Такого мнения о Кочетове был поголовно весь Старый Город, и,
в силу этого единодушного почтения к Кочетову, еще ни один человек в Старом Городе не пользовался таким уважением, доверием и влиянием, какое имел в нем «батюшка Мина Силыч».
Неточные совпадения
Сцена, которую мы видели, была сцена, резюмировавшая их тайную любовь
в тот момент, когда
силою природы вещей любовь
эта перестала быть тайною для деевского дома.
Но она была не
в силах остановить
этого безумного напора.
Сила, обратившая к Пуговкину сердца города, заключалась, во-первых,
в открытости его доброго нрава,
в его всегдашней веселой беспечности,
в его русском происхождении, а также
в тупом невежестве Старого Города и
в его ненависти к немцам. А ко всему
этому, как выражался Пизонский, — и Господь помогал Ивану Ильичу на сиротскую долю.
Она взглянула на Маслюхина, который сидел рядом с ней, поворачивая свою круглую голову,
в белых полисонах, и крутил за щекою язык;
силы ее не стало оставаться за
этим столом.
— Ну, то-то и есть; не у всех,
в самом деле, достанет
силы все переносить… И ты… что уж теперь делать?.. ты действуй на него. Он мягкий, добрый, ты много можешь сделать. Горевать —
это самое худшее.
Глаше
этот разговор с сестрой дал много
силы на перенесение ее возмутительного нового положения. Она обманывала себя и утешалась, что будет действовать, что она сделает из жвачного Маслюхина что-то сносное, непостыдное миру, что он преобразится и своим преображением удостоит самое ее, Глашу, доброго ответа на страшном судище Христовом,
в пришествие которого она всегда верила.
Но христианского упования и святой
силы терпения не было
в сердце Глаши, и
в минуты
этих пламенных молитв она не могла сказать Богу своему: «ими же веси судьбами спаси мя».
Ей решительно было все равно, что думали
в Старом Городе об Омнепотенском; она не входила
в разбор, почему самые красные речи комиссара Данилки все
в одно слово называли прямо брехнею, и она даже не выразила ни сочувствия, ни осуждения поступку соборного дьякона Ахиллы Десницына, заключавшемуся
в том, что
этот дьякон, столько же отличавшийся громовым голосом, сколько непомерною
силою и решительностью, наслышась о неуважительных отзывах комиссара Данилки на счет церковных обрядов, пришел однажды среди белого дня на площадку, где собирались лежать нерачители, и всенародно избил его здесь по голове палкою.
—
Силою природы? — процедил, собирая придыханием с ладони крошечки просфоры, отец Туберозов. —
Силою природы вот такие дураки, как ты, рождаются, но и то на них посылается лоза, вводящая их
в послушание и
в разум. Где ты
это научился таким рассуждениям? А! Говори, я тебе приказываю.
А теперь он чувствует, что
это не так, что можно страдать среди всякого зримого счастья; что даже какая-нибудь Неверка
в силах разрушить мир и спокойствие детской души…
Разговорам ее о религии он не придавал значения, считая это «системой фраз»; украшаясь этими фразами, Марина скрывает в их необычности что-то более значительное, настоящее свое оружие самозащиты;
в силу этого оружия она верит, и этой верой объясняется ее спокойное отношение к действительности, властное — к людям. Но — каково же это оружие?
В силу этого и Карл Иванович любил и узкие платья, застегнутые и с перехватом, в силу этого и он был строгий блюститель собственных правил и, положивши вставать в шесть часов утра, поднимал Ника в 59 минут шестого, и никак не позже одной минуты седьмого, и отправлялся с ним на чистый воздух.
Неточные совпадения
Но он не без основания думал, что натуральный исход всякой коллизии [Колли́зия — столкновение противоположных
сил.] есть все-таки сечение, и
это сознание подкрепляло его.
В ожидании
этого исхода он занимался делами и писал втихомолку устав «о нестеснении градоначальников законами». Первый и единственный параграф
этого устава гласил так: «Ежели чувствуешь, что закон полагает тебе препятствие, то, сняв оный со стола, положи под себя. И тогда все сие, сделавшись невидимым, много тебя
в действии облегчит».
Дома он через минуту уже решил дело по существу. Два одинаково великих подвига предстояли ему: разрушить город и устранить реку. Средства для исполнения первого подвига были обдуманы уже заранее; средства для исполнения второго представлялись ему неясно и сбивчиво. Но так как не было той
силы в природе, которая могла бы убедить прохвоста
в неведении чего бы то ни было, то
в этом случае невежество являлось не только равносильным знанию, но даже
в известном смысле было прочнее его.
Минуты
этой задумчивости были самыми тяжелыми для глуповцев. Как оцепенелые застывали они перед ним, не будучи
в силах оторвать глаза от его светлого, как сталь, взора. Какая-то неисповедимая тайна скрывалась
в этом взоре, и тайна
эта тяжелым, почти свинцовым пологом нависла над целым городом.
Когда он разрушал, боролся со стихиями, предавал огню и мечу, еще могло казаться, что
в нем олицетворяется что-то громадное, какая-то всепокоряющая
сила, которая, независимо от своего содержания, может поражать воображение; теперь, когда он лежал поверженный и изнеможенный, когда ни на ком не тяготел его исполненный бесстыжества взор, делалось ясным, что
это"громадное",
это"всепокоряющее" — не что иное, как идиотство, не нашедшее себе границ.
"Мудрые мира сего! — восклицает по
этому поводу летописец, — прилежно о сем помыслите! и да не смущаются сердца ваши при взгляде на шелепа и иные орудия,
в коих, по высокоумному мнению вашему, якобы
сила и свет просвещения замыкаются!"