Неточные совпадения
Он часто говаривал, что лучше в одной рубашке
останется, а
с бритоусами да табашниками из одной чашки есть не будет.
Старинная фаянсовая посуда
с синими птицами и синими деревьями
оставалась та же, как и раньше; те же ложки и вилки из массивного серебра
с вензелями на ручках.
В каких-нибудь пять лет он не только спустил последние капиталы, которые
остались после Привалова, но чуть было совсем не пустил все заводы
с молотка.
Жизнь в бахаревском доме навсегда
осталась для Привалова самой светлой страницей в его воспоминаниях. Все, что он привык уважать и считал лучшим, он соединял в своем уме
с именем Бахаревых.
Это практическое направление
с годами настолько развилось и окрепло, что в шестнадцать лет Верочка держала в своих ручках почти целый дом, причем
с ловкостью настоящего дипломата всегда умела
остаться в тени, в стороне.
Так на этот раз и
осталось невысказанным то, чем Привалову хотелось поделиться именно
с Надеждой Васильевной.
С намерением или без намерения, Павла Ивановна увела Верочку в огород, где росла у нее какая-то необыкновенная капуста; Привалов и Надежда Васильевна
остались одни. Девушка поняла невинный маневр Павлы Ивановны: старушка хотела подарить «жениху и невесте» несколько свободных минут.
Этот разговор был прерван появлением Павлы Ивановны и Верочки. Чай был кончен, и
оставалось только идти домой. Во дворе им встретился высокий сгорбленный старик
с желтыми волосами.
— Тут все мое богатство… Все мои права, —
с уверенной улыбкой повторил несколько раз старик, дрожавшими руками развязывая розовую ленточку. — У меня все отняли… ограбили… Но права
остались, и я получу все обратно… Да. Это верно… Вы только посмотрите на бумаги… ясно, как день. Конечно, я очень давно жду, но что же делать.
Легонько пошатываясь и улыбаясь рассеянной улыбкой захмелевшего человека, Бахарев вышел из комнаты. До ушей Привалова донеслись только последние слова его разговора
с самим собой: «А Привалова я полюбил… Ей-богу, полюбил! У него в лице есть такое… Ах, черт побери!..» Привалов и Веревкин
остались одни. Привалов задумчиво курил сигару, Веревкин отпивал из стакана портер большими аппетитными глотками.
— Знаю, вперед знаю ответ: «Нужно подумать… не осмотрелся хорошенько…» Так ведь? Этакие нынче осторожные люди пошли; не то что мы: либо сена клок, либо вилы в бок! Да ведь ничего, живы и
с голоду не умерли. Так-то, Сергей Александрыч… А я вот что скажу: прожил ты в Узле три недели и еще проживешь десять лет — нового ничего не увидишь Одна канитель: день да ночь — и сутки прочь, а вновь ничего. Ведь ты совсем в Узле
останешься?
— А я все-таки знаю и желаю, чтобы Nicolas хорошенько подобрал к рукам и Привалова и опекунов… Да. Пусть Бахаревы
останутся с носом и любуются на свою Nadine, а мы женим Привалова на Алле… Вот увидите. Это только нужно повести дело умненько: tete-a-tete, [свидание наедине (фр.).] маленький пикник, что-нибудь вроде нервного припадка… Ведь эти мужчины все дураки: увидали женщину, — и сейчас глаза за корсет. Вот мы…
Пока лакей ходил
с докладом в кабинет Веревкина, Привалов
оставался в роскошной гостиной Агриппины Филипьевны.
Привалов
с удовольствием сделал несколько глотков из своей кружки — квас был великолепен; пахучая струя княженики так и ударила его в нос, а на языке
остался приятный вяжущий вкус, как от хорошего шампанского.
Обед был хотя и обыкновенный, но все было приготовлено
с таким искусством и
с таким глубоким знанием человеческого желудка, что едва ли
оставалось желать чего-нибудь лучшего.
Даже ночью, когда в своей спальне она
осталась с мужем и взглянула на его длинную, нескладную фигуру, она опять вспомнила это слово: «Непосредственность…
— И отлично! Теперь вам
остается только действовать, и я буду надеяться на вашу опытность. Вы ведь пользуетесь успехом у женщин и умеете
с ними дела водить, ну вам и книги в руки. Я слышал мельком, что поминали Бахареву, потом дочь Ляховского…
— Устрой, господи, все на пользу! — шептала иногда Павла Ивановна, когда
оставалась одна
с Марьей Степановной.
Девушка
с недоверием посмотрела на Привалова и ничего не ответила. Но в другой раз, когда они
остались вдвоем, она серьезно спросила...
— А я так не скажу этого, — заговорил доктор мягким грудным голосом, пытливо рассматривая Привалова. — И не мудрено: вы из мальчика превратились в взрослого, а я только поседел. Кажется, давно ли все это было, когда вы
с Константином Васильичем были детьми, а Надежда Васильевна крошечной девочкой, — между тем пробежало целых пятнадцать лет, и нам, старикам,
остается только уступить свое место молодому поколению.
— И отлично, — соглашался Половодов. — Теперь нам
остается только перейти, то есть, вернее сказать, переехать от фотографии к оригиналу. Тонечка, ты извини нас
с Сергеем Александрычем: мы сейчас отправляемся к Ляховскому.
Привалов что-то хотел отвечать Половодову, когда раздались первые слова песни, да так и
остался с открытым ртом на своем горнем месте, куда усадил его Половодов.
Под смех, вызванный этим маленьким эпизодом, Половодов успел выбраться из комнаты, и Привалов
остался с глазу на глаз
с Антонидой Ивановной, потому что Веревкин уплелся в кабинет — «додернуть», как он выразился.
Старик
остался в гостиной и долго разговаривал
с Приваловым о делах по опеке и его визитах к опекунам. По лицу старика Привалов заметил, что он недоволен чем-то, но сдерживает себя и не высказывается. Вообще весь разговор носил сдержанный, натянутый характер, хотя Василий Назарыч и старался казаться веселым и приветливым по-прежнему.
— Все эти недоразумения, конечно, должны пройти сами собой, — после короткой паузы сказала она. — Но пока
остается только ждать… Отец такой странный… малодушествует, падает духом… Я никогда не видала его таким. Может быть, это в связи
с его болезнью, может быть, от старости. Ведь ему не привыкать к подобным превращениям, кажется…
С первых же слов между друзьями детства пробежала черная кошка. Привалов хорошо знал этот сдержанный, холодный тон, каким умел говорить Костя Бахарев. Не
оставалось никакого сомнения, что Бахарев был против планов Привалова.
Привалов кое-как отделался от непрошеной любезности Хины и
остался в буфете, дверь из которого как раз выходила на лестницу, так что можно было видеть всех, входивших в танцевальный зал.
С Хиной приходилось быть любезным, потому что она могла пригодиться в будущем.
Колесо готово уже было раздавить маленькое детское тельце, как он
с силой, какую дает только отчаяние, одним движением перевернул тяжелый экипаж, и девочка
осталась цела и невредима.
Обед был подан в номере, который заменял приемную и столовую. К обеду явились пани Марина и Давид. Привалов смутился за свой деревенский костюм и пожалел, что согласился
остаться обедать. Ляховская отнеслась к гостю
с той бессодержательной светской любезностью, которая ничего не говорит. Чтобы попасть в тон этой дамы, Привалову пришлось собрать весь запас своих знаний большого света. Эти трогательные усилия по возможности разделял доктор, и они вдвоем едва тащили на себе тяжесть светского ига.
— О нет… тысячу раз нет, Софья Игнатьевна!.. — горячо заговорил Половодов. — Я говорю о вашем отце, а не о себе… Я не лев, а вы не мышь, которая будет разгрызать опутавшую льва сеть. Дело идет о вашем отце и о вас, а я
остаюсь в стороне. Вы любите отца, а он, по старческому упрямству, всех тащит в пропасть вместе
с собой. Еще раз повторяю, я не думаю о себе, но от вас вполне зависит спасти вашего отца и себя…
Половодов вернулся домой в десять часов вечера, и, когда раздевался в передней, Семен подал ему полученную без него телеграмму. Пробежав несколько строк, Половодов глухо застонал и бросился в ближайшее кресло: полученное известие поразило его, как удар грома и он несколько минут сидел в своем кресле
с закрытыми глазами, как ошеломленная птица. Телеграмма была от Оскара Филипыча, который извещал, что их дело выиграно и что Веревкин
остался с носом.
Прежние знакомые Зоси
остались все те же и только
с половины Ляховского перекочевали на половину Привалова; Половодов, «Моисей», Лепешкин, Иван Яковлич чувствовали себя под гостеприимной приваловской кровлей как дома.
Из приваловского дома Хина, конечно, не ушла, а как ни в чем не бывало явилась в него на другой же день после своей размолвки
с Приваловым. Хозяину ничего не
оставалось, как только по возможности избегать этой фурии, чтобы напрасно не подвергать нареканиям и не отдавать в жертву городским сплетням ни в чем не повинные женские имена, а
с другой — не восстановлять против себя Зоси. Хиония Алексеевна в случае изгнания, конечно, не остановилась бы ни перед чем.
Оставшись только вдвоем
с женой в старом отцовском доме, Привалов надеялся, что теперь Зося вполне освободится от влияния прежней семейной обстановки и переменит образ своей жизни.
Привалов ездил в Гарчики довольно часто, но, когда первые хлопоты поулеглись и свободного времени
оставалось на руках много, Привалов не знал, куда ему теперь деваться
с этой свободой.
Дома
оставаться с глазу на глаз
с женой ему было тяжело.
Привалов
остался и побрел в дальний конец сцены, чтобы не встретиться
с Половодовым, который торопливо бежал в уборную вместе
с Давидом. Теперь маленькая грязная и холодная уборная служила продолжением театральной сцены, и публика
с такой же жадностью лезла смотреть на последнюю агонию умиравшей певицы, как давеча любовалась ее полными икрами и бесстыдными жестами.
Она показалась Привалову и выше и полнее. Но лицо
оставалось таким же,
с оттенком той строгой красоты, которая смягчалась только бахаревской улыбкой. Серые глаза смотрели мягче и немного грустно, точно в их глубине залегла какая-то тень. Держала она себя по-прежнему просто, по-дружески,
с той откровенностью, какая обезоруживает всякий дурной помысел, всякое дурное желание.
Привалов начал прощаться, Лоскутов машинально протянул ему руку и
остался в своем кресле
с таким лицом, точно напрасно старался что-то припомнить.
Здоровье Лоскутова не поправлялось, а, напротив, делалось хуже. Вместе
с весной открывались работы на приисках, но Лоскутову нечего было и думать самому ехать туда; при помощи Веревкина был приискан подходящий арендатор, которому прииски и были сданы на год. Лоскутовы продолжали
оставаться в Узле.
Привалов бывал у них довольно часто, при посторонних молчал, а когда
оставался один
с Надеждой Васильевной, начинал говорить
с полной откровенностью, как
с сестрой.
Для этих мыслей у Надежды Васильевны теперь
оставалось много свободного времени: болезнь мужа оторвала ее даже от того мирка,
с которым она успела сжиться на приисках.
— Я думал об этом, Надежда Васильевна, и могу вам сказать только то, что Зося не имеет никакого права что-нибудь говорить про вас, — ответил доктор. — Вы, вероятно, заметили уже, в каком положении семейные дела Зоси… Я
с своей стороны только могу удивляться, что она еще до сих пор продолжает
оставаться в Узле. Самое лучшее для нее — это уехать отсюда.
Привалов не верил своим ушам, но, прочитав копию половодовского отчета, должен был убедиться в печальной истине. Можно было только удивляться безумной смелости,
с какой Половодов запустил свою лапу в чужое добро. Теперь Привалов и сам верил, что дни Половодова окончательно сочтены;
оставалось только воспользоваться этими обстоятельствами.
После чая Василий Назарыч ходил
с Нагибиным осматривать мельницу, которая была в полном ходу, и
остался всем очень доволен. Когда он вернулся во флигелек, Веревкин был уже там. Он ползал по полу на четвереньках, изображая медведя, а Маня визжала и смеялась до слез. Веселый дядя понравился ей сразу, и она доверчиво шла к нему на руки.
Вот я и думаю умру, ты
останешься одна
с маленькой девочкой на руках…