Неточные совпадения
«На какое
дело хочу покуситься и в то же время каких пустяков боюсь! — подумал он
с странною улыбкой.
Другое
дело при встрече
с иными знакомыми или
с прежними товарищами,
с которыми вообще он не любил встречаться…
Но никто не
разделял его счастия; молчаливый товарищ его смотрел на все эти взрывы даже враждебно и
с недоверчивостью. Был тут и еще один человек,
с виду похожий как бы на отставного чиновника. Он сидел особо, перед своею посудинкой, изредка отпивая и посматривая кругом. Он был тоже как будто в некотором волнении.
Он налил стаканчик, выпил и задумался. Действительно, на его платье и даже в волосах кое-где виднелись прилипшие былинки сена. Очень вероятно было, что он пять
дней не раздевался и не умывался. Особенно руки были грязные, жирные, красные,
с черными ногтями.
И хотя
с хозяйкой у ней наибеспрерывнейшие раздоры, но хоть перед кем-нибудь погордиться захотелось и сообщить о счастливых минувших
днях.
Лежал я тогда… ну, да уж что! лежал пьяненькой-с, и слышу, говорит моя Соня (безответная она, и голосок у ней такой кроткий… белокуренькая, личико всегда бледненькое, худенькое), говорит: «Что ж, Катерина Ивановна, неужели же мне на такое
дело пойти?» А уж Дарья Францовна, женщина злонамеренная и полиции многократно известная, раза три через хозяйку наведывалась.
Когда же, шесть
дней назад, я первое жалованье мое — двадцать три рубля сорок копеек — сполна принес, малявочкой меня назвала: «Малявочка, говорит, ты эдакая!» И наедине-с, понимаете ли?
Ну-с, государь ты мой (Мармеладов вдруг как будто вздрогнул, поднял голову и в упор посмотрел на своего слушателя), ну-с, а на другой же
день, после всех сих мечтаний (то есть это будет ровно пять суток назад тому) к вечеру, я хитрым обманом, как тать в нощи, похитил у Катерины Ивановны от сундука ее ключ, вынул, что осталось из принесенного жалованья, сколько всего уж не помню, и вот-с, глядите на меня, все!
Путь же взял он по направлению к Васильевскому острову через В—й проспект, как будто торопясь туда за
делом, но, по обыкновению своему, шел, не замечая дороги, шепча про себя и даже говоря вслух
с собою, чем очень удивлял прохожих.
Любопытно бы разъяснить еще одно обстоятельство: до какой степени они обе были откровенны друг
с дружкой в тот
день и в ту ночь и во все последующее время?
«Что ж, неужели я все
дело хотел поправить одним Разумихиным и всему исход нашел в Разумихине?» — спрашивал он себя
с удивлением.
Он лет семи и гуляет в праздничный
день, под вечер,
с своим отцом за городом.
Но теперь, странное
дело, в большую такую телегу впряжена была маленькая, тощая саврасая крестьянская клячонка, одна из тех, которые — он часто это видел — надрываются иной раз
с высоким каким-нибудь возом дров или сена, особенно коли воз застрянет в грязи или в колее, и при этом их так больно, так больно бьют всегда мужики кнутами, иной раз даже по самой морде и по глазам, а ему так жалко, так жалко на это смотреть, что он чуть не плачет, а мамаша всегда, бывало, отводит его от окошка.
— А чтобы те леший! — вскрикивает в ярости Миколка. Он бросает кнут, нагибается и вытаскивает со
дна телеги длинную и толстую оглоблю, берет ее за конец в обе руки и
с усилием размахивается над савраской.
— Боже! — воскликнул он, — да неужели ж, неужели ж я в самом
деле возьму топор, стану бить по голове, размозжу ей череп… буду скользить в липкой теплой крови, взламывать замок, красть и дрожать; прятаться, весь залитый кровью…
с топором… Господи, неужели?
Впоследствии, когда он припоминал это время и все, что случилось
с ним в эти
дни, минуту за минутой, пункт за пунктом, черту за чертой, его до суеверия поражало всегда одно обстоятельство, хотя, в сущности, и не очень необычайное, но которое постоянно казалось ему потом как бы каким-то предопределением судьбы его.
— Да вы на сей раз Алене Ивановне ничего не говорите-с, — перебил муж, — вот мой совет-с, а зайдите к нам не просясь. Оно
дело выгодное-с. Потом и сестрица сами могут сообразить.
Убей ее и возьми ее деньги,
с тем чтобы
с их помощию посвятить потом себя на служение всему человечеству и общему
делу: как ты думаешь, не загладится ли одно крошечное преступленьице тысячами добрых
дел?
Последний же
день, так нечаянно наступивший и все разом порешивший, подействовал на него почти совсем механически: как будто его кто-то взял за руку и потянул за собой, неотразимо, слепо,
с неестественною силою, без возражений.
Дойдя до таких выводов, он решил, что
с ним лично, в его
деле, не может быть подобных болезненных переворотов, что рассудок и воля останутся при нем, неотъемлемо, во все время исполнения задуманного, единственно по той причине, что задуманное им — «не преступление»…
— Никак, совсем разболелся? — заметила Настасья, не спускавшая
с него глаз. Дворник тоже на минуту обернул голову. — Со вчерашнего
дня в жару, — прибавила она.
Никаких я
дел сам по себе не имею
с полицией!
— Это по
делу о взыскании
с них денег, сстудента, — заторопился письмоводитель, отрываясь от бумаги. — Вот-с! — и он перекинул Раскольникову тетрадь, указав в ней место, — прочтите!
— Это не ваше дело-с! — прокричал он, наконец, как-то неестественно громко, — а вот извольте-ка подать отзыв, который
с вас требуют. Покажите ему, Александр Григорьевич. Жалобы на вас! Денег не платите! Ишь какой вылетел сокол ясный!
Письмоводитель смотрел на него
с снисходительною улыбкой сожаления, а вместе
с тем и некоторого торжества, как на новичка, которого только что начинают обстреливать: «Что, дескать, каково ты теперь себя чувствуешь?» Но какое, какое было ему теперь
дело до заемного письма, до взыскания!
Даже бумага выпала из рук Раскольникова, и он дико смотрел на пышную даму, которую так бесцеремонно отделывали; но скоро, однако же, сообразил, в чем
дело, и тотчас же вся эта история начала ему очень даже нравиться. Он слушал
с удовольствием, так даже, что хотелось хохотать, хохотать, хохотать… Все нервы его так и прыгали.
Что же касается пышной дамы, то вначале она так и затрепетала от грома и молнии; но странное
дело: чем многочисленнее и крепче становились ругательства, тем вид ее становился любезнее, тем очаровательнее делалась ее улыбка, обращенная к грозному поручику. Она семенила на месте и беспрерывно приседала,
с нетерпением выжидая, что наконец-то и ей позволят ввернуть свое слово, и дождалась.
— Но позвольте, позвольте же мне, отчасти, все рассказать… как было
дело и… в свою очередь… хотя это и лишнее, согласен
с вами, рассказывать, — но год назад эта девица умерла от тифа, я же остался жильцом, как был, и хозяйка, как переехала на теперешнюю квартиру, сказала мне… и сказала дружески… что она совершенно во мне уверена и все… но что не захочу ли я дать ей это заемное письмо, в сто пятнадцать рублей, всего что она считала за мной долгу.
Раскольникову показалось, что письмоводитель стал
с ним небрежнее и презрительнее после его исповеди, — но странное
дело, — ему вдруг стало самому решительно все равно до чьего бы то ни было мнения, и перемена эта произошла как-то в один миг, в одну минуту.
Это было уже давно решено: «Бросить все в канаву, и концы в воду, и
дело с концом». Так порешил он еще ночью, в бреду, в те мгновения, когда, он помнил это, несколько раз порывался встать и идти: «Поскорей, поскорей, и все выбросить». Но выбросить оказалось очень трудно.
Но когда он ступил на К—й бульвар, где третьего
дня повстречался
с тою девочкой, смех его вдруг прошел.
Иной раз казалось ему, что он уже
с месяц лежит; в другой раз — что все тот же
день идет.
Произошло это утром, в десять часов. В этот час утра, в ясные
дни, солнце всегда длинною полосой проходило по его правой стене и освещало угол подле двери. У постели его стояла Настасья и еще один человек, очень любопытно его разглядывавший и совершенно ему незнакомый. Это был молодой парень в кафтане,
с бородкой, и
с виду походил на артельщика. Из полуотворенной двери выглядывала хозяйка. Раскольников приподнялся.
— А я в нашей конторе артельщиком, от купца Шелопаева-с, и сюда по делу-с.
— Они самые и есть-с, Вахрушин, Афанасий Иванович, и по просьбе вашей мамаши, которая через них таким же манером вам уже пересылала однажды, они и на сей раз не отказали-с и Семена Семеновича на сих
днях уведомили из своих мест, чтобы вам тридцать пять рублев передать-с, во ожидании лучшего-с.
Раскольников смотрел на все
с глубоким удивлением и
с тупым бессмысленным страхом. Он решился молчать и ждать: что будет дальше? «Кажется, я не в бреду, — думал он, — кажется, это в самом
деле…»
— Катай скорей и чаю, Настасья, потому насчет чаю, кажется, можно и без факультета. Но вот и пивцо! — он пересел на свой стул, придвинул к себе суп, говядину и стал есть
с таким аппетитом, как будто три
дня не ел.
— Я, брат Родя, у вас тут теперь каждый
день так обедаю, — пробормотал он, насколько позволял набитый полный рот говядиной, — и это все Пашенька, твоя хозяюшка, хозяйничает, от всей души меня чествует. Я, разумеется, не настаиваю, ну да и не протестую. А вот и Настасья
с чаем! Эка проворная! Настенька, хошь пивца?
— Еще бы; а вот генерала Кобелева никак не могли там при мне разыскать. Ну-с, долго рассказывать. Только как я нагрянул сюда, тотчас же со всеми твоими
делами познакомился; со всеми, братец, со всеми, все знаю; вот и она видела: и
с Никодимом Фомичом познакомился, и Илью Петровича мне показывали, и
с дворником, и
с господином Заметовым, Александром Григорьевичем, письмоводителем в здешней конторе, а наконец, и
с Пашенькой, — это уж был венец; вот и она знает…
— Скверно, брат, то, что ты
с самого начала не сумел взяться за
дело.
Хотел было я ему, как узнал это все, так, для очистки совести, тоже струю пустить, да на ту пору у нас
с Пашенькой гармония вышла, и я повелел это
дело все прекратить, в самом то есть источнике, поручившись, что ты заплатишь.
— А чего такого? На здоровье! Куда спешить? На свидание, что ли? Все время теперь наше. Я уж часа три тебя жду; раза два заходил, ты спал. К Зосимову два раза наведывался: нет дома, да и только! Да ничего, придет!.. По своим делишкам тоже отлучался. Я ведь сегодня переехал, совсем переехал,
с дядей. У меня ведь теперь дядя… Ну да к черту, за
дело!.. Давай сюда узел, Настенька. Вот мы сейчас… А как, брат, себя чувствуешь?
— А я за тебя только одну! Остри еще! Заметов еще мальчишка, я еще волосенки ему надеру, потому что его надо привлекать, а не отталкивать. Тем, что оттолкнешь человека, — не исправишь, тем паче мальчишку.
С мальчишкой вдвое осторожнее надо. Эх вы, тупицы прогрессивные, ничего-то не понимаете! Человека не уважаете, себя обижаете… А коли хочешь знать, так у нас, пожалуй, и
дело одно общее завязалось.
— Это пусть, а все-таки вытащим! — крикнул Разумихин, стукнув кулаком по столу. — Ведь тут что всего обиднее? Ведь не то, что они врут; вранье всегда простить можно; вранье
дело милое, потому что к правде ведет. Нет, то досадно, что врут, да еще собственному вранью поклоняются. Я Порфирия уважаю, но… Ведь что их, например, перво-наперво
с толку сбило? Дверь была заперта, а пришли
с дворником — отперта: ну, значит, Кох да Пестряков и убили! Вот ведь их логика.
— Да, мошенник какой-то! Он и векселя тоже скупает. Промышленник. Да черт
с ним! Я ведь на что злюсь-то, понимаешь ты это? На рутину их дряхлую, пошлейшую, закорузлую злюсь… А тут, в одном этом
деле, целый новый путь открыть можно. По одним психологическим только данным можно показать, как на истинный след попадать должно. «У нас есть, дескать, факты!» Да ведь факты не всё; по крайней мере половина
дела в том, как
с фактами обращаться умеешь!
Ну, слушай историю: ровно на третий
день после убийства, поутру, когда они там нянчились еще
с Кохом да Пестряковым, — хотя те каждый свой шаг доказали: очевидность кричит! — объявляется вдруг самый неожиданный факт.
Некто крестьянин Душкин, содержатель распивочной, напротив того самого дома, является в контору и приносит ювелирский футляр
с золотыми серьгами и рассказывает целую повесть: «Прибежал-де ко мне повечеру, третьего
дня, примерно в начале девятого, —
день и час! вникаешь? — работник красильщик, который и до этого ко мне на
дню забегал, Миколай, и принес мне ефту коробку,
с золотыми сережками и
с камушками, и просил за них под заклад два рубля, а на мой спрос: где взял? — объявил, что на панели поднял.
А на другой
день прослышали мы, что Алену Ивановну и сестрицу их Лизавету Ивановну топором убили, а мы их знавали-с, и взяло меня тут сумление насчет серег, — потому известно нам было, что покойница под вещи деньги давала.
— „И здесь не был?“ — „Не был, говорит,
с третьего
дни“.