Неточные совпадения
Они
пили и
ели именно
так, как хотел того Шерамур, даже не у Дюваля, а пошли по самому темному из закоулков Латинского квартала и приютились в грязненьком кабачке дородной, богатырского сложения нормандки, которую звали Tante Grillade.
Было ли это все правда, или только отчасти, — это оставалось на совести Танты, но Шерамур ей верил: ему нравилось, что она презирает «
такого барина».
Здесь, в этой трущобе, к нему раз спускалось небо на землю; здесь он испытал самое высокое удовольствие, к которому стремилась его душа; тут он, вечно голодный и холодный нищий, один раз давал пир —
такой пир, который можно
было бы назвать «пиром Лазаря».
Я о нем в мою последнюю поездку за границу наслышался еще по дороге — преимущественно в Вене и в Праге, где его знали, и он меня чрезвычайно заинтересовал. Много странных разновидностей этих каиновых детей встречал я на своем веку, но
такого экземпляра не видывал. И мне захотелось с ним познакомиться — что
было и кстати,
так как я ехал с литературною работою, для которой мне
был нужен переписчик. Шерамур же, говорят, исполнял эти занятия очень изрядно.
—
Так это у французов; они на рост не глядят; а у нас надо, чтоб дылда
был и ругаться умел.
Он
так же незаметно от меня отлучился и где-то исчез. Я задумался и совсем про него позабыл, но вдруг вздрогнул и вскочил в ужасном испуге, и
было чего: в самом недалеком от меня расстоянии громко и протяжно провыл голодный волк… И прежде чем я мог оправиться, — он завыл снова.
— Ну вот… Разумеется, не
такая, как я. А у него все равно
были всякие: и красивые и некрасивые, и всех замуж выдавал.
— Ну
так знайте же, что это переложение псалма, и оно
было в хрестоматии, по которой мы, бывало, грамматический разбор делали.
— Что же
такое было непонятное?
Мы при твоем отце не
такие счеты писали, и ничего, потому что то
был настоящий барин: сам пользовался и другим не мешал; а ты вон что!
«Ну
так я ему сейчас и ввернул, чего он и не думал: „Мало ли что, говорю, у Юлисеева, мы бакалейщика Юлисеева довольно знаем, что это одна лаферма, а продает кто попало, — со всякого звания особ“. — „К чему мне это знать?“ говорит. „А к тому-с, что там все продается для обыкновенной публики, а у нас дом, — мы домового поставщика имеем — у него берем“. — „Вперед, говорит, у Юлисеева брать“. — „Очень хорошо, говорю, только если их сиятельство в каком-нибудь фрукте отравят,
так я не
буду отвечать“.»
А девки радостно подхватывают: «Очень просто, что
так! — очень просто!» И сами что-то
едят, а буфетчик мне очистки предлагает: «У вас, говорит, желудок крепкого характера, — а у меня с фистулой. Кушайте. А если не хотите, мы на бал дешевым студентам за окно выбросим». А потом вдруг все: хи-хи да ха-ха-ха, и: «точно
так, как наше к вашему». Я этого уже слушать не мог и пересел к мужикам.
— «Да у тебя
есть деньги или нет?» — «С чего
так нет: мы мужики, а не то что, — мы работаем, а не крадем, чтобы у нас не
было.
— От ужасного божества… беда что
такое было.
— Валяйте, валяйте, — говорю, — разве можно на
таком интересном месте останавливаться: сказывайте, что
такое было?
— Я не
пел, а там чай с молоком давали,
так я просто ходил сидеть, чтоб чаю дали.
— Ребятишки отцам рассказали: «Учитель, мол, питерский, а не знает: почему сие важно в-пятых? Батюшка спросил, а он и ничего». А отцы и рады: «какой это, подхватили, учитель, это — дурак. Мы детей к нему не пустим, а к графинюшке пустим: если покосец даст покосить — пусть тогда ребятки к ней ходят,
поют, ништо, худого нет». Я
так и остался.
Она
была терпеливее графини и не покидала Шерамура, а как это делалось на основании какого-то текста то графиня не находила этого нимало странным. Напротив: это
было именно как следует, — потому что они не
так как мы примемся да и бросим, а они до конца держатся правила: fais ce que tu dois. [исполняй свой долг — франц.]
Разбирая рапсодии Шерамура, я готов
был иногда подозревать его в сумасшествии, но он не
был сумасшедший; другой раз мне казалось, что он ленивый негодяй и дармоед, но и это не
так; он всегда ищет работы, и что вы ему поручите, — он сделает.
Таких самые сердобольные хозяйки, как только заметят, — обыкновенно «притюкивают» по головешке и выбросят, — и это очень милостиво; но Шерамур
был не куриный выводок, а человек.
Родись он в селе, его бы считали «ледащеньким», но приставили бы к соответственному делу — стадо пасти или гусей сгонять, и он все-таки пропитался бы и даже не
был бы в тягость; но среди культурного общества — он никуда не годился.
Однако все-таки его лучше увезть в Россию, где хоть сытнее и много дармоедов не умирает с голоду. Поэтому самое важное
было дознаться, тяготит ли над ним какое обвинение и нельзя ли ему помочь оправдаться?
— Я, — говорил он, — ловко спать могу. То
есть, он мог спать сидя на лавочке,
так, чтобы этого не заметил sergent de ville. [полицейский — франц.]
А нам
было о ком побеседовать,
так как знакомство наше с этою дамою началось еще во дни восторгов, пробужденных псковскою историею Гемпеля с Якушкиным и тверскою эпопеею «пяти дворян».
И это
был тот, чьи остроумные клички и прозвища
так смешили либеральный Петербург шестидесятых годов!
И он со всеми, со всеми умел заговорить — с нами по-французски, а раскольнику через переводчика напомнил что-то
такое, будто они государю говорили, что «в его новизнах
есть старизна», или «старина».
Говорят — это действительно
так было.
— Ах, это-то! ну полноте, ведь здесь не Россия. Не беспокойтесь меня хвалить: в Петербурге я бы этого ни за что не сделала, а здесь что же
такое… Я
такая, как все, и могу делать, что хочу. Гарсоны на него только всё удивлялись. Я им сказала, что это дикий из русской Сибири, и они его всё рассматривали и
были к нему очень вежливы. А кстати: вы заметили, как он кости грызет?
Но, к сожалению, все это
было дурно принято: принцесса обиделась
такою грубостью, и кузен Вово лишился вперед приглашений.
—
Так, — говорю, — но надо знать; что перед этим
было?
Конечно, больше искать слухов
было негде, и я помирился с той мыслью, что, вероятно,
так завтра и уеду, ничего не узнав о Шерамуре. А потом, думаю, он, пожалуй,
так и затеряется, и в сознании моем о нем останется какой-то рассучившийся обрывок…
Будет и жалко и досадно всю жизнь воображать, что он по-прежнему все голоден и холоден и блуждает от одной скамьи до другой, не имея где выспаться.
— Зачем Бобчинский — сказать просто,
так, что
было.
— А вы думаете, я знаю, что
такое с вами
было?
— Ну
так вот же вам последний сказ: как вы себя дурно ни держали в посольстве, ступайте опять к этой даме и расскажите ей откровенно все, что мне сказали, — и она сама съездит и попросит навести о вас справки: вы, верно, невинны и, может
быть, никем не преследуетесь.
Право, я почувствовал желание швырнуть в него что попало или треснуть его стаканом по лбу, —
так он
был мне в эту минуту досадителен и даже противен своею безнадежною бестолковостью и беспомощностью… И только тут я понял всю глубину и серьезность
так называемого «петровского разрыва»… Этот «Попэнджой» воочию убеждал, как люди друг друга не понимают, но спорить и рассуждать о романе
было некогда, потому что появился комиссионер и возвестил, что время идти в вагон.
Были и
такие, которые не хотели верить, чтобы за видимым юродством Шерамура не скрывалось что-то другое.
— А господь с ним — глуп,
так и не верит, и без него дело обойдется, ангел у него все-таки
есть и о нем убивается.
— Что они вам мешают, дурачки! их бог послал, терпеть их надо, может
быть, он определится к
такой цели, какой все вы ему и не выдумаете.
Подбираю, думаю и сочиняю: все выходит как-то странно и некстати: «жму вашу руку», — но последняя буква не та: «жгу ваш хохол», тут все буквы соответствуют словам, но для чего же кому-нибудь
было бы нужно написать мне
такую глупость?
Еще лучше: «живу весьма хорошо»; или… наконец, батюшки мои! батюшки, да это
так и
есть: не надлежит ли это читать… «жру всегда хорошо»?
Решительно это
так, и не может
быть иначе.
Я люблю эту породу за то, что в ней
есть нечто свежее, нечто уже не наше, нечто нам не свойственное, но живучее и сильное. Они взросли как осот на межах между гряд, и их уже не выполешь. Русь
будет скоро не
такая, как мы, а
такая — как они, и слава богу, слава богу!
Но вот, переходя туда-сюда, с плохими и бестолковыми расспросами, он
был, наконец, приведен своим ангелом куда ему следовало; напал на
таких людей, которые тоже подобно ему подвывали...
Он настаивал, чтобы прежде всего «сотворить какую-то вселенскую жратву», то
есть «пожрать и других накормить», и ограничился на этом
так твердо, что «тот цапнул с краю и ушел».
Tante Grillade ввела Шерамура в свой arrière boutique, [задняя комната за лавкой — франц.] что составляет своего рода «святая святых» еврейской скинии, и пригласила его всыпать там все золото в комод, запереть и ключ взять с собою. Voyou положили пока не собирать. Tante сказала, что знает нечто лучшее, — и назначила Шерамуру прийти к ней вечером, когда она
будет свободна. Они вместе должны
были обдумать, как лучше распорядиться
таким богатством, которое в практичных руках нечто значило.
Tante не злоупотребляла своими преимуществами: она
была великодушна, как настоящая дочь бульвара. Единственное, что отравляло покой Шерамура, — опять-таки губка — это страшное орудие, которым повсюду ему угрожали женские руки. Но зато он из этого научился навлекать некоторые выгоды в пользу бедных. Если ему встречалась надобность помочь ближнему не в счет абонемента и Танта этому противилась, — он «не давался умывать» и всегда успевал настоять на своем.
Повествователь видел его в
такой борьбе и уловил кое-что из ее
сути. Он говорил, как они многие сообща хотели кому-то помочь и как к этому стремился дядя Грильяд, но ничего не принес и сам пропал. А потом, когда рассказчик зашел к нему вечером, чтобы увести его на прощальную пирушку, он застал дядю в стирке: Танта только что вытерла ему лицо губкою и обтирала его полотенцем.
— А отчего же не
быть счастливым: как она женщина степенная и в виду,
так и очень, может
быть, счастлив.
Но, может
быть, это не
так серьезно, как некоторые полагают, или по крайней мере не составляет самого решительного для вечности с ее бесконечным путем.
Такой вопрос очень возможен, и я, предвидя его, спешу дать мой ответ. Шерамур поставлен здесь по двум причинам: во-первых, я опасался, что без него в этой книжке не выйдет определенного числа листов, а во-вторых, если сам Шерамур не годится к праведным даже в качестве юродивого, то тут
есть русская няня, толстая баба с шнипом, суд которой, по моему мнению, может служить выражением праведности всего нашего умного и доброго народа.