Неточные совпадения
— Отчего же он не остановился у Бахаревых? — соображала Заплатина, заключая свои кости
в корсет. — Видно, себе на уме… Все-таки сейчас поеду к Бахаревым. Нужно предупредить Марью Степановну… Вот и партия Nadine. Точно с неба жених свалился! Этакое счастье этим богачам: своих денег не знают куда девать, а тут, как снег на голову, зять миллионер… Воображаю: у Ляховского дочь, у Половодова сестра, у Веревкиных дочь, у Бахаревых целых две… Вот извольте тут разделить между ними одного жениха!..
Чтобы выполнить во
всех деталях этот грандиозный план, у Заплатиных не хватало средств, а главное, что было самым больным местом
в душе Хионии Алексеевны, — ее салон обходили первые узловские богачи — Бахаревы, Ляховские и Половодовы.
Прохожие, торопливо сновавшие по тротуарам Нагорной улицы, с завистью заглядывали
в окна бахаревского дома, где
все дышало полным довольством и тихим семейным счастьем.
Потолки были везде расписаны пестрыми узорами, и небольшие белые двери всегда блестели, точно они вчера были выкрашены; мягкие тропинки вели по
всему дому из комнаты
в комнату.
— Ах! Марья Степановна… — встрепенулась Хиония Алексеевна
всеми своими бантами, вскакивая с дивана.
В скобках заметим, что эти банты служили не столько для красоты, сколько для прикрытия пятен и дыр. — А я действительно с добрыми вестями к вам.
— Ах, матушка, по мне
все равно… Не бывала я там никогда. Отчего же он
в свой дом не проехал или к нам? Ведь не выгнала бы…
С старческой болтливостью
в течение двух-трех минут Лука успел рассказать почти
все: и то, что у барина тоже одна ножка шаркает, и что у них с Костенькой контры, и что его, Луку, кровно обидели — наняли «камардина Игреньку», который только спит.
Его высокий рост, голос, даже большая русая борода с красноватым оттенком, —
все было хорошо
в глазах Верочки.
— Устрой, милостивый господи,
все на пользу… — вслух думал старый верный слуга, поплевывая на суконку. — Уж, кажется, так бы хорошо, так бы хорошо… Вот думать, так не придумать!.. А из себя-то какой молодец…
в прероду свою вышел. Отец-от вон какое дерево был: как, бывало, размахнется да ударит, так замертво и вынесут.
Только один человек во
всем доме не принимал никакого участия
в этом переполохе.
— Мне что… мне
все равно, — с гонором говорил Игорь, отступая
в дверях. — Для вас же хлопочу… Вы и то мне два раза каблуком
в скулу угадали. Вот и знак-с…
— Я прежде
всего должен поблагодарить вас, Василий Назарыч… — заговорил Привалов, усаживаясь
в кресло напротив старика.
Привалова поразило больше
всего то, что
в этом кабинете решительно ничего не изменилось за пятнадцать лет его отсутствия, точно он только вчера вышел из него.
Все было так же скромно и просто, и стояла
все та же деловая обстановка. Привалову необыкновенно хорошо казалось
все: и кабинет, и старик, и даже самый воздух, отдававший дымом дорогой сигары.
Привалов шел за Василием Назарычем через целый ряд небольших комнат, убранных согласно указаниям моды последних дней. Дорогая мягкая мебель, ковры, бронза, шелковые драпировки на окнах и дверях —
все дышало роскошью, которая невольно бросалась
в глаза после скромной обстановки кабинета.
В небольшой голубой гостиной стояла новенькая рояль Беккера; это было новинкой для Привалова, и он с любопытством взглянул на кучку нот, лежавших на пюпитре.
Полинявшие дорогие ковры на полу, резная старинная мебель красного дерева, бронзовые люстры и канделябры, малахитовые вазы и мраморные столики по углам, старинные столовые часы из матового серебра, плохие картины
в дорогих рамах, цветы на окнах и лампадки перед образами старинного письма —
все это уносило его во времена детства, когда он был своим человеком
в этих уютных низеньких комнатах.
Наступила тяжелая пауза;
все испытывали то неловкое чувство, которое охватывает людей, давно не видавших друг друга. Этим моментом отлично воспользовалась Хиония Алексеевна, которая занимала наблюдательный пост
в полутемном коридорчике. Она почти насильно вытолкнула Надежду Васильевну
в гостиную, перекрестив ее вдогонку.
— Конечно, так, — подтвердил Виктор Васильич. — Когда мы состаримся, будем тоже говорить, что вот
в наше время так были люди…
Все старики так говорят.
Когда Надежда Васильевна улыбалась, у нее на широком белом лбу всплывала над левой бровью такая же морщинка, как у Василья Назарыча. Привалов заметил эту улыбку, а также едва заметный жест левым плечом, — тоже отцовская привычка. Вообще было заметно сразу, что Надежда Васильевна ближе стояла к отцу, чем к матери.
В ней до мельчайших подробностей отпечатлелись
все те характерные особенности бахаревского типа, который старый Лука подводил под одно слово: «прерода».
Верочку спасло только то, что
в самый критический момент
все поднялись из-за стола, и она могла незаметно убежать из столовой.
— Когда я получил телеграмму о смерти Холостова, сейчас же отправился
в министерство навести справки. У меня там есть несколько знакомых чиновников, которые и рассказали
все, то есть, что решение по делу Холостова было получено как раз
в то время, когда Холостов лежал на столе, и что министерство перевело его долг на заводы.
Холостов как ваш вотчим и опекун делает миллионный долг при помощи мошенничества, его судят за это мошенничество и присуждают к лишению
всех прав и ссылке
в Сибирь, а когда он умирает, долг взваливают на вас, наследников.
Когда мачеха вышла за Холостова, он
в три года промотал
все оставшиеся деньги, заложил прииски, сделал миллионный долг и совсем уронил заводы.
В этих жалобах было столько старчески забавного, что Привалов
все время старался рассматривать мелкие розовые и голубые цветочки, которые были рассыпаны по сарафану Марьи Степановны.
—
Все это так, Надя, но я все-таки не вижу,
в чем виноват тут Сергей Александрыч…
— Нет, постой. Это еще только одна половина мысли. Представь себе, что никакого миллионера Привалова никогда не существовало на свете, а существует миллионер Сидоров, который является к нам
в дом и
в котором я открываю существо, обремененное
всеми человеческими достоинствами, а потом начинаю думать: «А ведь не дурно быть madame Сидоровой!» Отсюда можно вывести только такое заключение, что дело совсем не
в том, кто явится к нам
в дом, а
в том, что я невеста и
в качестве таковой должна кончить замужеством.
— Да, сошла, бедная, с ума… Вот ты и подумай теперь хоть о положении Привалова: он приехал
в Узел —
все равно как
в чужое место, еще хуже. А знаешь, что загубило
всех этих Приваловых? Бесхарактерность.
Все они — или насквозь добрейшая душа, или насквозь зверь; ни
в чем середины не знали.
В результате оказалось, конечно, то, что заводское хозяйство начало хромать на обе ноги, и заводы, по
всей вероятности, пошли бы с молотка Но счастливый случай спас их:
в половине сороковых годов владельцу Шатровских заводов, Александру Привалову, удалось жениться на дочери знаменитого богача-золотопромышленника Павла Михайлыча Гуляева.
В каких-нибудь десять лет он быстро прошел путь от простого рабочего до звания настоящего золотопромышленника, владевшего одним из лучших приисков во
всей Сибири.
Из Шатровских заводов Гуляев все-таки не выехал и жил там
все время, которое у него оставалось свободным от поездок
в тайгу.
Жизнь
в гуляевских палатах была создана по типу древнего благочестия,
в жертву которому здесь приносилось
все.
Мы уже сказали, что у Гуляева была
всего одна дочь Варвара, которую он любил и не любил
в одно и то же время, потому что это была дочь, тогда как упрямому старику нужен был сын.
Из этого гуляевского гнезда вышло много крепких людей, известных
всему Уралу и
в Сибири.
В них продолжали жить черты гуляевского характера — выдержка, сила воли, энергия, неизменная преданность старой вере, — одним словом,
все то, что давало им право на название крепких людей.
Старик однажды пригласил
в свой кабинет Машу и, указывая на Васю, сказал
всего только несколько слов: «Вот, Маша, тебе жених…
Девушка повалилась
в ноги своему названому отцу, и этим
вся церемония закончилась.
Девушка разделила судьбу других богатых невест:
все завидовали ее счастью, которое заключалось
в гуляевских и приваловских миллионах.
Богатая и вышла за богатого, —
в эту роковую формулу укладывались
все незамысловатые требования и соображения того времени, точно так же, как и нашего.
Затем, когда сам Гуляев совсем состарился, он принял зятя
в часть по своим сибирским приискам, причем
всем делом верховодил по-прежнему Бахарев.
Работа на приисках кипела, но Бахареву пришлось оставить
все и сломя голову лететь
в Шатровские заводы.
В качестве опекуна собственного сына он принял
все хозяйство на себя.
Несмотря на свою близость к старику Гуляеву, а также и на то, что
в течение многих лет он вел
все его громадные дела, Бахарев сам по себе ничего не имел, кроме знания приискового дела и несокрушимой энергии.
Какая жизнь происходила
в этом дворце
в наше расчетливое, грошовое время, — трудно даже представить; можно сказать только, что русская натура развернулась здесь во
всю свою ширь.
Потерявшаяся
в этом вихре одинокая женщина могла только
всеми силами ненавидеть Сашку, которого считала источником всяких бед и злоключений.
Прежде
всего Сашка подействовал на супружеские чувства Привалова и разбудил
в нем ревность к жене. За ней следят, ловят каждое ее слово, каждый взгляд, каждое движение… Сашка является гениальным изобретателем
в этой чудовищной травле. Счастливая наследница миллионов кончила сумасшествием и умерла
в доме Бахарева, куда ее принесли после одной «науки» мужа замертво.
В каких-нибудь пять лет он не только спустил последние капиталы, которые остались после Привалова, но чуть было совсем не пустил
все заводы с молотка.
Во всяком случае, эта ловкая комбинация дала Сашке целый миллион, но
в скором времени
вся история раскрылась, и Сашка попал под суд, под которым и находился лет пятнадцать.
Мальчик еще при жизни отца находился под руководством Бахарева и жил
в его доме; после смерти Александра Привалова Бахарев сделался опекуном его сына и с своей стороны употребил
все усилия, чтобы дать
всеми оставленному сироте приличное воспитание.
Так как из
всего имущества, которое осталось после Александра Привалова, Шатровские заводы оставались неразделенными за малолетством наследников, Бахарев
в интересах Сергея Привалова вступил
в число опекунов, назначенных от правительства.
Жизнь
в бахаревском доме навсегда осталась для Привалова самой светлой страницей
в его воспоминаниях.
Все, что он привык уважать и считал лучшим, он соединял
в своем уме с именем Бахаревых.
Марья Степановна свято блюла
все свычаи и обычаи, правила и обряды, которые вынесла из гуляевского дома; ей казалось святотатством переступить хотя одну йоту из заветов этой угасшей семьи, служившей
в течение века самым крепким оплотом древнего благочестия.