Неточные совпадения
Охоня стала ходить
к судной избе каждое утро,
чем доставляла немало хлопот караульным солдатам. Придет, подсядет
к окошечку, да так и замрет на целый час, пока солдаты
не прогонят. Очень уж жалела отца Охоня и горько плакала над ним, как причитают по покойникам, — где только она набрала таких жалких бабьих слов!
Арефа стоял и
не мог произнести ни одного слова, точно все происходило во сне. Сначала его отковали от железного прута, а потом сняли наручни. Охоня догадалась и толкнула отца, чтобы падал воеводе в ноги. Арефа рухнул всем телом и припал головой
к земле, так
что его дьячковские косички поднялись хвостиками вверх,
что вызвало смех выскочивших на крыльцо судейских писчиков.
— Ну, это ваше дело, а я
не судья монастырские дела разбирать. Без того мне хлопот с вашим монастырем повыше усов… А я тебе вот
что скажу, Арефа: отдохнешь денек-другой на подворье, да подобру-поздорову и отправляйся на Баламутские заводы… Прямо
к Гарусову приедешь и скажешь, што я тебя прислал, а я с ним сошлюсь при случае…
Разбойные люди расспросили дьячка про розыск, который вел в Усторожье воевода Полуект Степаныч, и обрадовались, когда Арефа сказал,
что сидел вместе с Белоусом и Брехуном. Арефа подробно рассказал все,
что сам знал, и разбойные люди отпустили его. Правда, один мужик приглядывался
к Охоне и даже брал за руку, но его оттащили:
не такое было время, чтобы возиться с бабами. Охоня сидела ни жива ни мертва, — очень уж она испугалась. Когда телега отъехала, Арефа захохотал.
Вверх по реке, сейчас за Служней слободой, точно присела
к земле своею ветхой деревянною стеною Дивья обитель, — там вся постройка была деревянная, и давно надо было обновить ее, да грозный игумен Моисей
не давал старицам ни одного бревна и еще обещал совсем снести эту обитель, потому
что не подобало ей торчать на глазах у Прокопьевского монастыря: и монахам соблазн, да и мирские люди напрасные речи говорили.
Лошадь Арефа отправил
к попу Мирону с Охоней, да заказал сказать,
что она приехала одна, а он остался в Усторожье.
Не ровен час, развяжет поп Мирон язык
не ко времени. Оставшись с женой, Арефа рассказал, как освободила его Охоня, как призывал его
к себе воевода Полуект Степаныч и как велел, нимало
не медля, уезжать на Баламутские заводы
к Гарусову.
Так целый день и просидел Арефа в своей избушке, поглядывая на улицу из-за косяка. Очень уж тошно было,
что не мог он сходить в монастырь помолиться. Как раз на игумена наткнешься, так опять сцапает и своим судом рассудит.
К вечеру Арефа собрался в путь. Дьячиха приготовила ему котомку, сел он на собственную чалую кобылу и, когда стемнело, выехал огородами на заводскую дорогу. До Баламутских заводов считали полтораста верст, и все время надо было ехать берегом Яровой.
Воеводша Дарья Никитична заприметила,
что с мужем что-то попритчилось, но ни
к чему не могла приложить своего бабьего ума.
А слепец Брехун ходил со своим «глазом» по Служней слободе как ни в
чем не бывало. Утром он сидел у монастыря и пел Лазаря, а вечером переходил
к обители, куда благочестивые люди шли
к вечерне. Дня через три после бегства воеводы, ночью, Брехун имел тайное свидание на старой монастырской мельнице с беломестным казаком Белоусом, который вызвал его туда через одного нищего.
Арефа только вздохнул и прилег на свободное место поближе
к дверям.
Что же, сам виноват, а будет день — будет и хлеб. От усталости у него слипались глаза. Теперь он даже плакать
не мог. Умереть бы поскорее… Все равно один конец. Кругом было тихо. Все намаялись на день и рады были месту. Арефа сейчас же задремал, но проснулся от тихого шепота.
В ответ грянула тяжелая железная цепь и послышался стон. Арефа понял все и ощупью пошел на этот стон. В самом углу
к стене был прикован на цепь какой-то мужик. Он лежал на гнилой соломе и
не мог подняться. Он и говорил плохо. Присел около него Арефа, ощупал больного и только покачал головой: в
чем душа держится. Левая рука вывернута в плече, правая нога плеть плетью, а спина, как решето.
На стойбище сбилось народу до двух тысяч. Тут были и киргизы, и башкиры, и казаки, и разные воровские русские люди, укрывавшиеся в орде и по казачьим станицам.
Не было только женщин и детей, потому
что весь этот сброд составлял передовой отряд. Пленников привязали
к коновязям, обыскали и стали добывать языка: кто? откуда? и т. д. Арефа отрывисто рассказал свою историю, а Гарусов начал путаться и возбудил общее подозрение.
Дарья Никитична только опустила глаза. Плохо она верила теперь даже игумену Моисею:
не умел он устрашить воеводу вовремя, а теперь лови ветер в поле. Осатанел воевода вконец, и приступу
к нему нет. Так на всех и рычит, а знает только свою поганку Охоньку. Для нее подсек и свою честную браду, и рядиться стал по-молодому, и все делает,
что она захочет, поганка. Ходит воевода за Охонькой, как медведь за козой, и радуется своей погибели. Пробовала воеводша плакаться игумену Моисею, да толку вышло мало.
Да, было всего, а главное — стала привыкать Охоня
к старому воеводе, который тешил ее да баловал. Вот только кончил скверно: увидел игумена Моисея и продал с первого слова, а еще сколько грозился против игумена. Обидно Охоне больше всего,
что воевода испугался и
не выстоял ее. Все бы по-другому пошло, кабы старик удержался.
— Вот то-то и дело,
что отмалчивается поп Мирон
не к добру. Нечисто дело, отец келарь… Только и Белоус ничего
не возьмет: крепок монастырь, а за нас предстательство преподобного Прокопия.
Узница отнеслась
к своей воле совершенно равнодушно и даже точно
не поняла,
что ей говорил атаман. Это была средних лет женщина с преждевременно седыми волосами и точно выцветшим от долгого сидения в затворе лицом. Живыми оставались одни глаза, большие, темные, сердитые… Сообразив что-то, узница ответила с гордостью...
К дьячихе так
к дьячихе, Арефа
не спорил. Только когда он проходил по улице Служней слободы, то чуть
не был убит картечиной. Ватага пьяных мужиков бросилась с разным дрекольем
к монастырским воротам и была встречена картечью. Человек пять оказалось убитых, а в том числе чуть
не пострадал и Арефа. Все видели,
что стрелял инок Гермоген, и озлобление против него росло с каждым часом.
Инок Гермоген
не спал сряду несколько ночей и чувствовал себя очень бодро. Только и отдыху было,
что прислонится где-нибудь
к стене и, сидя, вздремнет. Никто
не знал,
что беспокоило молодого инока, а он мучился про себя, и сильно мучился, вспоминая раненых и убитых мятежников. Конечно, они в ослеплении злобы бросались на монастырь
не от ума, а все-таки большой ответ за них придется дать богу. Напрасная христианская кровь проливается…
Несколько раз ночью атаман подходил
к затвору, брался за дверную скобу — и уходил ни с
чем:
не хватало его силы.
Он гордился тем,
что Усторожье удержалось от общей «шатости» и
не примкнуло
к самозванцу.
Неточные совпадения
Анна Андреевна.
Что тут пишет он мне в записке? (Читает.)«Спешу тебя уведомить, душенька,
что состояние мое было весьма печальное, но, уповая на милосердие божие, за два соленые огурца особенно и полпорции икры рубль двадцать пять копеек…» (Останавливается.)Я ничего
не понимаю:
к чему же тут соленые огурцы и икра?
Городничий (дрожа).По неопытности, ей-богу по неопытности. Недостаточность состояния… Сами извольте посудить: казенного жалованья
не хватает даже на чай и сахар. Если ж и были какие взятки, то самая малость:
к столу что-нибудь да на пару платья.
Что же до унтер-офицерской вдовы, занимающейся купечеством, которую я будто бы высек, то это клевета, ей-богу клевета. Это выдумали злодеи мои; это такой народ,
что на жизнь мою готовы покуситься.
Анна Андреевна. Ну
что ты?
к чему? зачем?
Что за ветреность такая! Вдруг вбежала, как угорелая кошка. Ну
что ты нашла такого удивительного? Ну
что тебе вздумалось? Право, как дитя какое-нибудь трехлетнее.
Не похоже,
не похоже, совершенно
не похоже на то, чтобы ей было восемнадцать лет. Я
не знаю, когда ты будешь благоразумнее, когда ты будешь вести себя, как прилично благовоспитанной девице; когда ты будешь знать,
что такое хорошие правила и солидность в поступках.
В это время слышны шаги и откашливания в комнате Хлестакова. Все спешат наперерыв
к дверям, толпятся и стараются выйти,
что происходит
не без того, чтобы
не притиснули кое-кого. Раздаются вполголоса восклицания:
Купцы. Ей-ей! А попробуй прекословить, наведет
к тебе в дом целый полк на постой. А если
что, велит запереть двери. «Я тебя, — говорит, —
не буду, — говорит, — подвергать телесному наказанию или пыткой пытать — это, говорит, запрещено законом, а вот ты у меня, любезный, поешь селедки!»