Неточные совпадения
Вероятно, очень многим из этих прохожих приходила в голову мысль
о том, что хоть бы месяц, неделю, даже один день пожить в этом славном старом доме
и отдохнуть душой
и телом от житейских дрязг
и треволнений.
— Да
о чем же горевать, Хиония Алексеевна? — спрашивала Верочка, звонко целуя гостью. Верочка ничего не умела делать тихо
и «всех лизала», как отзывалась об ее поцелуях Надежда Васильевна.
—
О да, мне ее непременно нужно видеть, — серьезно проговорила Хиония Алексеевна, поправляя смятые ленты. — Очень
и очень нужно, — многозначительно прибавила она.
Не знаю,
о чем плачу, только слезы так
и сыплются.
Во-первых, Привалов — миллионер (Верочка была очень практическая особа
и хорошо знала цену этому магическому слову); во-вторых,
о нем столько говорили,
и вдруг он является из скрывавшей его неизвестности…
— Послушай, да ты надолго ли к нам-то приехал? — спрашивал Бахарев, останавливаясь в дверях. — Болтаю, болтаю, а
о главном-то
и не спрошу…
— Когда я получил телеграмму
о смерти Холостова, сейчас же отправился в министерство навести справки. У меня там есть несколько знакомых чиновников, которые
и рассказали все, то есть, что решение по делу Холостова было получено как раз в то время, когда Холостов лежал на столе,
и что министерство перевело его долг на заводы.
Я еще понимаю, что дело
о Холостове затянули на десять лет
и вытащили решение в тот момент, когда Холостова уже нельзя было никуда сослать, кроме царствия небесного…
Досифея поняла, что разговор идет
о ней,
и мимикой объяснила, что Костеньки нет, что его не любит сам
и что она помнит, как маленький Привалов любил есть соты.
— Будет вам, стрекозы, — строго остановила Марья Степановна, когда всеми овладело самое оживленное настроение, последнее было неприлично, потому что Привалов был все-таки посторонний человек
и мог осудить. — Мы вот все болтаем тут разные пустяки, а ты нам ничего не расскажешь
о себе, Сергей Александрыч.
— Решительно ничего не понимаю… Тебя сводит с ума глупое слово «жених», а ты думай
о Привалове просто как
о хорошем, умном
и честном человеке.
Василий Назарыч рассказал дочери последние известия
о положении приваловского наследства
и по этому случаю долго припоминал разные эпизоды из жизни Гуляевых
и Приваловых. Девушка внимательно слушала все время
и проговорила...
— Да, сошла, бедная, с ума… Вот ты
и подумай теперь хоть
о положении Привалова: он приехал в Узел — все равно как в чужое место, еще хуже. А знаешь, что загубило всех этих Приваловых? Бесхарактерность. Все они — или насквозь добрейшая душа, или насквозь зверь; ни в чем середины не знали.
— Нет, Вася, умру… — слабым голосом шептал старик, когда Бахарев старался его успокоить. — Только вот тебя
и ждал, Вася. Надо мне с тобой переговорить… Все, что у меня есть, все оставляю моему внучку Сергею… Не оставляй его…
О Варваре тоже позаботься: ей еще много горя будет, как я умру…
Гнездо было разорено,
и в приваловских палатах полилась широкой рекой такая жизнь,
о которой по настоящее время ходят баснословные слухи.
Александр Привалов, потерявший голову в этой бесконечной оргии, совсем изменился
и, как говорили
о нем, — задурил. Вконец притупившиеся нервы
и расслабленные развратом чувства не могли уже возбуждаться вином
и удовольствиями: нужны были человеческие страдания, стоны, вопли, человеческая кровь.
Он любил с нею рассуждать
о своих делах
и часто поверял ей свои самые задушевные мысли.
Старшего сына, Костю, Бахарев тоже очень любил, но тот почти совсем не жил дома, а когда, по окончании университетского курса, он вернулся домой, между ними
и произошли те «контры»,
о которых Лука сообщил Привалову.
Наследство Привалова в эти несколько дней выросло до ста миллионов,
и, кроме того, ходили самые упорные слухи
о каких-то зарытых сокровищах, которые остались после старика Гуляева.
Хиония Алексеевна в эти немногие дни не только не имела времени посетить свою приятельницу, но даже потеряла всякое представление
о переменах дня
и ночи. У нее был полон рот самых необходимых хлопот, потому что нужно было приготовить квартиру для Привалова в ее маленьком домике. Согласитесь, что это была самая трудная
и сложная задача, какую только приходилось когда-нибудь решать Хионии Алексеевне. Но прежде мы должны сказать, каким образом все это случилось.
Этим, конечно, Хиония Алексеевна ничего не хотела сказать дурного
о Привалове, который стоит выше всех этих сплетен
и разных толков, но ведь в провинции ему покажется страшно скучно,
и он может увлечься, а если попадет в такое общество…
Одна мысль
о том, что она входит в непосредственные сношения с настоящим миллионером, кружила ей голову
и нагоняла сладкое опьянение.
Марья Степановна решилась переговорить с дочерью
и выведать от нее, не было ли у них чего. Раз она заметила, что они
о чем-то так долго разговаривали; Марья Степановна нарочно убралась в свою комнату
и сказала, что у нее голова болит: она не хотела мешать «божьему делу», как она называла брак. Но когда она заговорила с дочерью
о Привалове, та только засмеялась, странно так засмеялась.
— Я тоже к слову скажу вам: я читала книгу, Сергей Александрыч увидел… ну,
о книге
и говорили.
— Надя, мать — старинного покроя женщина,
и над ней смеяться грешно. Я тебя ни в чем не стесняю
и выдавать силой замуж не буду, только мать все-таки дело говорит: прежде отцы да матери устраивали детей, а нынче нужно самим
о своей голове заботиться. Я только могу тебе советовать как твой друг. Где у нас женихи-то в Узле? Два инженера повертятся да какой-нибудь иркутский купец, а Привалов совсем другое дело…
— Да, я довольно часто бываю в Шатровском заводе, у Кости,
и мы часто говорили с ним
о вас.
Стороной я слышал
о вашем деле по наследству, так вот
и приехал предложить свои услуги.
В нескольких словах Веревкин дал заметить Привалову, что знает дело
о наследстве в мельчайших подробностях,
и намекнул между прочим на то, что исчезновение Тита Привалова тесно связано с какой-то очень смелой идеей, которую хотят провести опекуны.
Марья Степановна точно не желала замечать настроения своего гостя
и говорила
о самых невинных пустяках, не обращая внимания на то, что Привалов отвечал ей совсем невпопад.
— Оскар?
О, это безнадежно глупый человек
и больше ничего, — отвечала Агриппина Филипьевна. — Представьте себе только: человек из Петербурга тащится на Урал,
и зачем?.. Как бы вы думали? Приехал удить рыбу. Ну, скажите ради бога, это ли не идиотство?
— Очень
и очень приятно, — немного хриплым голосом проговорил Иван Яковлич, нерешительно пожимая руку Привалова своей длинной, женского склада рукой. — Весь город говорит
о вашем приезде, — прибавил Иван Яковлич, продолжая пожимать руку Привалова. — Очень
и очень приятно…
Привалов ожидал обещанного разговора
о своем деле
и той «таинственной нити», на которую намекал Веревкин в свой первый визит, но вместо разговора
о нити Веревкин схватил теперь Привалова под руку
и потащил уже в знакомую нам гостиную. Агриппина Филипьевна встретила Привалова с аристократической простотой, как владетельная герцогиня,
и с первых же слов подарила полдюжиной самых любезных улыбок, какие только сохранились в ее репертуаре.
Агриппина Филипьевна посмотрела на своего любимца
и потом перевела свой взгляд на Привалова с тем выражением, которое говорило: «Вы уж извините, Сергей Александрыч, что Nicolas иногда позволяет себе такие выражения…» В нескольких словах она дала заметить Привалову, что уже кое-что слышала
о нем
и что очень рада видеть его у себя; потом сказала два слова
о Петербурге, с улыбкой сожаления отозвалась об Узле, который, по ее словам, был уже на пути к известности, не в пример другим уездным городам.
Привалов раскланялся, Алла ограничилась легким кивком головы
и заняла место около мамаши. Агриппина Филипьевна заставила Аллу рассказать
о нынешней рыбной ловле, что последняя
и выполнила с большим искусством, то есть слегка картавым выговором передала несколько смешных сцен, где главным действующим лицом был дядюшка.
—
О, совершенно в природе! — согласился дядюшка, поглаживая свое круглое
и пухлое, как у танцовщицы, коленко. — Я знал одну очень почтенную даму, которая…
— Нно-о?..
и безногого щенка подковать можно?
— Вот уж что хорошо, так хорошо… люблю!.. Уважила барышня старика…
И рубашечка
о семи шелках,
и сарафанчик-расстегайчик,
и квасок из собственных ручек… люблю за хороший обычай!..
Привалов еще раз имел удовольствие выслушать историю
о том, как необходимо молодым людям иметь известные удовольствия
и что эти удовольствия можно получить только в Общественном клубе, а отнюдь не в Благородном собрании.
Хиония Алексеевна ввернула словечко
о «гордеце»
и Ляховском, которые, конечно, очень богатые люди,
и т. д.
—
О да, — протянула Агриппина Филипьевна с приличной важностью. — Nadine Бахарева
и Sophie Ляховская у нас первые красавицы… Да. Вы не видали Sophie Ляховской? Замечательно красивая девушка… Конечно, она не так умна, как Nadine Бахарева, но в ней есть что-то такое, совершенно особенное. Да вот сами увидите.
Когда дверь затворилась за Приваловым
и Nicolas, в гостиной Агриппины Филипьевны несколько секунд стояло гробовое молчание. Все думали об одном
и том же —
о приваловских миллионах, которые сейчас вот были здесь, сидели вот на этом самом кресле, пили кофе из этого стакана,
и теперь ничего не осталось… Дядюшка, вытянув шею, внимательно осмотрел кресло, на котором сидел Привалов,
и даже пощупал сиденье, точно на нем могли остаться следы приваловских миллионов.
От ручки звонка до последнего гвоздя все в доме было пригнано под русский вкус
и только не кричало
о том, как хорошо жить в этом деревянном уютном гнездышке.
— Мне не нравится в славянофильстве учение
о национальной исключительности, — заметил Привалов. — Русский человек, как мне кажется, по своей славянской природе, чужд такого духа, а наоборот, он всегда страдал излишней наклонностью к сближению с другими народами
и к слепому подражанию чужим обычаям… Да это
и понятно, если взять нашу историю, которая есть длинный путь ассимиляции десятков других народностей. Навязывать народу то, чего у него нет, —
и бесцельно
и несправедливо.
Половодов только посмотрел своим остановившимся взглядом на Привалова
и беззвучно пожевал губами. «
О, да он не так глуп, как говорил Ляховский», — подумал он, собираясь с мыслями
и нетерпеливо барабаня длинными белыми пальцами по своей кружке.
Привалов смотрел на нее вопросительным взглядом
и осторожно положил свою левую руку на правую — на ней еще оставалась теплота от руки Антониды Ивановны. Он почувствовал эту теплоту во всем теле
и решительно не знал, что сказать хозяйке, которая продолжала ровно
и спокойно рассказывать что-то
о своей maman
и дядюшке.
Половодов опять взял гостя за локоть
и осторожно, как больного, провел в свой кабинет — потолковать
о деле.
Впрочем, супруги, кажется, не особенно сожалели
о таком обороте дел
и вполне довольствовались названием счастливой парочки.
Правда, иногда Антонида Ивановна думала
о том, что хорошо бы иметь девочку
и мальчика или двух девочек
и мальчика, которых можно было бы одевать по последней картинке
и вывозить в своей коляске, но это желание так
и оставалось одним желанием, — детей у Половодовых не было.
—
О, моя рыбка еще гуляет пока в воде… Да!.. Нужно терпение, Александр Павлыч… Везде терпение, особенно с рыбой. Пусть ее порезвится, погуляет, а там мы ее
и подцепим…
Старик рассыпался мелким смешком
и весело потер руки; этот смех
и особенно пристальный взгляд дядюшки показались Половодову немного подозрительными.
О какой рыбке он говорит, — черт его разберет. А дядюшка продолжал улыбаться
и несколько раз доставал из кармана золотую табакерку; табак он нюхал очень аккуратно, как старички екатерининских времен.