Неточные совпадения
— Отчего же он
не остановился у Бахаревых? — соображала Заплатина, заключая свои кости в корсет. — Видно, себе на уме… Все-таки сейчас поеду к Бахаревым. Нужно предупредить Марью Степановну… Вот и партия Nadine. Точно с неба жених свалился! Этакое счастье этим богачам: своих денег
не знают куда девать, а тут, как снег на голову, зять миллионер… Воображаю: у Ляховского дочь, у Половодова сестра, у Веревкиных дочь, у Бахаревых целых две… Вот извольте тут разделить между ними одного жениха!..
Все вы, мужчины, одинаковы, и меня
не проведете!
Чтобы выполнить во
всех деталях этот грандиозный план, у Заплатиных
не хватало средств, а главное, что было самым больным местом в душе Хионии Алексеевны, — ее салон обходили первые узловские богачи — Бахаревы, Ляховские и Половодовы.
— Да о чем же горевать, Хиония Алексеевна? — спрашивала Верочка, звонко целуя гостью. Верочка ничего
не умела делать тихо и «
всех лизала», как отзывалась об ее поцелуях Надежда Васильевна.
— Ах! Марья Степановна… — встрепенулась Хиония Алексеевна
всеми своими бантами, вскакивая с дивана. В скобках заметим, что эти банты служили
не столько для красоты, сколько для прикрытия пятен и дыр. — А я действительно с добрыми вестями к вам.
— Ах, матушка, по мне
все равно…
Не бывала я там никогда. Отчего же он в свой дом
не проехал или к нам? Ведь
не выгнала бы…
— Ах, Марья Степановна!.. Уж я
не стала бы напрасно вас тревожить. Нарочно пять раз посылала Матрешку, а она через буфетчика от приваловского человека
всю подноготную разузнала. Только устрой, господи, на пользу!.. Уж если это
не жених, так
весь свет пройти надо: и молодой, и красивый, и богатый. Мил-лио-нер… Да ведь вам лучше это знать!
Теперь ей только что минуло шестнадцать лет, и она
все еще
не могла привыкнуть к своему длинному платью, которое сводило ее с ума.
— Сегодня, кажется,
все с ума сошли, — проговорила недовольным голосом Надежда Васильевна, освобождаясь из объятий сестры. — И к чему эти телячьи нежности; давеча Досифея чуть
не задушила меня, теперь ты…
Верочка начала выгружать
весь запас собранных ею наблюдений, постоянно путаясь, повторяла одно и то же несколько раз. Надежда Васильевна с безмолвным сожалением смотрела на эту горячую сцену и
не знала, что ей делать и куда деваться.
— Устрой, милостивый господи,
все на пользу… — вслух думал старый верный слуга, поплевывая на суконку. — Уж, кажется, так бы хорошо, так бы хорошо… Вот думать, так
не придумать!.. А из себя-то какой молодец… в прероду свою вышел. Отец-от вон какое дерево был: как, бывало, размахнется да ударит, так замертво и вынесут.
— Помилуйте, Марья Степановна: я нарочно ехала предупредить вас, —
не без чувства собственного достоинства отвечала Хиония Алексеевна, напрасно стараясь своими костлявыми руками затянуть корсет Верочки. — Ах, Верочка… Ведь это ужасно: у женщины прежде
всего талия… Мужчины некоторые сначала на талию посмотрят, а потом на лицо.
Только один человек во
всем доме
не принимал никакого участия в этом переполохе.
Привалова поразило больше
всего то, что в этом кабинете решительно ничего
не изменилось за пятнадцать лет его отсутствия, точно он только вчера вышел из него.
Все было так же скромно и просто, и стояла
все та же деловая обстановка. Привалову необыкновенно хорошо казалось
все: и кабинет, и старик, и даже самый воздух, отдававший дымом дорогой сигары.
Наступила тяжелая пауза;
все испытывали то неловкое чувство, которое охватывает людей, давно
не видавших друг друга. Этим моментом отлично воспользовалась Хиония Алексеевна, которая занимала наблюдательный пост в полутемном коридорчике. Она почти насильно вытолкнула Надежду Васильевну в гостиную, перекрестив ее вдогонку.
Всего несколько дней назад Хионии Алексеевне представлялся удобный случай к этому, но она
не могла им воспользоваться, потому что тут была замешана его сестра, Анна Павловна; а Анна Павловна, девушка хотя и
не первой молодости и считает себя передовой, но… и т. д. и т. д.
Дело кончилось тем, что Верочка,
вся красная, как пион, наклонилась над самой тарелкой; кажется, еще одна капелька, и девушка раскатилась бы таким здоровым молодым смехом, какого стены бахаревского дома
не слыхали со дня своего основания.
Бахарев воспользовался случаем выслать Привалова из кабинета, чтобы скрыть овладевшее им волнение; об отдыхе, конечно,
не могло быть и речи, и он безмолвно лежал
все время с открытыми глазами. Появление Привалова обрадовало честного старика и вместе с тем вызвало
всю желчь, какая давно накопилась у него на сердце.
Привалов должен был отведать
всего, чтобы
не обидеть хозяйки.
— Будет вам, стрекозы, — строго остановила Марья Степановна, когда
всеми овладело самое оживленное настроение, последнее было неприлично, потому что Привалов был все-таки посторонний человек и мог осудить. — Мы вот
все болтаем тут разные пустяки, а ты нам ничего
не расскажешь о себе, Сергей Александрыч.
— Мама, какая ты странная, — вступилась Надежда Васильевна. —
Все равно мы с тобой
не поймем, если Сергей Александрыч будет рассказывать нам о своих делах по заводам.
—
Все это так, Надя, но я все-таки
не вижу, в чем виноват тут Сергей Александрыч…
— Нет, постой. Это еще только одна половина мысли. Представь себе, что никакого миллионера Привалова никогда
не существовало на свете, а существует миллионер Сидоров, который является к нам в дом и в котором я открываю существо, обремененное
всеми человеческими достоинствами, а потом начинаю думать: «А ведь
не дурно быть madame Сидоровой!» Отсюда можно вывести только такое заключение, что дело совсем
не в том, кто явится к нам в дом, а в том, что я невеста и в качестве таковой должна кончить замужеством.
— Вот для того, чтобы показать им
всем их глупость, я никогда
не пойду замуж, папа.
— Да, сошла, бедная, с ума… Вот ты и подумай теперь хоть о положении Привалова: он приехал в Узел —
все равно как в чужое место, еще хуже. А знаешь, что загубило
всех этих Приваловых? Бесхарактерность.
Все они — или насквозь добрейшая душа, или насквозь зверь; ни в чем середины
не знали.
Из Шатровских заводов Гуляев все-таки
не выехал и жил там
все время, которое у него оставалось свободным от поездок в тайгу.
Мы уже сказали, что у Гуляева была
всего одна дочь Варвара, которую он любил и
не любил в одно и то же время, потому что это была дочь, тогда как упрямому старику нужен был сын.
— Вот, Вася, и на нашей улице праздник, — говорил Гуляев своему поверенному. — Вот кому оставлю
все, а ты это помни: ежели и меня
не будет, —
все Сергею… Вот мой сказ.
— Нет, Вася, умру… — слабым голосом шептал старик, когда Бахарев старался его успокоить. — Только вот тебя и ждал, Вася. Надо мне с тобой переговорить…
Все, что у меня есть,
все оставляю моему внучку Сергею…
Не оставляй его… О Варваре тоже позаботься: ей еще много горя будет, как я умру…
Несмотря на свою близость к старику Гуляеву, а также и на то, что в течение многих лет он вел
все его громадные дела, Бахарев сам по себе ничего
не имел, кроме знания приискового дела и несокрушимой энергии.
Словом, жизнь,
не сдерживаемая более ничем,
не знала середины и лилась через край широкой волной, захватывая
все на своем пути.
Какой-то дикий разгул овладел
всеми: на целые десятки верст дорога устилается красным сукном, чтобы только проехать по ней пьяной компании на бешеных тройках; лошадей
не только поят, но даже моют шампанским; бесчисленные гости располагаются как у себя дома, и их угощают целым гаремом из крепостных красавиц.
В каких-нибудь пять лет он
не только спустил последние капиталы, которые остались после Привалова, но чуть было совсем
не пустил
все заводы с молотка.
У нее для
всех обиженных судьбой и людьми всегда было в запасе ласковое, теплое слово, она умела и утешить, и погоревать вместе, а при случае и поплакать; но Верочка умела и
не любить, — ее трудно было вывести из себя, но раз это произошло, она
не забывала обиды и
не умела прощать.
Для этой гигантской работы застоявшейся провинциальной мысли и
не знавшей удержу фантазии достаточно было
всего нескольких дней, пока Привалов отдыхал от дороги в «Золотом якоре».
— Мне
всего удивительнее во
всем этом деле кажется поведение Хионии Алексеевны, — несколько раз довольно многозначительно повторила Агриппина Филипьевна Веревкина, представительница узловского beau monde'a. [высшего света (фр.).] — Представьте: утром, в самый день приезда Привалова, она посылает ко мне свою горничную сказать, что приехал Привалов, а затем как в воду канула…
Не понимаю, решительно
не понимаю!..
Хиония Алексеевна в эти немногие дни
не только
не имела времени посетить свою приятельницу, но даже потеряла всякое представление о переменах дня и ночи. У нее был полон рот самых необходимых хлопот, потому что нужно было приготовить квартиру для Привалова в ее маленьком домике. Согласитесь, что это была самая трудная и сложная задача, какую только приходилось когда-нибудь решать Хионии Алексеевне. Но прежде мы должны сказать, каким образом
все это случилось.
Этим, конечно, Хиония Алексеевна ничего
не хотела сказать дурного о Привалове, который стоит выше
всех этих сплетен и разных толков, но ведь в провинции ему покажется страшно скучно, и он может увлечься, а если попадет в такое общество…
— Конечно, только пока… — подтверждала Хиония Алексеевна. — Ведь
не будет же в самом деле Привалов жить в моей лачуге… Вы знаете, Марья Степановна, как я предана вам, и если хлопочу, то
не для своей пользы, а для Nadine. Это такая девушка, такая… Вы
не знаете ей цены, Марья Степановна! Да… Притом, знаете, за Приваловым
все будут ухаживать, будут его ловить… Возьмите Зосю Ляховскую, Анну Павловну, Лизу Веревкину — ведь
все невесты!.. Конечно,
всем им далеко до Nadine, но ведь чем враг
не шутит.
— Ведь вы себе представить
не можете, Марья Степановна, какие гордецы
все эти Ляховские и Половодовы!.. Уж поверьте мне, что они теперь мечтают… да, именно мечтают, что вот приехал Привалов да прямо к ним в руки и попал…
Хиония Алексеевна гналась
не из большого: ей прежде
всего хотелось насолить Половодовым и Ляховским, а там — что бог даст.
Она еще
не обдумала хорошенько
всех выгод, которые представляла теперь занятая ею позиция.
«А там женишок-то кому еще достанется, — думала про себя Хиония Алексеевна, припоминая свои обещания Марье Степановне. — Уж очень Nadine ваша нос кверху задирает.
Не велика в перьях птица: хороша дочка Аннушка, да хвалит только мать да бабушка! Конечно, Ляховский гордец и кощей, а если взять Зосю, — вот эта, по-моему, так действительно невеста:
всем взяла… Да-с!..
Не чета гордячке Nadine…»
— О нет, зачем же!..
Не стоит говорить о таких пустяках, Сергей Александрыч. Было бы только для вас удобно, а я
все готова сделать. Конечно, я
не имею возможности устроить с такой роскошью, к какой вы привыкли…
Она готова была сделать
все для Привалова, даже сделать
не из корыстных видов, как она поступала обыкновенно, а просто потому, что это нужно было для Привалова, это могло понравиться Привалову.
Он рассматривал потемневшее полотно и несколько раз тяжело вздохнул: никогда еще ему
не было так жаль матери, как именно теперь, и никогда он так
не желал ее видеть, как в настоящую минуту. На душе было так хорошо, в голове было столько мыслей, но с кем поделиться ими, кому открыть душу! Привалов чувствовал
всем существом своим, что его жизнь осветилась каким-то новым светом, что-то, что его мучило и давило еще так недавно, как-то отпало само собой, и будущее было так ясно, так хорошо.
На плане мельница была нанесена со
всеми пристройками, даже была
не забыта крошечная избушка сторожа.
Хионию Алексеевну начинало задевать за живое
все, что она теперь видела в бахаревском доме; она даже подозревала,
не думает ли обойтись Марья Степановна совсем без нее.
Василий Назарыч
все время прихварывал и почти
не выходил из своего кабинета. Он всегда очень любезно принимал Привалова и подолгу разговаривал об опеке. От Надежды Васильевны он знал ее последний разговор с матерью и серьезно ей заметил...
— По
всей вероятности, папа, я его и полюбила бы, если бы меня
не выставляли невестой.