Неточные совпадения
— Не ты, так другие пойдут… Я тебе же добра желал, Родион Потапыч. А что касается Балчуговских промыслов, так они
о нас с тобой плакать не будут… Ты вот говоришь, что я ничего не понимаю, а я, может, побольше твоего-то смыслю в этом деле. Балчуговская-то дача рядом прошла с Кедровской — ну, назаявляют приисков на самой грани да
и будут скупать ваше балчуговское золото, а запишут в свои книги. Тут не разбери-бери… Вот это какое дело!
Как политичный человек, Фрол подал закуску
и отошел к другому концу стойки: он понимал, что Кишкину
о чем-то нужно переговорить с Туркой.
Когда
и за что попал он на каторгу — никто не знал, а сам старик не любил разговаривать
о прошлом, как
и другие старики-каторжане.
С последним для раскольников органически связывалось понятие
о каторге, «некрутчине»
и вообще неволе.
— Дураки вы все, вот что… Небось, прижали хвосты, а я вот нисколько не боюсь родителя… На волос не боюсь
и все приму на себя.
И Федосьино дело тоже надо рассудить: один жених не жених, другой жених не жених, — ну
и не стерпела девка. По человечеству надо рассудить… Вон Марья из-за родителя в перестарки попала, а Феня это
и обмозговала: живой человек
о живом
и думает. Так прямо
и объясню родителю… Мне что, я его вот на эстолько не боюсь!..
В критических случаях Яша принимал самый торжественный вид, а сейчас трудность миссии сопряжена была с вопросом
о собственной безопасности. Ввиду всего этого Яша заседлал лошадь
и отправился на подвиг верхом. Устинья Марковна выскочила за ворота
и благословила его вслед.
Доносившийся из кабинета молодой хохот не говорил
о серьезных занятиях,
и Зыков велел доложить
о себе.
Когда поднимался вопрос
о недоимках, всплывало
и дело
о размежевании.
Старик не понял
и того, как неприятно было Карачунскому узнать
о затеях
и кознях какого-то Кишкина, — в глазах Карачунского это дело было гораздо серьезнее, чем полагал тот же Родион Потапыч.
Эта несчастная фабрика постоянно возмущала Карачунского своим убожеством,
и он мечтал
о грандиозном деле.
Когда обряд кончился
и все приложились ко кресту,
о. Акакий сказал коротенькое слово
о любви к ближнему,
о прощении обид,
о безграничном милосердии Божием.
Мысль
о бессильной, жалкой старости явилась для него в такой яркой
и безжалостной форме, что он даже испугался.
Никакой статистик не мог бы представить таких обстоятельных
и подробных сведений
о своем «приходе», как называл Ермошка старателей.
Совещания составлявшейся компании не представляли тайны ни для кого, потому что
о Мутяшке давно уже говорили как
о золотом дне,
и все мечтали захватить там местечко, как только объявится Кедровская дача свободной.
Рассказывали
о каких-то беглых, во времена еще балчуговской каторги, которые скрывались в Кедровской даче
и первые «натакались» на Мутяшку
и простым ковшом намыли столько, сколько только могли унести в котомках, что потом этих бродяг, нагруженных золотом, подкараулили в Тайболе
и убили.
Весь кабак надрывался от хохота, а Ермошка плюнул в Мыльникова
и со стыда убежал к себе наверх. Центром разыгравшегося ажиотажа явился именно кабак Ермошки, куда сходились хоть послушать рассказы
о золоте,
и его владелец потерпел законно.
Простые рабочие, не владевшие даром «словесности», как Мыльников, довольствовались пока тем, что забирали у городских охотников задатки
и записывались зараз в несколько разведочных партий, а деньги, конечно, пропивали в кабаке тут же. Никто не думал
о том, чтобы завести новую одежду или сапоги. Все надежды возлагались на будущее, а в частности на Кедровскую дачу.
Он прошел наверх к Ермошке
и долго
о чем-то беседовал с ним. Ермошка
и Ястребов были заведомые скупщики краденого с Балчуговских промыслов золота. Все это знали; все об этом говорили, но никто
и ничего не мог доказать: очень уж ловкие были люди, умевшие хоронить концы. Впрочем, пьяный Ястребов — он пил запоем, — хлопнув Ермошку по плечу, каждый раз говорил...
Ровно через неделю Кожин разыскал, где была спрятана Феня,
и верхом приехал в Фотьянку. Сначала, для отвода глаз, он завернул в кабак, будто собирается золото искать в Кедровской даче. Поговорил он кое с кем из мужиков, а потом послал за Петром Васильичем. Тот не заставил себя ждать
и, как увидел Кожина, сразу смекнул, в чем дело. Чтобы не выдать себя, Петр Васильич с час ломал комедию
и сговаривался с Кожиным
о золоте.
По ночам долго горела жестяная лампочка в этой каморке,
и Кишкин строчил свою роковую повесть
о «казенном времени».
Дорого бы дали вот за эту бумажку те самые, которые сейчас не подозревают даже
о его существовании. «Какой Кишкин?..» Х-ха, вот вам
и какой: добренький, старенький, бедненький…
Канун первого мая для Фотьянки прошел в каком-то чаду. Вся деревня поднялась на ноги с раннего утра, а из Балчуговского завода так
и подваливала одна партия за другой. Золотопромышленники ехали отдельно в своих экипажах парами. Около обеда вокруг кабака Фролки вырос целый табор. Кишкин толкался на народе
и прислушивался,
о чем галдят.
К обеду пригнал сам Ермошка, повернулся в кабаке, а потом отправился к Ястребову
и долго
о чем-то толковал с ним, плотно притворив дверь.
Рабочие хотя
и потешались над Оксей, но в душе все глубоко верили в существование золотой свиньи,
и легенда
о ней разрасталась все шире. Разве старец-то стал бы зря говорить?.. В казенное время всячина бывала, хотя нашедший золотую свинью мужик
и оказал бы себя круглым дураком.
Раз вечером, когда Матюшка сидел таким образом у огонька
и разговаривал на излюбленную тему
о деньгах, случилось маленькое обстоятельство, смутившее всю компанию, а Матюшку в особенности.
Занятый этими мыслями
и соображениями, Кишкин как-то совсем позабыл
о своем доносе, да
и некогда
о нем теперь было думать, когда каждый день мог сделаться роковым.
В дверях стояли Мыльников
и Петр Васильич, заслонившие спинами сидевшего у двери на стуле Кишкина. Сотник протискался вперед
и доложил следователю
о приводе свидетеля.
О Мутяшке рассказывали чудеса, а потом следовали: Матиновка, Генералка, Свистунья, Ледянка, — сделаны были сотни заявок,
и везде «золото оправдывалось в лучшем виде».
— Да, да… Догадываюсь. Ну, я пошутил, вы забудьте на время
о своей молодости
и красоте,
и поговорим как хорошие старые друзья. Если я не ошибаюсь, ваше замужество расстроилось?.. Да? Ну, что же делать… В жизни приходится со многим мириться. Гм…
Появление отца для Наташки было настоящим праздником. Яша Малый любил свое гнездо какой-то болезненной любовью
и ужасно скучал
о детях. Чтобы повидать их, он должен был сделать пешком верст шестьдесят, но все это выкупалось радостью свиданья.
И Наташка,
и маленький Петрунька так
и повисли на отцовской шее. Особенно ластилась Наташка, скучавшая по отце более сознательно. Но Яша точно стеснялся радоваться открыто
и потихоньку уходил с ребятишками куда-нибудь в огород
и там пестовал их со слезами на глазах.
Последнее появление Яши сопровождалось большой неприятностью. Забунтовала, к общему удивлению, безответная Анна. Она заметила, что Яша уже не в первый раз все
о чем-то шептался с Прокопием,
и заподозрила его в дурных замыслах: как раз сомустит смирного мужика
и уведет за собой в лес. Долго ли до греха?
И то весь народ точно белены объелся…
В сущности, бабы были правы, потому что у Прокопия с Яшей действительно велись любовные тайные переговоры
о вольном золоте. У безответного зыковского зятя все сильнее въедалась в голову мысль
о том, как бы уйти с фабрики на вольную работу. Он вынашивал свою мечту с упорством всех мягких натур
и затаился даже от жены. Вся сцена закончилась тем, что мужики бежали с поля битвы самым постыдным образом
и как-то сами собой очутились в кабаке Ермошки.
— А ежели она у меня с ума нейдет?.. Как живая стоит… Не могу я позабыть ее, а жену не люблю. Мамынька женила меня, не своей волей… Чужая мне жена. Видеть ее не могу… День
и ночь думаю
о Фене. Какой я теперь человек стал: в яму бросить — вся мне цена. Как я узнал, что она ушла к Карачунскому, — у меня свет из глаз вон. Ничего не понимаю… Запряг долгушку, бросился сюда, еду мимо господского дома, а она в окно смотрит. Что тут со мной было —
и не помню, а вот, спасибо, Тарас меня из кабака вытащил.
— Ну, пошли!.. — удивлялся Мыльников. — Да я сам пойду к Карачунскому
и два раза его выворочу наоборот… Приведу сюда Феню, вот вам
и весь сказ!.. Перестань, Акинфий Назарыч… От живой жены
о чужих бабах не горюют…
Мыльников с намерением оставил до следующего дня рассказ
о том, как был у Зыковых
и Карачунского, — он рассчитывал опохмелиться на счет этих новостей
и не ошибся. Баушка Лукерья сама послала Оксю в кабак за полштофом
и с жадным вниманием прослушала всю болтовню Мыльникова, напрасно стараясь отличить, где он говорит правду
и где врет.
Опохмелившись, Мыльников соврал еще что-то
и отправился в кабак к Фролке, чтобы послушать,
о чем народ галдит. У кабака всегда народ сбивался в кучу,
и все новости собирались здесь, как в узле. Когда Мыльников уже подходил к кабаку, его чуть не сшибла с ног бойко катившаяся телега. Он хотел обругаться, но оглянулся
и узнал любезную сестрицу Марью Родионовну.
Проведенное в лесу лето точно размягчило Кишкина,
и он даже начинал жалеть
о заваренной каше.
Зачем шатался на прииски Петр Васильич, никто хорошенько не знал, хотя
и догадывались, что он спроста не пойдет время тратить. Не таковский мужик… Особенно недолюбливал его Матюшка, старавшийся в компании поднять на смех или устроить какую-нибудь каверзу. Петр Васильич относился ко всему свысока, точно дело шло не
о нем. Однако он не укрылся от зоркого
и опытного взгляда Кишкина. Раз они сидели
и беседовали около огонька самым мирным образом. Рабочие уже спали в балагане.
Везде шла самая горячая работа, хотя особенно богато золота,
о котором гласила стоустая молва,
и не оказалось.
Известие
о бегстве Фени от баушки Лукерьи застало Родиона Потапыча в самый критический момент, именно когда Рублиха выходила на роковую двадцатую сажень, где должна была произойти «пересечка». Старик был так увлечен своей работой, что почти не обратил внимания на это новое горшее несчастье или только сделал такой вид, что окончательно махнул рукой на когда-то самую любимую дочь. Укрепился старик
и не выдал своего горя на посмеянье чужим людям.
Когда Родион Потапыч вернулся на свой Ульянов кряж, там произошло целое событие,
о котором толковала вкривь
и вкось вся Фотьянка.
Рассказывали чудеса
о том, как жила не давалась самому Мыльникову
и палачу, а все-таки не могла уйти от невинной приисковой девицы.
Чем существовала Татьяна с ребятишками все это время, как Тарас забросил свое сапожное ремесло, — трудно сказать, как
о всех бедных людях. Но она как-то перебилась
и сама теперь удивлялась этому.
О деньгах тут не могло быть
и речи, а, с другой стороны, Карачунский чувствовал, как он серьезно увлекся этой странной девушкой, не походившей на других женщин.
Мысль
о жене
и детях мелькала иногда в голове Карачунского, окруженная каким-то радужным ореолом.
Карачунский отвечал машинально. Он был занят тем, что припоминал разные случаи семейной жизни Родиона Потапыча,
о которых знал через Феню,
и приходил все больше к убеждению, что это сумасшедший, вернее — маньяк. Его отношения к Яше Малому, к Фене, к Марье — все подтверждало эту мысль.
Мы уже сказали выше, что Петр Васильич ужасно завидовал дикому счастью Мыльникова
и громко роптал по этому поводу. В самом деле, почему богатство «прикачнулось» дураку, который пустит его по ветру, а не ему, Петру Васильичу?.. Сколько одного страху наберется со своей скупкой хищнического золота, а прибыль вся Ястребову. Тут было
о чем подумать…
И Петр Васильич все думал
и думал… Наконец он придумал, что было нужно сделать. Встретив как-то пьяного Мыльникова на улице, он остановил его
и слащаво заговорил...
Марья вышла с большой неохотой, а Петр Васильич подвинулся еще ближе к гостю, налил ему еще наливки
и завел сладкую речь
о глупости Мыльникова, который «портит товар». Когда машинист понял, в какую сторону гнул свою речь тароватый хозяин, то отрицательно покачал головой. Ничего нельзя поделать. Мыльников, конечно, глуп, а все-таки никого в дудку не пускает: либо сам спускается, либо посылает Оксю.
Марья терпеливо выслушала ворчанье
и попреки старухи, а сама думала только одно: как это баушка не поймет, что если молодые девки выскакивают замуж без хлопот, так ей надо самой позаботиться
о своей голове. Не на кого больше-то надеяться… Голова у Марьи так
и кружилась, даже дух захватывало. Не из важных женихов машинист Семеныч, а все-таки мужчина… Хорошо баушке Лукерье теперь бобы-то разводить, когда свой век изжила… Тятенька Родион Потапыч такой же: только про себя
и знают.
Недоставало Мыльникова, Петра Васильича
и Яши Малого, но
о них Кишкин не жалел: хороши, когда спят, а днем на работе точно их нет.