Неточные совпадения
— Ах да, это совсем другое дело: если вы наденете русский сарафан, тогда… Марья Степановна дома?
Я приехала
по одному очень и очень важному делу, которое, mon ange, немного касается и вас…
—
Я…
я, мама, очень скоро бежала
по лестнице, — отвечала Верочка, еще более краснея.
— Батюшка ты наш, Сергей Александрыч!.. — дрогнувшим голосом запричитал Лука, бросаясь снимать с гостя верхнее пальто и
по пути целуя его в рукав сюртука. — Выжил
я из ума на старости лет… Ах ты, господи!.. Угодники, бессребреники…
— Что
мне делается; живу, как старый кот на печке. Только вот ноги проклятые не слушают. Другой раз точно на чужих ногах идешь… Ей-богу! Опять, тоже вот идешь
по ровному месту, а левая нога начнет задирать и начнет задирать. Вроде как подымаешься
по лестнице.
— Мы ведь нынче со старухой на две половины живем, — с улыбкой проговорил Бахарев, останавливаясь в дверях столовой передохнуть. — Как же, по-современному… Она ко
мне на половину ни ногой. Вот в столовой сходимся, если что нужно.
— Когда
я получил телеграмму о смерти Холостова, сейчас же отправился в министерство навести справки. У
меня там есть несколько знакомых чиновников, которые и рассказали все, то есть, что решение
по делу Холостова было получено как раз в то время, когда Холостов лежал на столе, и что министерство перевело его долг на заводы.
— Взять теперешних ваших опекунов: Ляховский — тот давно присосался, но поймать его ужасно трудно; Половодов еще только присматривается, нельзя ли сорвать свою долю. Когда
я был опекуном,
я из кожи лез, чтобы,
по крайней мере, привести все в ясность; из-за этого и с Ляховским рассорился, и опеку оставил, а на мое место вдруг назначают Половодова. Если бы
я знал…
Мне хотелось припугнуть Ляховского, а тут вышла вон какая история. Кто бы этого мог ожидать? Погорячился, все дело испортил.
— А вот сейчас… В нашем доме является миллионер Привалов;
я по необходимости знакомлюсь с ним и
по мере этого знакомства открываю в нем самые удивительные таланты, качества и добродетели. Одним словом,
я кончаю тем, что начинаю думать: «А ведь не дурно быть madame Приваловой!» Ведь тысячи девушек сделали бы на моем месте именно так…
—
По всей вероятности, папа,
я его и полюбила бы, если бы
меня не выставляли невестой.
— Слава богу, слава богу, что вы приехали наконец! — улыбаясь Привалову, говорила Павла Ивановна. — Дом-то валится у вас, нужен хозяйский глаз… Да,
я знаю это
по себе, голубчик, знаю. У
меня все вон развалилось.
— А как вы думаете: получу
я по этим документам?
— В самом деле, и у
меня главизна зело трещит после вчерашнего похмелья, — прибавил с своей стороны Виктор Васильич. — Nicolas, ты очищенную? А
мне по части хересов. Да постойте, Привалов,
я сам лучше распоряжусь! Ей-богу!
— Гм… Видите ли, Сергей Александрыч,
я приехал к вам, собственно,
по делу, — начал Веревкин, не спуская глаз с Привалова. — Но прежде позвольте один вопрос… У вас не заходила речь обо
мне, то есть старик Бахарев ничего вам не говорил о моей особе?
— Гм… — промычал Веревкин и нетерпеливо забарабанил пальцами
по столу. — Дело вот в чем, Сергей Александрыч…
Я буду говорить с вами как старый университетский товарищ. Гм… Одним словом, вы, вероятно, уже заметили, что
я порядочно опустился…
Стороной
я слышал о вашем деле
по наследству, так вот и приехал предложить свои услуги.
Впрочем,
я это только к слову… дамы не
по моей части.
«Что он этим хотел сказать? — думал Привалов, шагая
по своему кабинету и искоса поглядывая на храпевшего Виктора Васильича. — Константин Васильич может иметь свое мнение, как
я свое… Нет,
я уж, кажется, немного того…»
Эх,
я бы на твоем месте махнул
по отцовской дорожке!..
—
Я тебе серьезно говорю, Сергей Александрыч. Чего киснуть в Узле-то?
По рукам, что ли? Костя на заводах будет управляться, а мы с тобой на прииски; вот только моя нога немного поправится…
— Нет, Василий Назарыч,
я никогда не буду золотопромышленником, — твердым голосом проговорил Привалов. — Извините
меня,
я не хотел вас обидеть этим, Василий Назарыч, но если
я по обязанности должен удержать за собой заводы, то относительно приисков у
меня такой обязанности нет.
— А
я было зашел к тебе, Nicolas,
по одному делу…
—
Мне не нравится в славянофильстве учение о национальной исключительности, — заметил Привалов. — Русский человек, как
мне кажется,
по своей славянской природе, чужд такого духа, а наоборот, он всегда страдал излишней наклонностью к сближению с другими народами и к слепому подражанию чужим обычаям… Да это и понятно, если взять нашу историю, которая есть длинный путь ассимиляции десятков других народностей. Навязывать народу то, чего у него нет, — и бесцельно и несправедливо.
— Как хотите, Сергей Александрыч. Впрочем, мы успеем вдоволь натолковаться об опеке у Ляховского. Ну-с, как вы нашли Василья Назарыча? Очень умный старик.
Я его глубоко уважаю, хотя тогда
по этой опеке у нас вышло маленькое недоразумение, и он, кажется, считает
меня причиной своего удаления из числа опекунов. Надеюсь, что, когда вы хорошенько познакомитесь с ходом дела, вы разубедите упрямого старика.
Мне самому это сделать было неловко… Знаете, как-то неудобно навязываться с своими объяснениями.
— А
я тебе вот что скажу, — говорил Виктор Васильич, помещаясь в пролетке бочком, — если хочешь угодить маменьке, заходи попросту, без затей, вечерком… Понимаешь —
по семейному делу. Мамынька-то любит в преферанс сыграть, ну, ты и предложи свои услуги. Старуха без ума тебя любит и даже похудела за эти дни.
— Как вам сказать: и верю и не верю… Пустяки в нашей жизни играют слишком большую роль, и против них иногда мы решительно бессильны. Они опутывают нас
по рукам и
по ногам, приносят массу самых тяжелых огорчений и служат неиссякаемым источником других пустяков и мелочей. Вы сравните: самый страшный враг — тот, который подавляет нас не единичной силой, а количеством. В тайге охотник бьет медведей десятками, — и часто делается жертвой комаров.
Я не отстаиваю моей мысли,
я только высказываю мое личное мнение.
— Помилуйте, Антонида Ивановна, — мог только проговорить Привалов, пораженный необыкновенной любезностью хозяйки. —
Я хорошо помню улицу,
по которой действительно проходил третьего дня, но вашего экипажа
я не заметил. Вы ошиблись.
—
По крайней мере, назовите
мне улицу, на которой вы
меня встретили.
— Ах, какой хитрый… — кокетливо проговорила Половодова, хлопая
по ручке кресла. — Вы хотите поймать
меня и обличить в выдумке? Нет, успокойтесь:
я встретила вас в конце Нагорной улицы, когда вы подходили к дому Бахаревых.
Я, конечно, понимаю, что ваша голова была слишком занята, чтобы смотреть
по сторонам.
— Вы хотите
меня по миру пустить на старости лет? — выкрикивал Ляховский бабьим голосом. — Нет, нет, нет…
Я не позволю водить себя за нос, как старого дурака.
— Александр Павлыч
мне говорил, что у вас есть черновая последнего отчета
по опеке… Позвольте
мне взглянуть на нее.
— Извините,
я оставлю вас на одну минуту, — проговорил он и сейчас же исчез из кабинета; в полуотворенную дверь донеслось только, как он быстро скатился вниз
по лестнице и обругал
по дороге дремавшего Пальку.
— Вы все сговорились пустить
меня по миру! — неестественно тонким голосом выкрикивал Ляховский. — Ведь у тебя третьего дня была новая метла!
Я своими глазами видел… Была, была, была, была!..
— Да, да… Сегодня метла, завтра метла, послезавтра метла. Господи! да вы с
меня последнюю рубашку снимете. Что ты думаешь: у
меня золотые горы для вас… а?.. Горы?.. С каким ты мешком давеча шел
по двору?
Особенно это важно для
меня: у
меня столько дел, столько служащих, прислуги… да они
по зернышку разнесут все, что
я наживал годами.
— Теперь
я покажу вам половину, где мы, собственно, живем сами, — говорил Ляховский, бойко спускаясь
по лестнице.
С бутылкой
по карнизу обойду!»
Я отговаривал, да куда — чуть было
меня за бороду не схватил.
— Ах, как это чувствительно и… смешно. Веревкин справедливо говорит про вас, что вы влюбляетесь
по сезонам: весной — шатенки, зимой — брюнетки, осенью — рыжие, а так как
я имею несчастье принадлежать к белокурым, то вы дарите
меня своим сочувствием летом.
— Деньги… везде деньги, всякому подай деньги, — начинает горячиться Ляховский. — Что же, по-твоему,
я сам, что ли, делаю их?
—
Мне Верета больше нравится; знаете, в ней есть что-то такое нетронутое, как переход от вчерашней девочки к завтрашней барышне. Тогда пиши пропало все, потому что начнется это жеманство да кривлянье. Пойдемте в гостиную, — прибавил он, подхватывая Привалова,
по своей привычке, под руку.
— Ах, самую простую вещь, Сергей Александрыч… Посмотрите кругом, везде мертвая скука. Мужчины убивают время,
по крайней мере, за картами, а женщинам даже и это плохо удается.
Я иногда завидую своему мужу, который бежит из дому, чтобы провести время у Зоси. Надеюсь, что там ему веселее, чем дома, и
я нисколько не претендую на него…
— Да кто у нас знакомые: у папы бывают золотопромышленники только
по делам, а мама знается только со старухами да старцами. Два-три дома есть, куда мы ездим с мамой иногда; но там еще скучнее, чем у нас.
Я замечала, что вообще богатые люди живут скучнее бедных. Право, скучнее…
— Ах, угодники-бессребреники!.. Да Данила Семеныч приехал… А уж
я по его образине вижу, што он не с добром приехал: и черт чертом, страсть глядеть. Пожалуй, как бы Василия-то Назарыча не испужал… Ей-богу! Вот
я и забежал к вам… потому…
— Будьте спокойны: в один секунд… Чуть ежели что —
я живой ногой… А Данила неспроста приехал,
я уж
по его косым глазам вижу… Ей-богу!.. Ох-хо-хо!..
— Ты
меня зарезал… Понимаешь: за-ре-зал… — неистово выкрикивал Василий Назарыч каким-то диким, страшным голосом. — На старости лет пустил
по миру всю семью!.. Всех погубил!! всех!!
— Ах, извините
меня, извините
меня, Марья Степановна… — рассыпалась Хина, награждая хозяйку поцелуем. —
Я все время была так завалена работой, так завалена… Вы
меня поймете, потому что можете судить
по собственным детям, чего они стоят родителям. Да! А тут еще Сергей Александрыч… Но вы, вероятно, уже слышали, Марья Степановна?
— От кого
мне слышать-то… Заперся, значит, дело какое-нибудь есть… Василий Назарыч
по неделям сидит безвыходно в своем кабинете. Что же тут особенного?
В дверях столовой он столкнулся с Верочкой. Девушка не испугалась
по обыкновению и даже не покраснела, а посмотрела на Привалова таким взглядом, который отозвался в его сердце режущей болью. Это был взгляд врага, который не умел прощать, и Привалов с тоской подумал: «За что она
меня ненавидит?»
— Если
я не ошибаюсь, вас привели к нам те слухи, которые ходят
по городу о нашем разорении?
Со стороны этот люд мог показаться тем сбродом, какой питается от крох, падающих со стола господ, но староверческие предания придавали этим людям совсем особенный тон: они являлись чем-то вроде хозяев в бахаревском доме, и сама Марья Степановна перед каждым кануном отвешивала им земной поклон и покорным тоном говорила: «Отцы и братия, простите
меня, многогрешную!» Надежде Васильевне не нравилось это заказное смирение, которым прикрывались те же недостатки и пороки, как и у никониан, хотя
по наружному виду от этих выдохшихся обрядов веяло патриархальной простотой нравов.
—
Я слышала, что Привалов нынче почти совсем не бывает у Бахаревых, — проговорила Антонида Ивановна, тоже стараясь попасть в тон равнодушия. — Вероятно, дела
по опеке отнимают у него все свободное время. Мой Александр целые ночи просиживает за какими-то бумагами.