Неточные совпадения
Господа актеры особенно должны обратить внимание на последнюю сцену. Последнее произнесенное слово должно произвесть электрическое потрясение на
всех разом, вдруг.
Вся группа должна переменить положение
в один миг ока. Звук изумления должен вырваться у
всех женщин разом, как будто из одной груди. От несоблюдения сих замечаний может исчезнуть
весь эффект.
Городничий. Вам тоже посоветовал бы, Аммос Федорович, обратить внимание на присутственные места. У вас там
в передней, куда обыкновенно являются просители, сторожа завели домашних гусей с маленькими гусенками, которые так и шныряют под ногами. Оно, конечно, домашним хозяйством заводиться всякому похвально, и почему ж сторожу и не завесть его? только, знаете,
в таком месте неприлично… Я и прежде хотел вам это заметить, но
все как-то позабывал.
Недурной наружности,
в партикулярном платье, ходит этак по комнате, и
в лице этакое рассуждение… физиономия… поступки, и здесь (вертит рукою около лба)много, много
всего.
«Это, говорит, молодой человек, чиновник, — да-с, — едущий из Петербурга, а по фамилии, говорит, Иван Александрович Хлестаков-с, а едет, говорит,
в Саратовскую губернию и, говорит, престранно себя аттестует: другую уж неделю живет, из трактира не едет, забирает
все на счет и ни копейки не хочет платить».
Бобчинский. Он, он, ей-богу он… Такой наблюдательный:
все обсмотрел. Увидел, что мы с Петром-то Ивановичем ели семгу, — больше потому, что Петр Иванович насчет своего желудка… да, так он и
в тарелки к нам заглянул. Меня так и проняло страхом.
Пусть каждый возьмет
в руки по улице… черт возьми, по улице — по метле! и вымели бы
всю улицу, что идет к трактиру, и вымели бы чисто…
В голове чепуха,
всё женихи сидят.
Подсмотри
в щелку и узнай
все, и глаза какие: черные или нет, и сию же минуту возвращайся назад, слышишь?
Ну, кто ж спорит: конечно, если пойдет на правду, так житье
в Питере лучше
всего.
Разговаривает
все на тонкой деликатности, что разве только дворянству уступит; пойдешь на Щукин — купцы тебе кричат: «Почтенный!»; на перевозе
в лодке с чиновником сядешь; компании захотел — ступай
в лавочку: там тебе кавалер расскажет про лагери и объявит, что всякая звезда значит на небе, так вот как на ладони
все видишь.
Хлестаков. Ну что, как у вас
в гостинице? хорошо ли
все идет?
Городничий (
в сторону).О господи ты боже, какой сердитый!
Все узнал,
всё рассказали проклятые купцы!
Городничий (тихо, Добчинскому).Слушайте: вы побегите, да бегом, во
все лопатки, и снесите две записки: одну
в богоугодное заведение Землянике, а другую жене. (Хлестакову.)Осмелюсь ли я попросить позволения написать
в вашем присутствии одну строчку к жене, чтоб она приготовилась к принятию почтенного гостя?
Городничий. Я здесь напишу. (Пишет и
в то же время говорит про себя.)А вот посмотрим, как пойдет дело после фриштика да бутылки толстобрюшки! Да есть у нас губернская мадера: неказиста на вид, а слона повалит с ног. Только бы мне узнать, что он такое и
в какой мере нужно его опасаться. (Написавши, отдает Добчинскому, который подходит к двери, но
в это время дверь обрывается и подслушивавший с другой стороны Бобчинский летит вместе с нею на сцену.
Все издают восклицания. Бобчинский подымается.)
Марья Антоновна. Да, право, маменька, чрез минуты две
всё узнаем. Уж скоро Авдотья должна прийти. (Всматривается
в окно и вскрикивает.)Ах, маменька, маменька! кто-то идет, вон
в конце улицы.
Анна Андреевна. Ну да, Добчинский, теперь я вижу, — из чего же ты споришь? (Кричит
в окно.)Скорей, скорей! вы тихо идете. Ну что, где они? А? Да говорите же оттуда —
все равно. Что? очень строгий? А? А муж, муж? (Немного отступя от окна, с досадою.)Такой глупый: до тех пор, пока не войдет
в комнату, ничего не расскажет!
Сначала он принял было Антона Антоновича немного сурово, да-с; сердился и говорил, что и
в гостинице
все нехорошо, и к нему не поедет, и что он не хочет сидеть за него
в тюрьме; но потом, как узнал невинность Антона Антоновича и как покороче разговорился с ним, тотчас переменил мысли, и, слава богу,
все пошло хорошо.
Добчинский. Молодой, молодой человек; лет двадцати трех; а говорит совсем так, как старик: «Извольте, говорит, я поеду и туда, и туда…» (размахивает руками),так это
все славно. «Я, говорит, и написать и почитать люблю, но мешает, что
в комнате, говорит, немножко темно».
Приготовь поскорее комнату для важного гостя, ту, что выклеена желтыми бумажками; к обеду прибавлять не трудись, потому что закусим
в богоугодном заведении у Артемия Филипповича, а вина вели побольше; скажи купцу Абдулину, чтобы прислал самого лучшего, а не то я перерою
весь его погреб.
Артемий Филиппович. Человек десять осталось, не больше; а прочие
все выздоровели. Это уж так устроено, такой порядок. С тех пор, как я принял начальство, — может быть, вам покажется даже невероятным, —
все как мухи выздоравливают. Больной не успеет войти
в лазарет, как уже здоров; и не столько медикаментами, сколько честностью и порядком.
Столько лежит всяких дел, относительно одной чистоты, починки, поправки… словом, наиумнейший человек пришел бы
в затруднение, но, благодарение богу,
все идет благополучно.
Иной городничий, конечно, радел бы о своих выгодах; но, верите ли, что, даже когда ложишься спать,
все думаешь: «Господи боже ты мой, как бы так устроить, чтобы начальство увидело мою ревность и было довольно?..» Наградит ли оно или нет — конечно,
в его воле; по крайней мере, я буду спокоен
в сердце.
Когда
в городе во
всем порядок, улицы выметены, арестанты хорошо содержатся, пьяниц мало… то чего ж мне больше?
Хлестаков. Чрезвычайно неприятна. Привыкши жить, comprenez vous [понимаете ли (фр.).],
в свете и вдруг очутиться
в дороге: грязные трактиры, мрак невежества… Если б, признаюсь, не такой случай, который меня… (посматривает на Анну Андреевну и рисуется перед ней)так вознаградил за
всё…
Хлестаков. Да, и
в журналы помещаю. Моих, впрочем, много есть сочинений: «Женитьба Фигаро», «Роберт-Дьявол», «Норма». Уж и названий даже не помню. И
всё случаем: я не хотел писать, но театральная дирекция говорит: «Пожалуйста, братец, напиши что-нибудь». Думаю себе: «Пожалуй, изволь, братец!» И тут же
в один вечер, кажется,
всё написал,
всех изумил. У меня легкость необыкновенная
в мыслях.
Все это, что было под именем барона Брамбеуса, «Фрегат „Надежды“ и „Московский телеграф“…
все это я написал.
Хлестаков. Я, признаюсь, литературой существую. У меня дом первый
в Петербурге. Так уж и известен: дом Ивана Александровича. (Обращаясь ко
всем.)Сделайте милость, господа, если будете
в Петербурге, прошу, прошу ко мне. Я ведь тоже балы даю.
О! я шутить не люблю. Я им
всем задал острастку. Меня сам государственный совет боится. Да что
в самом деле? Я такой! я не посмотрю ни на кого… я говорю
всем: «Я сам себя знаю, сам». Я везде, везде. Во дворец всякий день езжу. Меня завтра же произведут сейчас
в фельдмарш… (Поскальзывается и чуть-чуть не шлепается на пол, но с почтением поддерживается чиновниками.)
Марья Антоновна. Право, маменька,
все смотрел. И как начал говорить о литературе, то взглянул на меня, и потом, когда рассказывал, как играл
в вист с посланниками, и тогда посмотрел на меня.
Городничий. И не рад, что напоил. Ну что, если хоть одна половина из того, что он говорил, правда? (Задумывается.)Да как же и не быть правде? Подгулявши, человек
все несет наружу: что на сердце, то и на языке. Конечно, прилгнул немного; да ведь не прилгнувши не говорится никакая речь. С министрами играет и во дворец ездит… Так вот, право, чем больше думаешь… черт его знает, не знаешь, что и делается
в голове; просто как будто или стоишь на какой-нибудь колокольне, или тебя хотят повесить.
Осип. Да, порядок любит. Уж ему чтоб
все было
в исправности.
Городничий. Чш! (Закрывает ему рот.)Эк как каркнула ворона! (Дразнит его.)Был по приказанию! Как из бочки, так рычит. (К Осипу.)Ну, друг, ты ступай приготовляй там, что нужно для барина.
Все, что ни есть
в долге, требуй.
Аммос Федорович (строит
всех полукружием).Ради бога, господа, скорее
в кружок, да побольше порядку! Бог с ним: и во дворец ездит, и государственный совет распекает! Стройтесь на военную ногу, непременно на военную ногу! Вы, Петр Иванович, забегите с этой стороны, а вы, Петр Иванович, станьте вот тут.
В это время слышны шаги и откашливания
в комнате Хлестакова.
Все спешат наперерыв к дверям, толпятся и стараются выйти, что происходит не без того, чтобы не притиснули кое-кого. Раздаются вполголоса восклицания...
Аммос Федорович (дрожа
всем телом).Никак нет-с. (
В сторону.)О боже, вот уж я и под судом! и тележку подвезли схватить меня!
Аммос Федорович (
в сторону). Ну,
все кончено — пропал! пропал!
Почтмейстер. Так точно-с. (
В сторону.)А он, однако ж, ничуть не горд; обо
всем расспрашивает.
Вот здешний почтмейстер совершенно ничего не делает:
все дела
в большом запущении, посылки задерживаются… извольте сами нарочно разыскать.
Хлестаков. Хорошо, хоть на бумаге. Мне очень будет приятно. Я, знаете, этак люблю
в скучное время прочесть что-нибудь забавное… Как ваша фамилия? я
все позабываю.
Хлестаков (провожая).Нет, ничего. Это
все очень смешно, что вы говорили. Пожалуйста, и
в другое тоже время… Я это очень люблю. (Возвращается и, отворивши дверь, кричит вслед ему.)Эй вы! как вас? я
все позабываю, как ваше имя и отчество.
Бобчинский (шаря
в карманах).У вас, Петр Иванович, нет ста рублей? У меня
всего сорок ассигнациями.
Добчинский (смотря
в бумажник). Двадцать пять рублей
всего.
Добчинский.То есть оно так только говорится, а он рожден мною так совершенно, как бы и
в браке, и
все это, как следует, я завершил потом законными-с узами супружества-с. Так я, изволите видеть, хочу, чтоб он теперь уже был совсем, то есть, законным моим сыном-с и назывался бы так, как я: Добчинский-с.
Бобчинский. Я прошу вас покорнейше, как поедете
в Петербург, скажите
всем там вельможам разным: сенаторам и адмиралам, что вот, ваше сиятельство или превосходительство, живет
в таком-то городе Петр Иванович Бобчинскнй. Так и скажите: живет Петр Иванович Бобчпиский.
Придет
в лавку и, что ни попадет,
все берет.
Купцы. Ей-богу! такого никто не запомнит городничего. Так
все и припрятываешь
в лавке, когда его завидишь. То есть, не то уж говоря, чтоб какую деликатность, всякую дрянь берет: чернослив такой, что лет уже по семи лежит
в бочке, что у меня сиделец не будет есть, а он целую горсть туда запустит. Именины его бывают на Антона, и уж, кажись,
всего нанесешь, ни
в чем не нуждается; нет, ему еще подавай: говорит, и на Онуфрия его именины. Что делать? и на Онуфрия несешь.
Осип. Ваше высокоблагородие! зачем вы не берете? Возьмите!
в дороге
все пригодится. Давай сюда головы и кулек! Подавай
все!
все пойдет впрок. Что там? веревочка? Давай и веревочку, — и веревочка
в дороге пригодится: тележка обломается или что другое, подвязать можно.
«Он, говорит, вор; хоть он теперь и не украл, да
все равно, говорит, он украдет, его и без того на следующий год возьмут
в рекруты».
Марья Антоновна. Вы
всё эдакое говорите… Я бы вас попросила, чтоб вы мне написали лучше на память какие-нибудь стишки
в альбом. Вы, верно, их знаете много.
Хлестаков. Да у меня много их всяких. Ну, пожалуй, я вам хоть это: «О ты, что
в горести напрасно на бога ропщешь, человек!..» Ну и другие… теперь не могу припомнить; впрочем, это
все ничего. Я вам лучше вместо этого представлю мою любовь, которая от вашего взгляда… (Придвигая стул.)
Кричи во
весь народ, валяй
в колокола, черт возьми!