Неточные совпадения
По своей наружности он представлял полную противоположность своей жене: прилично полный, с румянцем на загорелых щеках, с русой окладистой бородкой
и добрыми серыми глазками, он
так же походил на спелое яблоко, как его достойная половина на моченую грушу.
— Да отвяжись ты от меня, ржавчина! «Приехал, приехал», — передразнивал он жену. — Нужно,
так и приехал.
Такой же человек, как
и мы, грешные… Дай-ка мне миллион, да я…
— Отчего же он не остановился у Бахаревых? — соображала Заплатина, заключая свои кости в корсет. — Видно, себе на уме… Все-таки сейчас поеду к Бахаревым. Нужно предупредить Марью Степановну… Вот
и партия Nadine. Точно с неба жених свалился! Этакое счастье этим богачам: своих денег не знают куда девать, а тут, как снег на голову, зять миллионер… Воображаю: у Ляховского дочь, у Половодова сестра, у Веревкиных дочь, у Бахаревых целых две… Вот извольте тут разделить между ними одного жениха!..
— Бабы —
так бабы
и есть, — резонировал Заплатин, глубокомысленно рассматривая расшитую цветным шелком полу своего халата. — У них свое на уме! «Жених» —
так и было… Приехал человек из Петербурга, — да он
и смотреть-то на ваших невест не хочет! Этакого осетра женить… Тьфу!..
Так ткет паук паутину где-нибудь в темном углу
и с терпением, достойным лучшей участи, ждет своих жертв…
— Эта Хиония Алексеевна ни больше ни меньше, как трехэтажный паразит, — говорил частный поверенный Nicolas Веревкин. — Это, видите ли, вот какая штука: есть
такой водяной жук! — черт его знает, как он называется по-латыни, позабыл!.. В этом жуке живет паразит-червяк, а в паразите какая-то глиста… Понимаете? Червяк жрет жука, а глиста жрет червяка…
Так и наша Хиония Алексеевна жрет нас, а мы жрем всякого, кто попадет под руку!
Относительно своих гостей Виктор Николаич держался
таким образом: выходил, делал поклон, улыбался знакомым
и, поймав кого-нибудь за пуговицу, уводил его в уголок, чтобы поделиться последними известиями с театра европейской политики.
«Вот этой жениха не нужно будет искать: сама найдет, — с улыбкой думала Хиония Алексеевна, провожая глазами убегавшую Верочку. — Небось не закиснет в девках, как эти принцессы, которые умеют только важничать… Еще считают себя образованными девушками, а когда пришла пора выходить замуж, —
так я же им
и ищи жениха. Ох, уж эти мне принцессы!»
— В «Золотом якоре», в номерах для приезжающих. Занял рублевый номер, — рапортовала Хиония Алексеевна. — С ним приехал человек… три чемодана… Как приехал,
так и лег спать.
Я как услышала, что Привалов приехал,
так сейчас же
и перекрестилась: вот, думаю, господь какого жениха Nadine послал…
Не знаю, о чем плачу, только слезы
так и сыплются.
— Ах, Марья Степановна!.. Уж я не стала бы напрасно вас тревожить. Нарочно пять раз посылала Матрешку, а она через буфетчика от приваловского человека всю подноготную разузнала. Только устрой, господи, на пользу!.. Уж если это не жених,
так весь свет пройти надо:
и молодой,
и красивый,
и богатый. Мил-лио-нер… Да ведь вам лучше это знать!
Русые темные волосы были зачесаны у нее
так же гладко, как
и у сестры, за исключением небольшого хохолка, который постоянно вставал у нее на конце пробора, где волосы выходили на лоб небольшим мысиком.
Досифея была
такая же высокая
и красивая женщина, как сама Марья Степановна, только черты ее правильного лица носили более грубый отпечаток, как у всех глухонемых.
— Устрой, милостивый господи, все на пользу… — вслух думал старый верный слуга, поплевывая на суконку. — Уж, кажется,
так бы хорошо,
так бы хорошо… Вот думать,
так не придумать!.. А из себя-то какой молодец… в прероду свою вышел. Отец-от вон какое дерево был: как, бывало, размахнется да ударит,
так замертво
и вынесут.
Так умеют смеяться только дети да слишком серьезные
и энергичные старики.
Привалова поразило больше всего то, что в этом кабинете решительно ничего не изменилось за пятнадцать лет его отсутствия, точно он только вчера вышел из него. Все было
так же скромно
и просто,
и стояла все та же деловая обстановка. Привалову необыкновенно хорошо казалось все:
и кабинет,
и старик,
и даже самый воздух, отдававший дымом дорогой сигары.
Именно
такою представлял себе Привалов ту обстановку, в которой задумывались стариком Бахаревым его самые смелые предприятия
и вершились дела на сотни тысяч рублей.
Как подумаю, что делается без меня на приисках,
так вот сердце кровью
и обольется.
— Ты уж не обессудь нас на нашем угощенье, — заговорила Марья Степановна, наливая гостю щей; нужно заметить, что своими щами Марья Степановна гордилась
и была глубоко уверена, что
таких щей никто не умеет варить, кроме Досифеи.
Разговор за обедом происходил
так же степенно
и истово, как всегда, а Марья Степановна в конце стола казалась королевой.
— Это, мама, только
так кажется, — заметила Надежда Васильевна. —
И прежде было много дурных людей,
и нынче есть хорошие люди…
— Какой это замечательно умный человек, Сергей Александрыч. Вы представить себе не можете! Купцы его просто на руках носят…
И какое остроумие! Недавно на обвинительную речь прокурора он ответил
так: «Господа судьи
и господа присяжные… Я могу сравнить речь господина прокурора с тем, если б человек взял ложку, почерпнул щей
и пронес ее, вместо рта, к уху». Понимаете: восторг
и фурор!..
Дело кончилось тем, что Верочка, вся красная, как пион, наклонилась над самой тарелкой; кажется, еще одна капелька,
и девушка раскатилась бы
таким здоровым молодым смехом, какого стены бахаревского дома не слыхали со дня своего основания.
— Это твоей бабушки сарафан-то, — объяснила Марья Степановна. — Павел Михайлыч, когда в Москву ездил,
так привез материю… Нынче уж нет
таких материй, — с тяжелым вздохом прибавила старушка, расправляя рукой складку на сарафане. — Нынче ваши дамы сошьют платье, два раза наденут —
и подавай новое. Материи другие пошли,
и люди не
такие, как прежде.
— Будет вам, стрекозы, — строго остановила Марья Степановна, когда всеми овладело самое оживленное настроение, последнее было неприлично, потому что Привалов был все-таки посторонний человек
и мог осудить. — Мы вот все болтаем тут разные пустяки, а ты нам ничего не расскажешь о себе, Сергей Александрыч.
Вечером этого многознаменательного дня в кабинете Василья Назарыча происходила
такая сцена. Сам старик полулежал на свеем диване
и был бледнее обыкновенного. На низенькой деревянной скамеечке, на которую Бахарев обыкновенно ставил свою больную ногу, теперь сидела Надежда Васильевна с разгоревшимся лицом
и с блестящими глазами.
— Папа, пожалей меня, — говорила девушка, ласкаясь к отцу. — Находиться в положении вещи, которую всякий имеет право приходить осматривать
и приторговывать… нет, папа, это поднимает
такое нехорошее чувство в душе! Делается как-то обидно
и вместе с тем гадко… Взять хоть сегодняшний визит Привалова: если бы я не должна была являться перед ним в качестве товара, которому только из вежливости не смотрят в зубы, я отнеслась бы к нему гораздо лучше, чем теперь.
— Вот я назло маме
и Хине нарочно не пойду замуж за Привалова… Я
так давеча
и маме сказала, что не хочу разыгрывать из себя какую-то крепость в осадном положении.
— А вот сейчас… В нашем доме является миллионер Привалов; я по необходимости знакомлюсь с ним
и по мере этого знакомства открываю в нем самые удивительные таланты, качества
и добродетели. Одним словом, я кончаю тем, что начинаю думать: «А ведь не дурно быть madame Приваловой!» Ведь тысячи девушек сделали бы на моем месте именно
так…
— Нет, постой. Это еще только одна половина мысли. Представь себе, что никакого миллионера Привалова никогда не существовало на свете, а существует миллионер Сидоров, который является к нам в дом
и в котором я открываю существо, обремененное всеми человеческими достоинствами, а потом начинаю думать: «А ведь не дурно быть madame Сидоровой!» Отсюда можно вывести только
такое заключение, что дело совсем не в том, кто явится к нам в дом, а в том, что я невеста
и в качестве таковой должна кончить замужеством.
— Сергей Александрыч… Сергей Александрыч с Константином Васильичем все книжки читали, поэтому из них можно
и крупы
и муки намолоть. Сережа-то
и маленьким когда был,
так зверьком
и выглядывал: то веревки из него вей, то хоть ты его расколи, — одним словом, приваловская кровь. А впрочем, кто его знает, может,
и переменился.
Из Шатровских заводов Гуляев все-таки не выехал
и жил там все время, которое у него оставалось свободным от поездок в тайгу.
— Не видать бы Привалову моей Варвары, как своих ушей, только уж, видно,
такое его счастье… Не для него это дерево растилось, Вася, да, видно, от своей судьбы не уйдешь. Природа-то хороша приваловская… Да
и заводов жаль, Вася: погинули бы ни за грош. Ну, да уж теперь нечего тужить: снявши голову, по волосам не плачут.
Когда, перед сватовством, жениху захотелось хоть издали взглянуть на будущую подругу своей жизни, это позволили ему сделать только в виде исключительной милости,
и то при
таких условиях: жениха заперли в комнату,
и он мог видеть невесту только в замочную скважину.
Этот оригинальный брак был заключен из политических расчетов: раз, чтобы не допустить разорения Шатровских заводов,
и, второе, чтобы соединить две
такие фамилии, как Приваловы
и Гуляевы.
Богатая
и вышла за богатого, — в эту роковую формулу укладывались все незамысловатые требования
и соображения того времени, точно
так же, как
и нашего.
В
таком положении дела оставались до самой смерти Гуляева; старик
и умер не
так, как умирают другие люди.
Гнездо было разорено,
и в приваловских палатах полилась широкой рекой
такая жизнь, о которой по настоящее время ходят баснословные слухи.
Таким образом, в руках Александра Привалова очутились баснословные богатства, которыми он распорядился по-своему
и которые стоили его жене жизни.
Воспитанная в самых строгих правилах беспрекословного повиновения мужней воле, она все-таки как женщина, как жена
и мать не могла помириться с теми оргиями, которые совершались в ее собственном доме, почти у нее на глазах.
Это делалось
таким образом: сначала закладывалась черная болванка, затем первый передел из нее
и, наконец, окончательно выделанное сортовое железо.
Таким образом, Сережа Привалов долго жил в бахаревском доме
и учился вместе с старшим сыном Бахарева Костей.
Карьера всякого золотопромышленника полна превратностей
и внезапных превращений, а судьба Василия Назарыча была особенно богата
такими превращениями.
Сам Бахарев
и дети совсем не признавали
такого разделения
и одинаково пользовались обеими половинами.
Это обстоятельство окончательно сблизило отца
и дочь,
так что Василий Назарыч не мог жить без нее.
Марья Степановна оправдывала
такое поведение своего блудного сына молодостью
и старалась исправить его домашними средствами.
Такие барышни терпеливо дожидаются своих женихов, потом, повинуясь родительской воле, с расчетом выходят замуж, выводят дюжину краснощеких ребят, постепенно превращаются сначала в приличных
и даже строгих дам, а потом в тех добрейших, милых старушек, которые выращивают внуков
и правнуков
и терпеливо доживают до восьмого десятка.
Таким образом сложилась почти чудовищная легенда, где быль вязалась с небылицами, ложь с действительностью, вымысел
и фантазия с именами живых людей.
Нашлись, конечно, сейчас же
такие люди, которые или что-нибудь видели своими глазами, или что-нибудь слышали собственными ушами; другим стоило только порыться в своей памяти
и припомнить, что было сказано кем-то
и когда-то; большинство ссылалось без зазрения совести на самых достоверных людей, отличных знакомых
и близких родных, которые никогда не согласятся лгать
и придумывать от себя, а имеют прекрасное обыкновение говорить только одну правду.