Неточные совпадения
— Эх, вся кошемная музыка развалилась… да. А
было времечко, Андрон, как
ты с завода на Фотьянку на собственной парочке закатывал, а то верхом на иноходце. Лихо…
— А дело
есть, Родион Потапыч. И немаленькое дельце. Да… А
ты тут старателей зоришь? За ними, за подлецами, только не посмотри…
— Известно, золота в Кедровской даче неочерпаемо, а только
ты опять зря болтаешь: кедровское золото мудреное — кругом болота, вода долит, а внизу камень. Надо еще взять кедровское-то золото. Не об этом речь. А дело такое, что в Кедровскую дачу кинутся промышленники из города и с Балчуговских промыслов народ
будут сбивать. Теперь у нас весь народ как в чашке каша, а тогда и расползутся… Их только помани. Народ отпетый.
— Я-то и хотел поговорить с
тобой, Родион Потапыч, — заговорил Кишкин искательным тоном. — Дело, видишь, в чем. Я ведь тогда на казенных ширфовках
был, так одно местечко заприметил: Пронькина вышка называется. Хорошие знаки оказывались… Вот бы заявку там хлопотнуть!
— Не
ты, так другие пойдут… Я
тебе же добра желал, Родион Потапыч. А что касается Балчуговских промыслов, так они о нас с
тобой плакать не
будут…
Ты вот говоришь, что я ничего не понимаю, а я, может, побольше твоего-то смыслю в этом деле. Балчуговская-то дача рядом прошла с Кедровской — ну, назаявляют приисков на самой грани да и
будут скупать ваше балчуговское золото, а запишут в свои книги. Тут не разбери-бери… Вот это какое дело!
— А ведь
ты верно, — уныло согласился Зыков. — Потащат наше золото старателишки. Это уж как
пить дадут.
Ты их только помани… Теперь за ними не уследишь днем с огнем, а тогда и подавно! Только, я думаю, — прибавил он, — врешь
ты все…
— А дом где? А всякое обзаведенье? А деньги? — накинулся на него Зыков с ожесточением. —
Тебе руки-то отрубить надо
было, когда
ты в карты стал играть, да мадеру стал лакать, да пустяками стал заниматься… В чьем дому сейчас Ермошка-кабатчик как клоп раздулся? Ну-ка, скажи, а?..
— Скажи, а мы вот такими строгалями, как
ты, и
будем дудки крепить, — ответил за всех Матюшка. — Отваливай, Михей Павлыч, да кланяйся своим, как наших увидишь.
— Дело
есть… С первого
тебя начну. Ежели, например,
тебя будут допрашивать, покажешь все, как работал?
— Да сделай милость, хоша сейчас к следователю! — повторял он с азартом. — Все покажу, как
было дело. И все другие покажут. Я ведь смекаю, для чего
тебе это надобно… Ох, смекаю!..
— И что только
будет? В том роде, как огромадный пожар… Верно
тебе говорю… Изморился народ под конпанией-то, а тут нá, работай где хошь.
— Да я… как гвоздь в стену заколотил: вот я какой человек. А что касаемо казенных работ, Андрон Евстратыч, так
будь без сумления: хоша к самому министру веди — все как на ладонке покажем. Уж это верно… У меня двух слов не бывает. И других сговорю. Кажется, глупый народ, всего боится и своей пользы не понимает, а я всех подобью: и Луженого, и Лучка, и Турку. Ах, какое
ты слово сказал… Вот наш-то змей Родивон узнает, то-то на стену полезет.
— Ну
ты, дерево, смотри у меня! — пригрозил ей отец. — Чтобы к вечеру работа
была кончена…
— Бог не без милости, Яша, — утешал Кишкин. — Уж такое их девичье положенье: сколь девку ни корми, а все чужая… Вот что, други, надо мне с вами переговорить по тайности: большое
есть дело. Я тоже до Тайболы, а оттуда домой и к
тебе, Тарас, по пути заверну.
— Ах, и хитер
ты, Акинфий Назарыч! — блаженно изумлялся Мыльников. — В самое то
есть живое место попал… Семь бед — один ответ. Когда я Татьяну свою уволок у Родивона Потапыча,
было тоже греха, а только я свою линию строго повел. Нет, брат, шалишь… Не тронь!..
— А скоро, видно, три… Гляди, уж господа теперь чай
пьют. А
ты, друг, заедем наперво ко мне, а от меня… Знаешь, я
тебя провожу. Боишься родителя-то?
— Правильно, Яша! — поощрял Мыльников. — У меня в суседях место продается, первый сорт. Я его сам для себя берег, а
тебе, уж так и
быть, уступаю…
— А дело
есть, Родивон Потапыч…
Ты вот Тараса Мыльникова в шею, а Тарас Мыльников к
тебе же с добром, с хорошим словом.
— Дело-то самое короткое, Родивон Потапыч… Шишка-то
был у
тебя на Фотьянке?
— А уж что Бог даст… Получше нас с
тобой, может, с сумой в другой раз ходят. А что касаемо выдела, так уж как волостные старички рассудят, так тому и
быть.
— К твоей милости пришел, Степан Романыч… Не откажи,
будь отцом родным! На
тебя вся надежа…
— Парня я к
тебе привел, Степан Романыч… Совсем от рук отбился малый: сладу не стало. Так я тово…
Будь отцом родным…
— Вот что, дедушка, снимай шубу да пойдем чай
пить, — заговорил Карачунский. — Мне тоже необходимо с
тобой поговорить.
— А если
тебя под присягой
будут спрашивать?
— И тоже
тебе нечем похвалиться-то: взял бы и помог той же Татьяне. Баба из последних сил выбилась, а
ты свою гордость тешишь. Да что тут толковать с
тобой!.. Эй, Прокопий, ступай к отцу Акакию и веди его сюда, да чтобы крест с собой захватил: разрешительную молитву надо сказать и отчитать проклятие-то.
Будет Господа гневить… Со своими грехами замаялись, не то что других проклинать.
—
Будь ей заместо матери… — упрашивала Устинья Марковна, кланяясь в ноги. — Я-то слаба, не умею, а Родион Потапыч перестрожит.
Ты уж лучше…
— Вот
ты, Лукерья, про каторгу раздумалась, — перебил ее Родион Потапыч, — а я вот про нынешние порядки соображаю… Этак как раскинешь умом-то, так ровно даже ничего и не понимаешь. В ум не возьмешь, что и к чему следует. Каторга
была так каторга, солдатчина
была так солдатчина, — одним словом, казенное время… А теперь-то что?.. Не то что других там судить, а у себя в дому, как гнилой зуб во рту… Дальше-то что
будет?..
— Обыкновенно,
ты ответишь, — сказал Лучок. —
Ты жалованья-то пятьдесят целковых получаешь, ну, значит, кругом и
будешь виноват… А с меня за двадцать-то целковых не много возьмешь.
— Я сама себя осудила, Родион Потапыч, и горше это
было мне каторги. Вот сыночка
тебе родила, и его совестно. Не корил
ты меня худым словом, любил, а я все думала, как бы мы с
тобой век свековали, ежели бы не моя злосчастная судьба.
— Богатую не бери, а попроще… Сиротку лучше, Ермолай Семеныч, потому как
ты уж в годках и
будешь на положении вдовца. Богатые-то девки не больно таких женихов уважают…
— А что, ежели, например, богачество у меня, Ермолай Семеныч? Ведь
ты первый шапку ломать
будешь, такой-сякой… А я шубу енотовую надену, серебряные часы с двум крышкам, гарусный шарф да этаким чертом к
тебе подкачу. Как
ты полагаешь?
— Ах
ты, курицын сын!.. Да я, может, весь Балчуговский завод куплю и выворочу его совершенно наоборот… Вот я каков
есть человек…
— Так
ты нам с начала рассказывай, Мина, — говорил Тарас, усаживая старика в передний угол. — Как у вас все дело
было… Ведь
ты тогда в партии
был, когда при казне по Мутяшке ширпы били?
— Ну а про свинью-то, дедушка, — напомнил Тарас. —
Ты уж нам все обскажи, как
было дело…
— Ох, не спрашивай… Канпанятся они теперь в кабаке вот уж близко месяца, и конца-краю нету. Только что и
будет… Сегодня зятек-то твой, Тарас Матвеич, пришел с Кишкиным и сейчас к Фролке: у них одно заведенье. Ну, так
ты насчет Фени не сумлевайся: отвожусь как-нибудь…
—
Ты с нее одежу-то ихнюю сыми первым делом… Нож мне это вострый. А ежели нагонят из Тайболы да
будут приставать, так
ты мне дай знать на шахты или на плотину: я их живой рукой поверну.
— Всяк кулик на своем болоте велик, Родион Потапыч… Управимся и без
тебя. Чем я
тебя угощать-то
буду, своячок?.. Водочку не потребляешь?
— Вот что, друг милый, — заговорил Петр Васильич, — зачем
ты приехал — твое дело, а только смотри, чтобы тихо и смирно. Все от матушки
будет: допустит
тебя или не допустит. Так и знай…
— Бог
тебе судья, Федосья Родионовна… Не так у меня
было удумано, не так
было сложено, душу
ты во мне повернула.
— Кабак тут не причина, маменька… Подшибся народ вконец, вот из последних и канпанятся по кабакам. Все одно за конпанией-то пропадом пропадать… И наше дело взять: какая нам такая печаль до Родиона Потапыча, когда с Ястребова
ты в месяц цалковых пятнадцать получишь. Такого случая не скоро дождешься… В другой раз Кедровскую дачу не
будем открывать.
— Ах, какой же
ты, братец мой, непонятный! Ну, тут
тебе и
есть Миляев мыс, потому как Мутяшка упала в Меледу под самой Каленой горой.
— Ах, дура точеная… Добром
тебе говорят! — наступал Кишкин, размахивая короткими ручками. — А то у меня смотри, разговор короткий
будет…
— Все я знаю, други мои милые, — заговорил Ястребов, хлопая Петра Васильича по плечу. — Бабьи бредни и запуки, а вы и верите… Я еще пораньше про свинью-то слышал, посмеялся — только и всего. Не положил — не ищи… А у
тебя, Петр Васильич, свинья-то золотая дома
будет, ежели с умом… Напрасно
ты ввязался в эту свою конпанию: ничего не выйдет, окромя того, что время убьете да прохарчитесь…
— Ах и нехорошо, Андрон Евстратыч! Все вместе
были, а как дошло дело до богачества — один
ты и остался. Ухватил бы свинью, только
тебя и видели. Вот какая твоя деликатность, братец
ты мой…
—
Было бы что скупать, — отъедается Ястребов, который в карман за словом не лазил. — Вашего-то золота кот наплакал… А вот мое золото
будет оглядываться на вас. Тот же Кишкин скупать
будет от моих старателей… Так ведь, Андрон Евстратыч?
Ты ведь еще при казне набил руку…
— А
ты видел, как я его скупаю? Вот то-то и
есть… Все кричат про меня, что скупаю чужое золото, а никто не видал. Значит, кто поумнее, так тот и промолчал бы.
— Гляжу я на
тебя, Никита Яковлич, и дивуюсь… Только дать
тебе нож в руки и сейчас на большую дорогу: как
есть разбойник.
— Это
ты правильно… ха-ха!.. — засмеялся Ястребов. — Не
было бы разбойников, не стало бы и праведника.
— Плачет о нас с
тобой острог-то, Андрон Евстратыч… Все там
будем, сколько ни прыгаем. Ну, да это наплевать… Ах, Андрон Евстратыч!.. Разве Ястребов вор? Воры-то — ваша балчуговская компания, которая народ сосет, воры — инженеры, канцелярские крысы вроде
тебя, а я хлеб даю народу… Компания-то полуторых рублей не дает за золотник, а я все три целковых.
— Да
ты послушай дальше-то! — спорил Мыльников. — Следователь-то прямо за горло… «Вы, Тарас Мыльников, состояли шорником на промыслах и должны знать, что жалованье выписывалось пятерым шорникам, а в получении расписывались вы один?» — «Не подвержен я этому, ваше высокородие, потому как я неграмотный, а кресты ставил — это
было…» И пошел пытать, и пошел мотать, и пошел вертеть, а у меня поджилки трясутся. Не помню, как я и ушел от него, да прямо сюда и стриганул… Как олень летел!