Неточные совпадения
— Мне нужно посоветоваться с мужем, — обыкновенно
говорила Хиония Алексеевна, когда дело касалось чего-нибудь серьезного. — Он
не любит, чтобы я делала что-нибудь без его позволения…
— И нисколько
не прожил… Nicolas Веревкин вместе с ним учился в университете и прямо
говорит: «Привалов — самый скромный молодой человек…» Потом после отца Привалову достанется три миллиона… Да?
— Вот изволь с ней
поговорить! — горячилась Марья Степановна, указывая вбежавшей Верочке на сестру. —
Не хочет переменить даже платье…
Наклонив к себе голову Привалова, старик несколько раз крепко поцеловал его и,
не выпуская его головы из своих рук,
говорил...
Он часто
говаривал, что лучше в одной рубашке останется, а с бритоусами да табашниками из одной чашки есть
не будет.
— О, я это всегда
говорила… всегда!.. Конечно, я хорошо понимаю, что вы из скромности
не хотите принимать участия в любительских спектаклях.
— Папа, пожалей меня, —
говорила девушка, ласкаясь к отцу. — Находиться в положении вещи, которую всякий имеет право приходить осматривать и приторговывать… нет, папа, это поднимает такое нехорошее чувство в душе! Делается как-то обидно и вместе с тем гадко… Взять хоть сегодняшний визит Привалова: если бы я
не должна была являться перед ним в качестве товара, которому только из вежливости
не смотрят в зубы, я отнеслась бы к нему гораздо лучше, чем теперь.
— Вот, Вася, и на нашей улице праздник, —
говорил Гуляев своему поверенному. — Вот кому оставлю все, а ты это помни: ежели и меня
не будет, — все Сергею… Вот мой сказ.
Александр Привалов, потерявший голову в этой бесконечной оргии, совсем изменился и, как
говорили о нем, — задурил. Вконец притупившиеся нервы и расслабленные развратом чувства
не могли уже возбуждаться вином и удовольствиями: нужны были человеческие страдания, стоны, вопли, человеческая кровь.
Собственно
говоря, такое разделение существовало только для одной Марьи Степановны, которая уже в течение десяти лет
не переступала порога половины мужа.
Нашлись, конечно, сейчас же такие люди, которые или что-нибудь видели своими глазами, или что-нибудь слышали собственными ушами; другим стоило только порыться в своей памяти и припомнить, что было сказано кем-то и когда-то; большинство ссылалось без зазрения совести на самых достоверных людей, отличных знакомых и близких родных, которые никогда
не согласятся лгать и придумывать от себя, а имеют прекрасное обыкновение
говорить только одну правду.
— Благодарю вас, — добродушно
говорил Привалов, который думал совсем о другом. — Мне ведь очень немного нужно… Надеюсь, что она меня
не съест?.. Только вот имя у нее такое мудреное.
— О нет, зачем же!..
Не стоит
говорить о таких пустяках, Сергей Александрыч. Было бы только для вас удобно, а я все готова сделать. Конечно, я
не имею возможности устроить с такой роскошью, к какой вы привыкли…
— Право, мама, я вас
не узнаю совсем, —
говорила Надежда Васильевна, — с чего вы взяли, что я непременно должна выходить за Привалова замуж?
— Надя, мать — старинного покроя женщина, и над ней смеяться грешно. Я тебя ни в чем
не стесняю и выдавать силой замуж
не буду, только мать все-таки дело
говорит: прежде отцы да матери устраивали детей, а нынче нужно самим о своей голове заботиться. Я только могу тебе советовать как твой друг. Где у нас женихи-то в Узле? Два инженера повертятся да какой-нибудь иркутский купец, а Привалов совсем другое дело…
— Ну вот и хорошо, что пришел с нами помолиться, —
говорила Марья Степановна, когда выходила из моленной. — Тут половина образов-то твоих стоит, только я тебе их
не отдам пока…
— Да так… Куда ты с ними? Дело твое холостое, дома присмотреть некому.
Не больно вы любите молиться-то. А у меня неугасимая горит, кануны старушки
говорят.
— Ну, это ты уж напрасно
говоришь, — строго проговорила Марья Степановна. —
Не подумал… Это твои родовые иконы; деды и прадеды им молились. Очень уж вы нынче умны стали, гордость одолела.
— Вы, Павла Ивановна, пожалуйста,
не хлопочите, мы пришли
не как гости, а как старые знакомые, —
говорила Надежда Васильевна.
— Вы очень кстати приехали к нам в Узел, —
говорил Веревкин, тяжело опускаясь в одно из кресел, которое только
не застонало под этим восьмипудовым бременем. Он несколько раз обвел глазами комнату, что-то отыскивая, и потом прибавил: — У меня сегодня ужасная жажда…
Об этом еще успеете наслушаться; но я
говорю вам все это в тех видах, чтобы
не обманывать на свой счет.
— Виктор отличный парень, только уж как попало ему в голову — и понес всякую чепуху, —
говорил Веревкин, делая вид, что
не замечает смущения Привалова.
— Как тертый калач могу вам дать один золотой совет: никогда
не обращайте внимания на то, что
говорят здесь про людей за спиной.
— Оставьте его, пусть спит, —
говорил Привалов. — Он мне
не мешает.
— А вы с ним
не церемоньтесь… Так я буду ждать вас, Сергей Александрыч, попросту, без чинов. О моем предложении подумайте, а потом
поговорим всерьез.
Они
поговорили еще с четверть часа, но Привалов
не уходил, поджидая,
не послышится ли в соседней комнате знакомый шорох женского платья.
Марья Степановна точно
не желала замечать настроения своего гостя и
говорила о самых невинных пустяках,
не обращая внимания на то, что Привалов отвечал ей совсем невпопад.
— Однако вы
не ошиблись, кажется, что взяли его на квартиру, — многозначительно
говорила Агриппина Филипьевна.
— Так вы
говорите, что Привалов
не будет пользоваться вниманием женщин? — задумчиво спрашивала Агриппина Филипьевна уже во второй раз.
— Решительно
не будет, потому что в нем этого… как вам сказать… между нами
говоря… нет именно той смелости, которая нравится женщинам. Ведь в известных отношениях все зависит от уменья схватить удобный момент, воспользоваться минутой, а у Привалова… Я сомневаюсь, чтобы он имел успех…
Это был настолько щекотливый и тонкий вопрос, что его обыкновенно обходили молчанием или
говорили просто, что Агриппина Филипьевна «живет долгами», то есть что она была так много должна, что кредиторы, под опасением
не получить ничего, поддерживали ее существование.
— Конечно, он вам зять, —
говорила Хиония Алексеевна, откидывая голову назад, — но я всегда скажу про него: Александр Павлыч — гордец… Да, да. Лучше
не защищайте его, Агриппина Филипьевна. Я знаю, что он и к вам относится немного критически… Да-с. Что он директор банка и приваловский опекун, так и, господи боже, рукой
не достанешь! Ведь
не всем же быть директорами и опекунами, Агриппина Филипьевна?
— Я
не понимаю, какая цель могла быть в таком случае у Ляховского? Nicolas
говорил, что в интересе опекунов иметь Тита Привалова налицо, иначе последует раздел наследства, и конец опеке.
Агриппина Филипьевна посмотрела на своего любимца и потом перевела свой взгляд на Привалова с тем выражением, которое
говорило: «Вы уж извините, Сергей Александрыч, что Nicolas иногда позволяет себе такие выражения…» В нескольких словах она дала заметить Привалову, что уже кое-что слышала о нем и что очень рада видеть его у себя; потом сказала два слова о Петербурге, с улыбкой сожаления отозвалась об Узле, который, по ее словам, был уже на пути к известности,
не в пример другим уездным городам.
— Какое прекрасное семейство Бахаревых, — сладко закатывая глаза,
говорила Хиония Алексеевна, —
не правда ли, Сергей Александрыч?
Но когда Половодов начинал
говорить своим богатым грудным баритоном,
не хотелось верить, что это
говорит именно он, а казалось, что за его спиной
говорит кто-то другой.
Половодов только посмотрел своим остановившимся взглядом на Привалова и беззвучно пожевал губами. «О, да он
не так глуп, как
говорил Ляховский», — подумал он, собираясь с мыслями и нетерпеливо барабаня длинными белыми пальцами по своей кружке.
Зачем это maman
говорит, что он
не может иметь успеха у женщин?
— Василий Назарыч, насколько я понял его, кажется, ничего
не имеет ни против вас, ни против Ляховского. Он
говорил об отчете.
— Ну, что ваша рыбка? — спрашивал Половодов,
не зная, о чем ему
говорить с своим гостем.
— Я вам
говорю, что Привалов
не хотел этого,
не хотел даже тогда, когда ему один очень ловкий человек предлагал устроить все дело в самый короткий срок.
«Уж
не болен ли,
говорит, Сереженька с дороги-то, или, может, на нас сердится…» А я ей прямо так и сказал: «Вздор, за задние ноги приволоку тебе твоего Сереженьку…» Нет, кроме шуток, едем поскорее, мне, право, некогда.
— Я ни в чем
не обвиняю Василия Назарыча, —
говорил Привалов, — и даже
не думал обидеться на него за наш последний разговор. Но мне, Марья Степановна, было слишком тяжело все это время…
— Да я его
не хаю, голубчик, может, он и хороший человек для тебя, я так
говорю. Вот все с Виктором Васильичем нашим хороводится… Ох-хо-хо!.. Был, поди, у Веревкиных-то?
Больно уж,
говорят, дерзко он суд ведет, ну, и тоже такая гуляка, что
не приведи истинный Христос.
Чтобы окончательно развеселить собравшееся за чаем общество, Виктор Васильич принялся рассказывать какой-то необыкновенный анекдот про Ивана Яковлича и кончил тем, что Марья Степановна
не позволила ему досказать все до конца, потому что весь анекдот сводился на очень пикантные подробности, о которых было неудобно
говорить в присутствии девиц.
— Ну,
не буду,
не буду… — согласился Виктор Васильич. — Я как-нибудь после Сергею Александрычу доскажу одному. Где эти кислые барышни заведутся, и
поговорить ни о чем нельзя. Вон Зося, так ей все равно: рассказывай, что душе угодно.
— Да
не ври ты, ради истинного Христа, — упрашивала Марья Степановна. — Так она тебя и стала слушать!
Не из таких девка-то, с ней
говори, да откусывай…
— Ну, у Ляховских своих, поди,
говоришь тоже… Ведь
не в молчанку же там играют…
— У Ляховских, мама, в преферанс
не играют, а
говорят, когда хочется и что хочется.