Неточные совпадения
В первое мгновение Зыков не поверил и только посмотрел удивленными
глазами на Кишкина, не врет ли старая конторская крыса, но тот говорил
с такой уверенностью, что сомнений не могло быть. Эта весть поразила старика, и он смущенно пробормотал...
Из кабака Кишкин отправился к Петру Васильичу, который сегодня случился дома. Это был испитой мужик, кривой
на один
глаз.
На сходках он был первый крикун.
На Фотьянке у него был лучший дом, единственный новый дом и даже
с новыми воротами. Он принял гостя честь честью и все поглядывал
на него своим уцелевшим оком. Когда Кишкин объяснил, что ему было нужно, Петр Васильевич сразу смекнул, в чем дело.
Дорога в Тайболу проходила Низами, так что Яше пришлось ехать мимо избушки Мыльникова, стоявшей
на тракту, как называли дорогу в город. Было еще раннее утро, но Мыльников стоял за воротами и смотрел, как ехал Яша. Это был среднего роста мужик
с растрепанными волосами, клочковатой рыжей бороденкой и какими-то «ядовитыми»
глазами. Яша не любил встречаться
с зятем, который обыкновенно поднимал его
на смех, но теперь неловко было проехать мимо.
— Медведица… — проговорил Мыльников, указывая
глазами на дверь, в которую вышла старуха. — Погоди, вот я разговорюсь
с ней по-настоящему… Такого холоду напущу, что не обрадуется.
Феня ужасно смущалась своего первого визита
с мужем в Балчуговский завод и надвинула новенький шерстяной платок
на самые
глаза.
Это молодое горе было так искренне, а заплаканные девичьи
глаза смотрели
на Карачунского
с такой умоляющей наивностью, что он не выдержал и проговорил...
Ночь была темная, и только освещали улицу огоньки, светившиеся кое-где в окнах. Фабрика темнела черным остовом, а высокая железная труба походила
на корабельную мачту. Издали еще волчьим
глазом глянул Ермошкин кабак: у его двери горела лампа
с зеркальным рефлектором. Темные фигуры входили и выходили, а в открывшуюся дверь вырывалась смешанная струя пьяного галденья.
—
Глаза бы не глядели, —
с грустью отвечал Родион Потапыч, шагая по середине улицы рядом
с лошадью. — Охальники… И нет хуже, как эти понедельники.
Глаза бы не глядели, как работнички-то наши выйдут завтра
на работу… Как мухи травленые ползают. Рыло опухнет,
глаза затекут… тьфу!..
Поравнявшись
с кабаком, они замолчали, точно ехали по зачумленному месту. Родион Потапыч несколько раз волком посмотрел
на кабацкую дверь и еще раз плюнул. Угнетенное настроение продолжалось
на расстоянии целой улицы, пока кабацкий
глаз не скрылся из виду.
— Уж этот уцелеет… Повесить его мало… Теперь у него
с Ермошкой-кабатчиком такая дружба завелась — водой не разольешь. Рука руку моет… А что
на Фотьянке делается: совсем сбесился народ.
С Балчуговского все
на Фотьянку кинулись… Смута такая пошла, что не слушай, теплая хороминка. И этот Кишкин тут впутался, и Ястребов наезжал раза три… Живым мясом хотят разорвать Кедровскую-то дачу. Гляжу я
на них и дивлюсь про себя: вот до чего привел Господь дожить. Не глядели бы
глаза.
Эти слова точно пошатнули Кожина. Он сел
на лавку, закрыл лицо руками и заплакал. Петр Васильич крякнул, баушка Лукерья стояла в уголке, опустив
глаза. Феня вся побелела, но не сделала шагу. В избе раздавались только глухие рыдания Кожина. Еще бы одно мгновение — и она бросилась бы к нему, но Кожин в этот момент поднялся
с лавки, выпрямился и проговорил...
— Андрон Евстратыч, надо полагать, Ермошка бросился
с заявкой
на Фотьянку, а Ястребов для отвода
глаз смутьянит, — шепотом сообщил Мыльников. — Верно говорю… Должон он быть здесь, а его нет.
Следователь сидел в чистой горнице и пил водку
с Ястребовым, который подробно объяснял приисковую терминологию — что такое россыпь, разрез, борта россыпи, ортовые работы, забои, шурфы и т. д. Следователь был пожилой лысый мужчина
с рыжеватой бородкой и темными умными
глазами. Он испытующе смотрел
на массивную фигуру Ястребова и в такт его объяснений кивал своей лысой прежде времени головой.
Появление отца для Наташки было настоящим праздником. Яша Малый любил свое гнездо какой-то болезненной любовью и ужасно скучал о детях. Чтобы повидать их, он должен был сделать пешком верст шестьдесят, но все это выкупалось радостью свиданья. И Наташка, и маленький Петрунька так и повисли
на отцовской шее. Особенно ластилась Наташка, скучавшая по отце более сознательно. Но Яша точно стеснялся радоваться открыто и потихоньку уходил
с ребятишками куда-нибудь в огород и там пестовал их со слезами
на глазах.
У Петра Васильича было несколько подходов, чтобы отвести
глаза приисковым смотрителям и доверенным. Так, он прикидывался, что потерял лошадь, и выходил
на прииск
с уздой в руках.
Это была, во всяком случае, оригинальная компания: отставной казенный палач, шваль Мыльников и Окся. Как ухищрялся добывать Мыльников пропитание
на всех троих, трудно сказать; но пропитание, хотя и довольно скудное, все-таки добывалось. В котелке Окся варила картошку, а потом являлся ржаной хлеб. Палач Никитушка, когда был трезвый, почти не разговаривал ни
с кем — уставит свои оловянные
глаза и молчит. Поест, выкурит трубку и опять за работу. Мыльников часто приставал к нему
с разными пустыми разговорами.
Он несколько времени лежал
с закрытыми
глазами, потом осторожно поднялся и выглянул в дверь — рабочие уже были
на середине болота.
Вечером, когда уже все спали, он разговорился
с баушкой Лукерьей, которая жаловалась
на племянницу Марью, отбившуюся от рук
на глазах у всех.
Вот о чем задумывался он, проводя ночи
на Рублихе. Тысячу раз мысль проходила по одной и той же дороге, без конца повторяя те же подробности и производя гнетущее настроение. Если бы открыть
на Рублихе хорошую жилу, то тогда можно было бы оправдать себя в
глазах компании и уйти из дела
с честью: это было для него единственным спасением.
Кожин сам отворил и провел гостя не в избу, а в огород, где под березой,
на самом берегу озера, устроена была небольшая беседка. Мыльников даже обомлел, когда Кожин без всяких разговоров вытащил из кармана бутылку
с водкой. Вот это называется ударить человека прямо между
глаз… Да и место очень уж было хорошее. Берег спускался крутым откосом, а за ним расстилалось озеро, горевшее
на солнце, как расплавленное. У самой воды стояла каменная кожевня, в которой летом работы было совсем мало.
В Тайболу начальство нагрянуло к вечеру. Когда подъезжали к самому селению, Ермошка вдруг струсил: сам он ничего не видал, а поверил
на слово пьяному Мыльникову. Тому
с пьяных
глаз могло и померещиться незнамо что… Однако эти сомнения сейчас же разрешились, когда был произведен осмотр кожинского дома. Сам хозяин спал пьяный в сарае. Старуха долго не отворяла и бросилась в подклеть развязывать сноху, но ее тут и накрыли.
Как теперь, видел Родион Потапыч своего старого начальника, когда он приехал за три дня и
с улыбочкой сказал: «Ну, дедушка, мне три дня осталось жить — торопись!» В последний роковой день он приехал такой свежий, розовый и уже ничего не спросил, а
глазами прочитал свой ответ
на лице старого штейгера.
— Дело тебе говорят. Кабы мне такую уйму деньжищ, да я бы… Первое дело, сгреб бы их, как ястреб, и убежал куда
глаза глядят.
С деньгами, брат,
на все стороны скатертью дорога…
Наташка, живя
на Фотьянке, выравнялась
с изумительной быстротой, как растение, поставленное
на окно. Она и выросла, и пополнела, и зарумянилась — совсем невеста. А
глазами вся в Феню: такие же упрямо-ласковые и спокойно-покорные. Кишкина она терпеть не могла и пряталась от него. Она даже плакала, когда баушка посылала ее прислуживать Кишкину.
— Что мужики, что бабы — все точно очумелые ходят. Недалеко ходить, хоть тебя взять, баушка. Обжаднела и ты
на старости лет… От жадности и
с сыном вздорила, а теперь оба плакать будете. И все так-то… Раздумаешься этак-то, и сделается тошно… Ушел бы куда
глаза глядят, только бы не видать и не слыхать про ваши-то художества.
— А так навернулся… До сумерек сидел и все
с баушкой разговаривал. Я
с Петрунькой
на завалинке все сидела: боялась ему
на глаза попасть. А тут Петрунька спать захотел… Я его в сенки потихоньку и свела. Укладываю, а в оконце — отдушника у нас махонькая в стене проделана, — в оконце-то и вижу, как через огород человек крадется. И вижу, несет он в руках бурак берестяной и прямо к задней избе, да из бурака
на стенку и плещет. Испугалась я, хотела крикнуть, а гляжу: это дядя Петр Васильич… ей-богу, тетя, он!..
Вижу, Петр Васильич омманывает меня, а потом, думаю, уйдет он
с деньгами-то куды
глаза глядят, а
на меня все свалят…
Неточные совпадения
По левую сторону городничего: Земляника, наклонивший голову несколько набок, как будто к чему-то прислушивающийся; за ним судья
с растопыренными руками, присевший почти до земли и сделавший движенье губами, как бы хотел посвистать или произнесть: «Вот тебе, бабушка, и Юрьев день!» За ним Коробкин, обратившийся к зрителям
с прищуренным
глазом и едким намеком
на городничего; за ним, у самого края сцены, Бобчинский и Добчинский
с устремившимися движеньями рук друг к другу, разинутыми ртами и выпученными друг
на друга
глазами.
Солдат опять
с прошением. // Вершками раны смерили // И оценили каждую // Чуть-чуть не в медный грош. // Так мерил пристав следственный // Побои
на подравшихся //
На рынке мужиках: // «Под правым
глазом ссадина // Величиной
с двугривенный, // В средине лба пробоина // В целковый. Итого: //
На рубль пятнадцать
с деньгою // Побоев…» Приравняем ли // К побоищу базарному // Войну под Севастополем, // Где лил солдатик кровь?
— Филипп
на Благовещенье // Ушел, а
на Казанскую // Я сына родила. // Как писаный был Демушка! // Краса взята у солнышка, // У снегу белизна, // У маку губы алые, // Бровь черная у соболя, // У соболя сибирского, // У сокола
глаза! // Весь гнев
с души красавец мой // Согнал улыбкой ангельской, // Как солнышко весеннее // Сгоняет снег
с полей… // Не стала я тревожиться, // Что ни велят — работаю, // Как ни бранят — молчу.
Спустили
с возу дедушку. // Солдат был хрупок
на ноги, // Высок и тощ до крайности; //
На нем сюртук
с медалями // Висел, как
на шесте. // Нельзя сказать, чтоб доброе // Лицо имел, особенно // Когда сводило старого — // Черт чертом! Рот ощерится. //
Глаза — что угольки!
Попасть
на доку надобно, // А толстого да грозного // Я всякому всучу… // Давай больших, осанистых, // Грудь
с гору,
глаз навыкате, // Да чтобы больше звезд!