Мои воспоминания о войне. Первая мировая война в записках германского полководца. 1914-1918

Эрих Людендорф

В книге Эриха Людендорфа, теоретика военного искусства и одного из идеологов германского милитаризма, изложена его точка зрения на события 1914–1918 годов. Во многом благодаря его действиям немецкие войска нанесли ряд поражений русским армиям и вынудили их отступить за пределы Восточной Пруссии. Являясь начальником оперативного отдела Генштаба, Людендорф фактически руководил военными действиями на Восточном фронте в 1914–1916 годах, а в 1916–1918-м – всеми вооруженными силами Германии.

Мои мысли и действия

Прекрасно спланированная и великолепно проведенная операция по захвату бельгийской крепости Льеж^[1] положила начало серии громких побед германского оружия.

Наступления на Восточном фронте, осуществленные в 1914–1915 гг. и летом 1916 г., и реализацию высочайших требований, предъявлявшихся к командному составу и солдатским массам, можно по праву считать самыми выдающимися свершениями за всю историю войн. Ведь силы русских намного превосходили противостоявшие им германские и австро-венгерские войска.

Война, которую мне и генерал-фельдмаршалу фон Гинденбургу выпало вести с 29 августа 1916 г., т. е. со дня нашего вступления в главное командование сухопутными войсками, по праву принадлежит к тяжелейшим в мировой истории. Ничего более грандиозного и потрясающего воображение человечество еще не знало. Германия со своими слабыми союзниками изо всех сил старалась выстоять против остального мира. Необходимо было принимать важные по своим последствиям решения.

Обе стороны сражались на суше и на море так же доблестно, как и прежде, но уже имели в своем распоряжении значительно более мощные огневые средства. И никогда раньше народные массы в тылу не поддерживали свои вооруженные силы с такой готовностью и единодушием. Пожалуй, только французы продемонстрировали нечто подобное во время Франко-прусской войны 1870–1871 гг.

В последней войне невозможно было провести разграничительную линию между вооруженными силами и народом в тылу, отделить их друг от друга. Эта война стала воистину всенародной для обеих сторон: сплоченными рядами схватились между собой могущественные державы земного шара. А потому нужно было не только победить врага на поле боя, но и подорвать жизненную силу, сломить дух целого народа, парализовать его волю к сопротивлению.

Не трудно и менее рискованно воевать, когда имеешь в своем распоряжении достаточно войск, хорошо вооруженных и оснащенных всем необходимым. Однако в первые три года войны ни мне, ни генерал-фельдмаршалу фон Гинденбургу не выпало подобного облегчения. Мы были вынуждены действовать, исходя из наличных сил, и, выполняя свой солдатский долг, принимать решения, которые, по нашему мнению, были необходимы для достижения победы. И, надо сказать, нам постоянно сопутствовал успех.

Когда мы в марте 1918 г. при благоприятном для Германии соотношении сил перешли в наступление, то смогли одержать ряд крупных побед, однако для окончательного завершения военного конфликта в нашу пользу их оказалось недостаточно. В итоге порыв постепенно угас, а боевая мощь противника заметно возросла.

Эта мировая и всенародная война потребовала от Германии величайших жертв. Каждый отдельный гражданин должен был отдать все на алтарь победы. Нам пришлось бороться до последней капли крови, трудиться до седьмого пота и при этом сохранять бодрость духа и не терять веры в благополучный исход войны, несмотря на трудности и лишения, невзирая на настойчивую вражескую пропаганду, внешне, быть может, и не очень приметную, но обладающую огромной разрушительной способностью.

Только мощные сухопутные войска и военно-морской флот могли обеспечить Германии победу в этой войне. С их помощью Германия вела титаническую борьбу с ведущими мировыми державами. Своими корнями, подобно могучим дубам, вооруженные силы произрастают из глубины немецкой нации, питаясь ее соками, получая от своего отечества моральную поддержку, кадры, необходимое вооружение и снаряжение. А потому следовало неустанно крепить боевой дух и поддерживать среди немецкого населения воинственные настроения. Все людские и материальные ресурсы были мобилизованы на удовлетворение нужд войны.

Перед отчизной стояли сложнейшие задачи. Она являлась тем источником, из которого германские сухопутные войска и военно-морской флот постоянно заимствовали новую энергию и который поэтому требовалось держать в первозданной чистоте и неизменной готовности. Народ и его армия должны быть едины и неотделимы друг от друга. Боеспособность воинских частей на фронте напрямую зависела от боевого настроя немцев в тылу. Их работа и жизнь, как никогда прежде, были подчинены требованиям войны. И необходимые для этого условия создавали и поддерживали члены германского правительства во главе с полномочным рейхсканцлером.

А это ставило перед руководством войсками еще одну очень важную задачу — принять меры по подрыву устойчивости тылов противника. Разве Германия не имела права использовать это мощное оружие ведения войны, воздействие которого она ежедневно испытывала на себе? Разве не следовало также влиять на душевное состояние гражданского населения в стане врага, как это удавалось ему — и не без успеха — делать у нас? Правда, Германии не хватало одного весьма мощного пропагандистского оружия: она не могла использовать против государств Антанты такое действенное средство, как продовольственная блокада.

Для благополучного окончания этой войны германскому правительству предстояло решить ряд сложнейших задач, и главной из них была — собрать достаточно людских и материальных ресурсов, нужных кайзеру для победы в сражениях и подрыва морали народов противостоявших нам вражеских стран. Подобная деятельность кабинета министров решающим образом влияла на ход боевых действий, она требовала от правительства, депутатов рейхстага, от немецкой нации концентрации всех помыслов на идее войны. Иначе и быть не могло: войска черпали свои силы в народе и реализовывали их на поле битвы.

Поступая энергично и решительно, уделяя повышенное внимание нуждам войны, германское правительство тем самым способствовало скорейшему достижению ультимативной цели — установлению мира и спокойствия.

Эти мысли и соображения генерал-фельдмаршал и я высказали рейхсканцлеру при нашем назначении в главное командование сухопутных войск (ОКХ). Мы выразили готовность к плодотворному сотрудничеству во имя окончательной победы и были полны самых радужных надежд, несмотря на чрезвычайно серьезную ситуацию.

Правительство приветствовало наше вступление на ответственные должности в ОКХ. Мы со своей стороны отнеслись к кабинету министров с полным доверием и откровенностью. Вскоре, однако, между нами возникли серьезные трения, обусловленные различиями во взглядах и оценках. Эти разногласия обернулись для нас глубоким разочарованием и тяжелым психологическим бременем.

В Берлине не воспринимали наше понимание потребностей фронта, центру не хватало политической воли всецело подчинить жизнь немецкой нации единственной цели: войне до победного конца. Вместо того чтобы мобилизовать все наличные силы на нужды войны и добиваться мира на полях сражений, в Берлине избрали другой путь: все громче раздавались призывы к примирению и взаимопониманию. Почему-то предполагалось, что народы государств Антанты с готовностью прислушаются к примирительной риторике и вынудят свои национальные правительства заключить мир между воюющими сторонами. Между тем приверженцы подобной примирительной политики имели слишком слабое представление об умонастроении большинства населения и членов правительства в стане врага, зараженных националистическими идеями и упорно стремящихся во что бы то ни стало одержать верх. Прошлый опыт так ничему и не научил берлинское руководство, ощущались лишь некая собственная беспомощность перед идеологическим давлением противника, утрата веры в победу и ослабление воли к сопротивлению. В данном случае над борьбой во имя победы возобладало желание поскорее заключить мир.

Не имея твердого руководства, рейхстаг, правительство и весь народ скатывались по наклонной, приближаясь к пропасти. Важнейшие вопросы ведения войны отодвигались в сторону или просто игнорировались. Их полностью вытесняли проблемы внутренней политики, соображения чисто эгоистического свойства, а это в конце концов обернулось для Германии большой бедой.

Быть может, революции, потрясающие сейчас Европу, и в самом деле приведут к установлению нового миропорядка, и народы научатся жить по законам справедливости и мирного сосуществования, но пока этого нигде не случилось.

Главное командование сухопутных войск всегда придерживалось мнения, что мы лишь тогда сможем сложить оружие и думать о всеобщем взаимопонимании, когда само человечество в корне изменится, иначе нас, немцев, ожидает крах. Пальмовая ветвь мира не в состоянии защитить от меча. До тех пор пока люди — и в первую очередь наши противники — остаются такими, какими они были до сих пор, мы обязаны не выпускать из рук оружия и постоянно его совершенствовать. Поэтому мы в ОКХ считали своим долгом требовать от правительства осуществления мероприятий, необходимых, с нашей сточки зрения, для успешного продолжения войны.

Со своими проблемами мы обращались в правительственные ведомства и учреждения. Как известно, постоянно меняющаяся обстановка на фронте требует в каждый данный момент быстрых решений, однако в Берлине продолжали работать по привычной схеме мирного времени, и ответы на подчас чрезвычайно важные вопросы мы получали нередко только по прошествии недель. И мы очень сожалели, когда из-за длительной волокиты деловая переписка приобретала характер взаимных упреков. Но у нас буквально земля горела под ногами, и быстрые решения часто помогали избегать крупных потерь.

С великим трудом государственные чиновники привыкали к тому, что с началом войны ОКХ в равной степени делило с рейхсканцлером ответственность за судьбу страны, порой даже просто вынуждено было действовать самостоятельно, на свой страх и риск, когда правительственные органы в Берлине, проявляя нерешительность, уклонялись от выполнения служебных обязанностей.

К сожалению, ОКХ приходилось иногда вторгаться в сферу компетенций других государственных структур: осуществлять контроль над прессой, вводить цензуру, вести работу по пресечению шпионской и диверсионно-подрывной деятельности противника, выявлять внутренние силы, нацеленные на свержение существующего в стране общественного строя. Руководящая роль принадлежала непосредственно Генеральному штабу, а исполнителями его соответствующих распоряжений нередко являлись местные органы власти. На этой почве возникали всевозможные трения, которых можно было бы избежать, твердо следуя внутри страны предписанным курсом при полной поддержке Генерального штаба.

Как первому генерал-квартирмейстеру, мне нередко выпадало лично излагать претензии и требования Генерального штаба германскому правительству; при этом я не особенно обращал внимание на политические пристрастия отдельных государственных деятелей и партий. И те партии, которые больше заботились о примирении, а не об укреплении в народе решимости довести войну до победного конца, неизменно отклоняли наши требования. В конце концов правительство и партии большинства единым фронтом выступили против меня, моей солдатской настойчивости и привычки оценивать ситуацию с чисто военной точки зрения.

Значительно больше сторонников у меня было в партиях, подобно мне исключавших возможность мирного урегулирования разногласий с врагом и выступавших поэтому за ведение войны с высочайшей энергией. Я никогда не обращался к ним за помощью, но постоянно ощущал их доверие ко мне. По этой причине мои внутренние противники навесили на меня ярлык «реакционера», хотя все мои помыслы были сосредоточены только на военных операциях. Если бы мои идеи пришлись по вкусу демократическим партиям и они бы меня поддержали, то в таком случае в глазах правых я, возможно, выглядел бы уже «демократом».

Но я не «реакционер» и не «демократ», я выступаю лишь за благополучие, процветание и могущество немецкой нации, за законность и порядок. Только на таком фундаменте может зиждиться будущее моей отчизны. Во время войны все делалось для победы и сохранения военного и экономического потенциала на послевоенный период.

Бездействие имперского правительства привело к тому, что усилиями моих идейных противников и чересчур рьяных сторонников я оказался втянутым в межпартийные дрязги. Что бы я ни делал и ни предлагал, все выставлялось в искаженном виде, выхваченным из контекста, в отрыве от сопутствующих обстоятельств. Распространялись неточные и даже ни на чем не основанные, лживые утверждения. Будучи сам по-солдатски прямолинейным, бесхитростным человеком, я вначале старался не обращать на эти козни внимания; в сравнении с делом, которому я служил, они казались мне довольно мелкими, незначительными. Позднее я всякий раз с глубоким сожалением воспринимал подобные явления, но был не в состоянии что-либо изменить. Я неоднократно обращался к представителям прессы с просьбой: не заниматься так много моей особой. Перегруженный повседневными заботами, я не мог отвечать на все сыпавшиеся на мою голову обвинения и упреки. Не было у меня и трибуны, с которой можно было бы высказать собственное мнение; кроме того, я считал, что немецкий народ достаточно разумен и сам сможет определить, кто же прав. Правительству же пришлось как нельзя кстати иметь под рукой козла отпущения. Вместо того чтобы вступиться за меня, оно позволило подстрекателям беспрепятственно действовать, представило меня чем-то вроде диктатора и тем самым усилило враждебное отношение ко мне в обществе.

Очень часто вину за беды и невзгоды, выпадавшие на долю немецкого народа, целиком возлагали на меня. Так, меня посчитали ответственным за ошибки и просчеты со снабжением населения продовольствием, хотя я к этой проблеме не имел абсолютно никакого отношения. Точно так же обстояло дело и с законом о свободе собраний, лежащим вне сферы моих компетенций. Когда зимой 1916/17 г. в стране возникла острая нехватка угля и перебои с подачей транспортных средств, виноватым вновь назвали меня, хотя для облегчения положения я даже распорядился откомандировать с фронта на угледобывающие предприятия всех горных инженеров. Никто и не подумал поблагодарить меня за это или хотя бы упомянуть в печати.

В условиях давившей на меня огромной ответственности я искренне желал скорейшего прекращения враждебности и довольно часто высказывался в этом смысле. Однако нам был нужен мир, обеспечивавший Германии свободное процветание, иначе бы все наши жертвы оказались напрасными. На мой взгляд, единственной предпосылкой для заключения мира могла служить откровенная готовность противника к мирным переговорам. Односторонние заявления о нашем стремлении к прекращению войны я считал весьма опасными.

Я прекрасно сознавал, что до подлинного мира было еще очень далеко, сколько бы мы о нем ни говорили и как бы горячо ни желали. Пацифистская идея примирения использовалась многими в качестве оружия против нас, причем среди этого контингента было немало таких, кто действовал, искренне веря в свою правоту. Но думала ли противная сторона точно так же, как наши пацифисты? А если нет, то понимали ли эти люди, что, неоднократно во всеуслышание заявляя о нашей готовности в любой момент заключить мир, они причиняли Германии громадный ущерб, подрывая боевой дух нашего народа, ослабляя его сопротивляемость врагу? Наши пацифисты лишь усилили среди немцев страстное желание мира, не сделав противника уступчивее, и тем самым затруднили достижение подлинного мира на приемлемых для нас условиях. Государства Антанты своевременно распознали складывавшуюся в Германии ситуацию и извлекли из нее выгоду, а ОКХ не смогло использовать имеющиеся в его распоряжении средства, чтобы сделать врага более покладистым. Несмотря на присущий им идеализм, именно эти люди повинны в постигшем Германию несчастье!

В действиях наших противников я не усматривал ни малейших признаков, указывавших на их стремление к миру. Всякие рассуждения на этот счет, в печати или в устных беседах, не соответствовали истинному положению вещей. Германское правительство ни разу не продемонстрировало главному командованию реально существовавшую возможность заключения мира.

Разумеется, такой мир, какой мы теперь получили, Германия могла иметь в любой момент. Но какой рейхсканцлер, какой государственный деятель или просто реально думающий немец, заботящийся о благе нации, согласился бы на это? Не только военные, но и большинство немецкого населения отклонило бы подобный мир, пока чувствовало себя достаточно сильным, чтобы продолжать борьбу. Уверенность в собственных силах и способностях должна была бы придать государственным мужам решимости и помочь войскам добыть победу и избавить отчизну от горечи поражения со всеми сопутствующими несчастьями. Враг не оставлял нам выбора, наши желания ничего не значили. Только после военного поражения противника дипломаты могли вести речь о примирении.

Четыре года я и генерал-фельдмаршал фон Гинденбург работали вместе в гармоничном единстве. С глубоким удовлетворением констатировал я, что он стал для немецкого народа олицетворением справедливого воина и предвестника победы.

Генерал-фельдмаршал милостиво позволил мне разделить с ним его славу. Он выразил это особенно проникновенными словами 2 октября 1917 г. во время торжеств по случаю его семидесятилетия.

Роль полководца сопряжена с колоссальной ответственностью как перед всем миром, так — что еще тяжелее — перед своим войском и собственным отечеством. В качестве первого генерал-квартирмейстера я полностью разделял данную ответственность. В любое время я готов отчитаться за свои действия.

Совпадение наших взглядов по вопросам стратегии и тактики стало прочной основой для плодотворного и доверительного сотрудничества. Обычно, после всестороннего обсуждения проблемы с подчиненными сотрудниками, я коротко и четко докладывал генерал-фельдмаршалу суть замысла и порядок проведения очередной военной операции, сопровождая доклад конкретными предложениями по существу.

С особым удовлетворением отмечаю, что генерал-фельдмаршал всегда — начиная с Танненберга и вплоть до моего ухода с военной службы в октябре 1918 г. — соглашался с моими выводами и безоговорочно подписывал составляемые мною проекты приказов.

У нас была также одинаковая точка зрения на эту войну и обусловленные ее характером требования. Не расходились и наши мнения относительно условий мирного урегулирования вооруженного конфликта. Как и я, генерал-фельдмаршал стремился обезопасить немецкий народ от новых нападений в будущем и последовательно боролся за достижение этой цели. И славные дела генерал-фельдмаршала фон Гинденбурга глубоко проникли в сердца подавляющего большинства немцев. Я испытывал к нему глубокое уважение, верно служил ему, ценил его острый ум, беззаветную преданность кайзеру и чувство долга перед родиной.

Целью моей жизни была работа во имя благополучия отчизны, кайзера и вооруженных сил. Целых четыре года я жил только войной. Пока я командовал войсками на Восточном фронте, мой распорядок дня определялся складывавшейся военной обстановкой. Обычно с 6 или 7 часов утра и до позднего вечера я находился в своем рабочем кабинете.

В спокойные дни, будучи первым генерал-квартирмейстером, я приходил на службу в 8 часов утра. Примерно через час появлялся генерал-фельдмаршал, и мы коротко обсуждали положение на фронтах, наши ближайшие планы и текущие вопросы. В 12.00 мы докладывали его величеству кайзеру. Точно в 13.00 — обед, продолжавшийся полчаса или три четверти часа; в 15.30 я снова был в своем кабинете, в 20.00 — ужин, затем полуторачасовой отдых и вновь работа до 12 или часу ночи.

Этот распорядок нарушался лишь в редких случаях. Во время коротких отпусков (три-четыре дня) мне также приходилось заниматься служебными делами. Со всеми важными участками фронта и командующими войсками союзников поддерживалась телефонная и телеграфная связь. Сообщения из армий поступали регулярно утром и вечером, о всех необычайных происшествиях меня информировали немедленно. Постоянное и непосредственное ощущение бушевавших на широком пространстве ожесточенных сражений давило тяжелым грузом на нервную систему, но ОКХ должно было в любой момент иметь четкое и ясное представление о положении дел на всем протяжении гигантского фронта. Слишком часто из-за отсутствия нужных резервов приходилось спешно принимать важные по своим последствиям решения.

На первом плане всегда были вопросы руководства войсками, обеспечения армии всем необходимым и увеличение военно-производственного потенциала страны.

При моей рабочей загруженности и огромной ответственности мне нужны были в качестве помощников люди самостоятельно думающие и откровенно высказывающие свое мнение, что они и делали порой в довольно резкой форме. Наша совместная работа зиждилась на полном взаимном доверии. Мои ближайшие сотрудники были верными и преданными офицерами, преисполненными высочайшего чувства долга. Разумеется, последнее слово всегда оставалось за мной и решение принимал я лично в силу данных мне полномочий. Война часто требовала быстрых действий. Однако в моих решениях отсутствовал всякий произвол, и если мне когда-либо приходилось поступать вопреки предложениям моих подчиненных, то в этом не было ничего для них обидного. Когда возникали разногласия по тем или иным вопросам, я обычно старался по достоинству оценить различные мнения. Меня радует уважение и слава, которыми заслуженно пользовались мои сотрудники.

Наши взаимоотношения складывались вполне гармонично. Особенно дружественная атмосфера царила во время совместного приема пищи. Генерал-фельдмаршал фон Гинденбург любил живые и интересные беседы, и я в них охотно участвовал, затрагивая иногда и проблемы делового характера; в принципе же обсуждать конкретные оперативные планы за общим столом было не принято.

Часто в столовой или в рабочем кабинете к нам присоединялись командированные офицеры, представлявшие различные рода войск и воинские соединения, иной раз и непосредственно пережившие критические ситуации. От них мы получали сведения о положении в войсках более достоверные, чем из официальных сводок. Я старался поддерживать с фронтовыми частями тесную связь, черпая из этого источника множество ценных практических предложений, которые всегда тщательно изучал и анализировал. Встречами с настоящими вояками, побывавшими в огне сражений, я особенно дорожил.

Довольно часто у нас бывали высокопоставленные члены федерального и земельных правительств. Рейхсканцлер фон Бетман-Гольвег посетил нас дважды: осенью 1914 г. в Польше и в феврале 1915 г. в Лётцене. Приезжали к нам и парламентарии. У меня сложилось впечатление, что, независимо от партийной принадлежности, все они охотно бывали у нас. За одним столом с нами иногда сидели представители крупной промышленности, торговли, профессиональных союзов рабочих и служащих.

Приходилось нам принимать также военных атташе и офицерские делегации нейтральных государств, германских и иностранных корреспондентов, членов научных сообществ и творческой интеллигенции, представителей известных княжеских династий Западной и Восточной Пруссии.

С особым удовольствием встречали мы его величество кайзера и, непринужденно беседуя с ним, всегда чувствовали, что ему приятно бывать у нас. Вообще, я обычно приветствовал появление гостей и сажал их за общий стол; это давало возможность обсуждать насущные вопросы как бы между делом и оставляло мне больше времени для моих чисто военных проблем.

Командующие армиями и группами армий хорошо понимали всю сложность выпавших на нашу долю задач и в силу своих возможностей старались помогать нам. Мы же, со своей стороны, поддерживали с ними тесный контакт и, прежде чем принимать решение, обменивались с ними мнениями относительно наших планов и замыслов. Главному командованию приходилось также заботиться о выработке единых подходов к решению многих проблем, касающихся различных сторон армейской жизни. Это было особенно необходимо, учитывая частые перемещения воинских частей. С некоторыми неизбежными ограничениями командиры боевых подразделений пользовались в пределах своих компетенций полной самостоятельностью.

Я придавал большое значение устным беседам и личным впечатлениям, а потому часто и охотно выезжал на фронт в специальном железнодорожном вагоне, оборудованном под рабочее помещение и оснащенном телеграфным оборудованием. Работа не прекращалась и в пути следования. На заранее намеченных станциях мы получали обычные ежедневные сводки и при необходимости включалась телеграфная связь. Со штабными работниками у меня повсюду наладились вполне нормальные деловые отношения, проникнутые взаимным доверием.

С большим удовольствием я вспоминаю мои посещения штаб-квартиры кронпринца Германского. Хорошо разбираясь в военных делах, он задавал четкие и ясные вопросы по существу. Кронпринц любил солдат и проявлял трогательную заботу о них, был противником войны и искренне желал мира. И это сущая правда, что бы ни говорили его недруги. Он всегда очень сожалел о том, что недостаточно подготовлен для своей будущей роли кайзера, и изо всех сил стремился восполнить пробелы в знаниях. По его словам, высказанным в беседе со мной, его положение значительно хуже, чем любого квалифицированного рабочего. Свои мысли на этот счет он изложил в памятной записке, которую передал своему отцу — кайзеру, а также рейхсканцлеру Германии. Внешность его обманывала: он был лучше, чем казался.

Во время моего пребывания на фронте командиры отдельных подразделений подробно знакомили меня с обстановкой, будучи откровенными в своих суждениях, как и мои сотрудники в главном штабе. Они хорошо знали мое желание услышать их личное мнение и получить ясную картину происходящего. За докладом обычно следовало всестороннее обсуждение положений доклада с участием командующих крупными армейскими соединениями, попутно рассматривались и другие интересующие меня проблемы.

Мои контакты с фронтом не ограничивались лишь еженедельными поездками. Каждое утро я связывался по телефону с командующими армиями, и они сообщали мне о своих заботах и намерениях. Часто они обращались ко мне с разнообразными просьбами, хорошо зная, что, если возможно, я непременно помогу. Бывали случаи, когда мне приходилось их успокаивать и подбадривать, после чего они выполняли свои нелегкие обязанности с еще большим энтузиазмом.

Телефонные разговоры с командующими на местах помогали мне правильно ориентироваться в обстановке. При возникновении настоятельной необходимости таким путем передавались и приказы, которые затем дублировались в письменном виде. О моих разговорах по телефону с командирами любого уровня обязательно информировалось соответствующее вышестоящее командование. Я со своей стороны никогда не допускал начальственного произвола, да и повода для этого не было.

Куда я не поспевал, обычно посылали кого-нибудь из штабных офицеров с задачей: изложить командованию замыслы главного штаба или же выяснить обстановку на месте.

Персональные изменения старшего командного состава — явление вполне закономерное. Такая необходимость могла возникнуть, когда на какой-либо участок фронта в силу сложившихся обстоятельств вдруг требовался более опытный военачальник или если кому-то из офицеров нужен был отдых или лечение. Обычно кадровые перестановки регулировал руководитель имперского военного кабинета по представлению компетентных инстанций, для Генерального штаба служебный персонал подбирал его начальник. При этом, однако, избежать несправедливых и даже жестоких решений удавалось не всегда.

Примечания

1

Исторические названия мест даны в авторской транскрипции. (Здесь и далее примеч. ред.)