Неточные совпадения
Работа начиналась с раннего утра, и слышно
было, как хрустели кости на дыбе, а палачиный кнут резал живое человеческое тело.
— Слышь, как резанул опять Кильмяк?.. Батюшки-светы, преподобный Прокопий! — молился вслух Арефа, прислушиваясь к заплечной
работе. — Што же это
будет такое? Душеньку вынули…
Из разборки ясно выступало одно, что кругом
был виноват перестроживший игумен Моисей, утеснявший своих монастырских крестьян непосильными
работами и наказывавший их нещадно за малейшую провинность.
— Поп, молчи!.. Тебе говорю, молчи! Я свою вину получше тебя знаю, а ты кто таков
есть сам-то?.. Попомни-ка, как говяжьею костью попадью свою уходил, когда еще белым попом
был? Думаешь, не знаем? Все знаем… Теперь монахов бьешь нещадно, крестьянишек своих монастырских изволочил на
работе, а я за тебя расхлебывай кашу…
Плохая
была воеводская
работа, и новый монашек показал ему, как надо
было по-настоящему делать. Потом повел он воеводу в оранжерею и там показал все. Славный такой монашек, и воевода про себя даже пожалел его.
— А Гарусов еще полютей
будет… Народ в земляной
работе заморил, а чуть неустойка — без милости казнит. И везде сам
поспевает и все видит… А
работа заводская тяжелая: все около огня. Пожалуй, ты и просчитался, што поехал к двоеданам.
— Молодец Гарусов! — похвалил вершник, любуясь заводом. — Вон какое обзаведенье поставил: любо-дорого… Раньше-то пустое место
было, а теперь
работа кипит… Эвон, за горой-то, влево, медный рудник у Гарусова, а на горе железная руда. Сподобишься и ты поробить на Гарусова.
Несмотря на ранний час, Гарусов уже
был в конторе. Он успел осмотреть все ночные
работы, побывал на фабрике, съездил на медный рудник. Теперь распределялись дневные рабочие и ставились новые. Гарусов сидел у деревянного стола и что-то писал. Арефа встал в толпе других рабочих, оглядывавших его, как новичка. Народ заводский
был все такой дюжий, точно сшитый из воловьей кожи. Монастырский дьячок походил на курицу среди этих богатырей.
— Хлеб
есть даром — вот и всей твоей
работы, — решил Гарусов и прибавил, обратившись к стоявшему около приказчику: — Сведи его на фабрику до поставь, где потеплее. Пусть разомнется для первого раза…
Собственно, ему
работа досталась не особенно тяжелая, да и Арефа
был гораздо сильнее, чем мог показаться.
Все
были такие худые, точно они высохли на своей огненной
работе.
Его главным образом огорчало то, что все рабочие
были раскольники-двоеданы. Они косились на его подрясник и две косицы. Уставщик тоже
был двоедан. Он похаживал по фабрике с правилом в руках и зорко поглядывал на
работу: чтоб и ковали скоро и чтоб изъяну не
было. Налетит сам — всем достанется.
Но, видимо, вся фабрика
была занята какою-то одной мыслью, носившеюся в воздухе, и ее не могла заглушить никакая огненная
работа.
Во-первых, кругом складывались православные села и деревни, а во-вторых, народ
был непривычный к огненной
работе.
Но придраться решительно
было не к чему:
работа шла на отличку, точно назло.
Работа в медной горе считалась самою трудной, но Арефа считал ее отдыхом. Главное, нет здесь огня, как на фабрике, и нет вечного грохота. Правда, и здесь донимали большими уроками немилосердные пристава и уставщики, но все-таки можно
было жить. Арефа даже повеселел, присмотревшись к делу. Конечно, под землей дух тяжелый и теплынь, как в бане, а все-таки можно перебиваться.
Служняя слобода так и гудела, как шмелиное гнездо, в Дивьей обители ярко пылали костры на
работах, поставленных в ночь, а в Прокопьевском монастыре
было тихо-тихо, как в могиле.
Монахи выбились из сил на этой новой
работе, а игумен Моисей
был неумолим и успокоился только тогда, когда переехал на новое место, в свою новую келью с толстыми крепостными стенами, железными дверями и железными решетками.
Но лодки было уж не надо: городовой сбежал по ступенькам схода к канаве, сбросил с себя шинель, сапоги и кинулся в воду.
Работы было немного: утопленницу несло водой в двух шагах от схода, он схватил ее за одежду правою рукою, левою успел схватиться за шест, который протянул ему товарищ, и тотчас же утопленница была вытащена. Ее положили на гранитные плиты схода. Она очнулась скоро, приподнялась, села, стала чихать и фыркать, бессмысленно обтирая мокрое платье руками. Она ничего не говорила.
Это она сказала на Сибирской пристани, где муравьиные вереницы широкоплечих грузчиков опустошали трюмы барж и пароходов, складывали на берегу высокие горы хлопка, кож, сушеной рыбы, штучного железа, мешков риса, изюма, катили бочки цемента, селедок, вина, керосина, машинных масл. Тут шум
работы был еще более разнообразен и оглушителен, но преобладал над ним все-таки командующий голос человека.
Неточные совпадения
Помалчивали странники, // Покамест бабы прочие // Не поушли вперед, // Потом поклон отвесили: // «Мы люди чужестранные, // У нас забота
есть, // Такая ли заботушка, // Что из домов повыжила, // С
работой раздружила нас, // Отбила от еды.
— У нас забота
есть. // Такая ли заботушка, // Что из домов повыжила, // С
работой раздружила нас, // Отбила от еды. // Ты дай нам слово крепкое // На нашу речь мужицкую // Без смеху и без хитрости, // По правде и по разуму, // Как должно отвечать, // Тогда свою заботушку // Поведаем тебе…
Крестьяне, как заметили, // Что не обидны барину // Якимовы слова, // И сами согласилися // С Якимом: — Слово верное: // Нам подобает
пить! //
Пьем — значит, силу чувствуем! // Придет печаль великая, // Как перестанем
пить!.. //
Работа не свалила бы, // Беда не одолела бы, // Нас хмель не одолит! // Не так ли? // «Да, бог милостив!» // — Ну,
выпей с нами чарочку!
У батюшки, у матушки // С Филиппом побывала я, // За дело принялась. // Три года, так считаю я, // Неделя за неделею, // Одним порядком шли, // Что год, то дети: некогда // Ни думать, ни печалиться, // Дай Бог с
работой справиться // Да лоб перекрестить. //
Поешь — когда останется // От старших да от деточек, // Уснешь — когда больна… // А на четвертый новое // Подкралось горе лютое — // К кому оно привяжется, // До смерти не избыть!