Неточные совпадения
— Да вы сегодня, кажется, совсем с ума спятили: я
буду советоваться с Платоном Васильичем… Ха-ха!.. Для этого я вас и звала сюда!.. Если хотите знать, так Платон Васильич не увидит этого письма, как своих ушей. Неужели вы не нашли ничего глупее мне посоветовать? Что такое Платон Васильич? — дурак и больше ничего… Да
говорите же наконец или убирайтесь, откуда пришли! Меня больше всего сводит с ума эта особа, которая едет с генералом Блиновым. Заметили, что слово особа подчеркнуто?
В сущности, Прозоров не понимал Тетюева: и умный он
был человек, этот Авдей Никитич, и образование приличное получил, и хорошие слова умел
говорить, и благородной энергией постоянно задыхался, а все-таки, если его разобрать, так черт его знает, что это
был за человек…
Девочка отмалчивалась в счастливом случае или убегала от своей мучительницы со слезами на глазах. Именно эти слезы и нужны
были Раисе Павловне: они точно успокаивали в ней того беса, который мучил ее. Каждая ленточка, каждый бантик, каждое грязное пятно, не
говоря уже о мужском костюме Луши, — все это доставляло Раисе Павловне обильный материал для самых тонких насмешек и сарказмов. Прозоров часто бывал свидетелем этой травли и относился к ней с своей обычной пассивностью.
Старик на время забывал о своих недостатках: при ослепительном блеске добела раскаленного железа он отчетливо различал подробности совершавшейся работы и лица всех рабочих; при грохоте вертевшихся колес и стучавших чугунных валов
говорить можно
было, только напрягая все свои голосовые средства, и Горемыкин слышал каждое слово.
— Я уверен, —
говорил Горемыкин жене, — что Евгению Константинычу стоит только взглянуть на наши заводы, и все Тетюевы
будут бессильны.
«У Раисы Павловны Нерон, а у Нины Леонтьевны обезьяны… Так-с. Ох, уж эти дамы, дамы!.. А имя, должно
быть, заграничное! Нина… Должно
быть, какая-нибудь черкешенка, черт ее возьми совсем. Злющие канальи,
говорят, эти черкешенки!»
Раиса Павловна
говорила это, конечно, неспроста: она ждала визита от Братковского. Действительно, он заявился к ней на другой же день и оказался именно тем, чем она представляла его себе. Это
был премилый человек во всех отношениях и сразу очаровал дамское общество, точно он
был знаком сто лет.
Братковский бывал в господском доме и по-прежнему
был хорош, но о генерале Блинове, о Нине Леонтьевне и своей сестре, видимо, избегал
говорить. Сарматов и Прозоров
были в восторге от тех анекдотов, которые Братковский рассказывал для одних мужчин; Дымцевич в качестве компатриота ходил во флигель к Братковскому запросто и познакомился с обеими обезьянами Нины Леонтьевны. Один Вершинин заметно косился на молодого человека, потому что вообще не выносил соперников по части застольных анекдотов.
— Жаль, очень жаль… —
говорил генерал, посматривая на двери уборной. — А какой
был талантливый человек! Вы думаете, что его уже невозможно спасти?
— Это для меня новость, хотя, собственно
говоря, я и подозревал кое-что. Если это устроил Тетюев, то он замечательно ловкий человек, и чтобы разбить его, мы воспользуемся им же самим… Ха-ха!.. Это
будет отлично… У меня
есть свой план. Вот увидите.
— Да нет же,
говорят вам… Право, это отличный план. Теперь для меня все ясно, как день, и вы можете
быть спокойны. Надеюсь, что я немножко знаю Евгения Константиныча, и если обещаю вам, то сдержу свое слово… Вот вам моя рука.
— Какие вы глупости
говорите, Прейн! — улыбнулась Раиса Павловна уже с сознанием своей силы. — Mademoiselle Эмма, которую вы, кажется, немного знаете, потом Аннинька!.. и
будет! У меня не воспитательный дом.
Некоторые из представителей этой фамилии не только не бывали в России ни разу, но даже не умели
говорить по-русски; единственным основанием фигурировать в качестве «русских принцев»
были те крепостные рубли, которые текли с Урала на веселую далекую заграницу неиссякаемой широкой волной.
Единственная вещь, которую можно
было бы поставить им в заслугу, если бы она зависела от их воли,
было то, что все они догадывались скоро «раскланиваться с здешним миром», как
говорят китайцы о смерти.
— Очень просто: ты продал душу черту, то
есть капиталистам, а теперь утешаешься разными софизмами. Ведь и сам чувствуешь, что совсем не то
говоришь…
— Не приказано… Высшее начальство не согласно. Да и черт с ней совсем, собственно
говоря. Раиса Павловна надула в уши девчонке, что она красавица, ну, натурально, та и уши развесила. Я лучше Анниньку заставлю в дивертисменте или в водевиле русские песни
петь. Лихо отколет!..
— Не упустим, — уверенно
говорил Тетюев, потирая руки. — Извините, господа, мне сегодня некогда… Дело
есть. В другой раз как-нибудь потолкуем…
— Ха-ха-ха! — залилась квадратная женщина. — Да вернитесь,
говорят вам. Очень мне нужны ваши двадцать копеек… Я просто хотела испытать вас для первого раза. Поняли? Идите и поговоримте серьезно. Мне нужно
было только убедиться, что вы в состоянии выдержать характер.
— Мало ли я что знаю, Авдей Никитич… Знаю, например, о сегодняшнем вашем совещании, знаю о том, что Раиса Павловна приготовила для Лаптева лакомую приманку, и т. д. Все это слишком по-детски, чтобы не сказать больше… То
есть я
говорю о планах Раисы Павловны.
Генерал указал на кушетку и несколько венских стульев, но мужички отказались наотрез, «свои ноги
есть, постоим, ваше высокопревосходительство…» Ходокам нравилось солдатское лицо генерала, потому строгий генерал, справедливый, выходит. Громкий голос и уверенные манеры тоже
говорили в его пользу.
— Нет, это ты, ваше превосходительство, неправильно
говоришь, — отрезал Ермило Кожин, когда генерал кончил. — Конечно, мы люди темные, не ученые, а ты — неправильно. И насчет покосу неправильно, потому мужику лошадь с коровою первое дело… А десятинки две ежели у мужика
есть, так он от свободности и пашенку распашет — не все же на фабрике да по куреням болтаться. Тоже вот насчет выгону… Наша заводская лошадь зиму-то зимскую за двоих робит, а летом ей и отдохнуть надо.
— Наша задача — выбить эти фирмы из их позиции, — глубокомысленно
говорил генерал. — Мы устроим ряд специальных съездов в обеих столицах, где представители русской промышленности могут обсудить свои интересы и выработать программу совместного действия. Нужно
будет произвести известное давление на министерства и повести отчаянную борьбу за свое существование.
— Я убежден, —
говорил Прейн, когда они возвращались из флигелька, — я убежден, что у этой бабы, как у змеи, непременно
есть где-нибудь ядовитая железка. И если бы у ней не
были вставные зубы, я голову готов прозакладывать, что она в состоянии кусаться, как змея.
Кофе
был подан в кабинет, и Лаптев все время дурачился, как школьник; он даже скопировал генерала, а между прочим досталось и Нине Леонтьевне с Раисой Павловной. Мужчины теперь
говорили о дамах с той непринужденностью, какой вознаграждают себя все мужчины за официальные любезности и вежливость с женщинами в обществе. Особенно отличился Прозоров, перещеголявший даже Сарматова своим ядовитым остроумием.
— Итак, мы кутим у вас на свадьбе, доктор? —
говорил Лаптев, когда тема о женщинах вообще
была исчерпана.
Около m-me Майзель вертелся Перекрестов и Летучий, два секретаря Евгения Константиныча, которым решительно нечего
было делать, ухаживали за Наташей Шестеркиной и Канунниковой, пан Братковский бродил с «галками», «почти молодые люди» — за дочерями Сарматова, Прейн любил
говорить с m-me Дымцевич и т. д.
— Надеюсь, что мы
будем друзьями? —
говорил Лаптев, когда девушка начала прощаться.
Дождя не
было целую неделю, и зелень сильно «притомилась», как
говорят мужики.
Вот один и
говорит: «Ты, Бряков, ступай на ту сторону в камыши и загоняй уток, а я
буду ждать на этом берегу в камышах.
— Оставимте это, Евгений Константиныч, — отвечал он. —
Говоря откровенно, и я не совсем
был прав, хотя и не виноват… Одним словом, пустяки и вздор, о котором не хочется вспоминать; а чтоб загладить неприятное впечатление этих пустяков, займемся делом серьезно. Времени уже много потеряно…
Набоб
был любезен, как никогда, шутил, смеялся,
говорил комплименты и вообще держал себя совсем своим человеком, так что от такого счастья у Раисы Павловны закружилась голова. Даже эта опытная и испытанная женщина немного чувствовала себя не в своей тарелке с глазу на глаз с набобом и могла только удивляться самообладанию Луши, которая положительно превосходила ее самые смелые ожидания, эта девчонка положительно забрала в руки набоба.
Этот странный человек сопровождал набоба в горы, принимал участие в обедах и завтраках,
говорил, когда его спрашивали, но без Раисы Павловны всегда оставался совершенно незаметным, так что о нем, при всем желании, трудно
было сказать что-нибудь.
— Но я ведь сам
был на дупелиной охоте, — задумчиво
говорил Платон Васильич. — Видел, как убили собаку, а потом все поехали обратно. Кажется, больше ничего особенного не случилось…
— О нет же, тысячу раз нет! — с спокойной улыбкой отвечал каждый раз Прейн. — Я знаю, что все так думают и
говорят, но все жестоко ошибаются. Дело в том, что люди не могут себе представить близких отношений между мужчиной и женщиной иначе, как только в одной форме, а между тем я действительно и теперь люблю Раису Павловну как замечательно умную женщину, с совершенно особенным темпераментом. Мы с ней
были даже на «ты», но между нами ничего не могло
быть такого, в чем бы я мог упрекнуть себя…
Есть одна пьеса — «Свадьба Фигаро», так там горничная
говорит: «Ах, как умные люди иногда бывают глупы!..» Вот именно такой человек генерал.
— Нина Леонтьевна… да от нее и сыр-бор загорелся; в ней, конечно, вся сила, но ведь она не
будет принимать участие в консультации, следовательно, о ней и
говорить нечего.
— Знаете что, — сообщила она, — я
говорила о вас с Мироном, и мы решили передать вам один заказ… Именно, вы
будете писать историю фамилии заводовладельцев Лаптевых.
— Костюм? Можно белый, как эмблему невинности, но, по-моему, лучше розовый. Да, розовый — цвет любви, цвет молодости, цвет радостей жизни!.. —
говорил старый интриган, следя за выражением лица Прейна. — А впрочем, лучше всего
будет спросить у самой Гликерии Виталиевны… У этой девушки бездна вкуса!
В пылу усердия он кричал на всех каким-то неестественным тонким голосом, как
поют молодые петухи, ходил по сцене театрально-непринужденным шагом,
говорил всем дерзости и тысячью других приемов старался вдохнуть в своих сотрудников по сцене одолевший его артистический жар.
После своего неудачного свидания с «добрым гением» набоб чувствовал себя очень скверно. Он никому не
говорил ни слова, но каждую минуту боялся, что вот-вот эта сумасшедшая разболтает всем о своем подвиге, и тогда все пропало. Показаться смешным для набоба
было величайшим наказанием. Вот в это тяжелое время генерал и принялся расчищать почву для Тетюева, явившись к набобу с своим объемистым докладом.
— Отодвиньте ящик в правой тумбочке, там
есть красный альбом, — предлагал Прейн, выделывая за ширмой какие-то странные антраша на одной ноге, точно он садился на лошадь. — Тут
есть кое-что интересное из детской жизни, как
говорит Летучий… А другой, синий альбом, собственно, память сердца. Впрочем, и его можете смотреть, свои люди.
Ведь заводское дело в своей сущности крайне просто, то
есть я
говорю об административной его части, какая находится в ведении главного управляющего.
— Отлично, очень хорошо… Но это все еще в будущем, а теперь поговоримте о настоящем: у меня на первый раз
есть для вас маленькая дипломатическая миссия. Так, пустяки… Кстати, я
говорил уже о вас генералу, и он согласен. Да… Так вот какое дело, Авдей Никитич… Собственно, это пустяки, но из пустяков складывается целая жизнь. Я
буду с вами откровенен… Надеюсь, что вы не откажете мне?
Да мужчинам
было, собственно
говоря, и не до дам, потому что все ожидали с нетерпением близившейся развязки.