Неточные совпадения
23-едекабря. Вот слухи-то
какие! Ах, Боже мой милосердный! Ах, Создатель мой всеправедный! Не говорю
чести моей, не говорю лет ее, но даже сана моего, столь для меня бесценного, и того не пощадили! Гнусники! Но сие столь недостойно, что не хочу и обижаться.
20-го декабря. Я в крайнем недоумении. Дьячиха, по маломыслию, послала своему сыну по
почте рублевую ассигнацию в простом конверте, но конверт сей на
почте подпечатали и, открыв преступление вдовы, посылку ее конфисковали и подвергли ее штрафу. Что на
почте письма подпечатывают и читают — сие никому не новость; но
как же это рублевую ассигнацию вдовицы ловят, а „Колокол“, который я беру у исправника, не ловят? Что это такое: простота или воровство?
Однако, сколь ни ничтожным сего человека и все его мнения
почитаю, но уязвлен его ответом,
как ядовитой осой.
При двух архиерейских служениях был сослужащим и в оба раза стоял ниже отца Троадия, а сей Троадий до поступления в монашество был
почитаем у нас за нечто самое малое и назывался „скорбноглавым“; но зато у него,
как у цензора и, стало быть, православия блюстителя и нравов сберегателя, нашлась и сия любопытная книжка „О сельском духовенстве“.
Чуть только бедный учитель завидел Ахиллу, ноги его подкосились и стали; но через мгновение отдрогнули,
как сильно нагнетенные пружины, и в три сильных прыжка перенесли Варнаву через такое расстояние, которого человеку в спокойном состоянии не перескочить бы и в десять прыжков. Этим Варнава был
почти спасен: он теперь находился
как раз под окном акцизничихи Бизюкиной, и, на его великое счастье, сама ученая дама стояла у открытого окна.
Они на ходу толкались, размахивали руками, спорили и то
как бы упирались, то вдруг снова
почти бегом подвигались вперед.
— Служил, батушка, отец протоиерей, по разумению своему служил. В Москву и в Питер покойница езжали, никогда горничных с собою не брали. Терпеть женской прислуги в дороге не могли. Изволят, бывало, говорить: «Все эти Милитрисы Кирбитьевны квохчут, да в гостиницах по коридорам расхаживают, да знакомятся, а Николаша, говорят, у меня
как заяц в угле сидит». Они ведь меня за мужчину вовсе не
почитали, а все: заяц.
— Нет-с, что вы, батушка, что вы?
Как же можно от ласк государя кричать? Я-с, — заключил Николай Афанасьевич, — только
как они выпустили меня, я поцеловал их ручку… что счастлив и удостоен
чести, и только и всего моего разговора с их величеством было. А после, разумеется,
как сняли меня из-под пальмы и повезли в карете домой, так вот тут уж я все плакал.
— Так-с; стойте на том, что все надо подобрать и подтянуть, и благословите судьбу, что она послала вам Термосесова, да держитесь за него,
как Иван Царевич за Серого Волка. Я вам удеру такой отчет, такое донесение вам сочиню, что враги ваши, и те должны будут отдать вам
честь и признают в вас административный гений.
—
Как же, гражданин, не числите?
Как же не числите такой обиды? Ведь это, говорят, было
почти всенародно?
— Потому что я уже хотел один раз подавать просьбу,
как меня княжеский управитель Глич крапивой выпорол, что я ходил об заклад для исправника лошадь красть, но весь народ мне отсоветовал: «Не подавай, говорят, Данилка, станут о тебе повальный обыск писать, мы все скажем, что тебя давно бы надо в Сибирь сослать». Да-с, и я сам себя даже достаточно чувствую, что мне за
честь свою вступаться не пристало.
Засим оба они пожали друг другу руки, и Ахилла предложил Термосесову сесть на то кресло, за которым стоял, но Термосесов вежливо отклонил эту
честь и поместился на ближайшем стуле, возле отца Захарии, меж тем
как верный законам своей рутинной школы Препотенский отошел
как можно дальше и сел напротив отворенной двери в зал.
Термосесов сразу сообразил, что хотя это письмо и не лестно для его
чести, но зато весьма для него выгодно в том отношении, что уж его,
как человека опасного, непременно пристроят на хорошее место.
— Я вам под расписку поверю. Рублей сто, полтораста наличностью, а то я подожду… Только уж вот что: разговаривать я долго не буду: вуле-ву, так вуле-ву, а не вуле-ву,
как хотите: я вам имею
честь откланяться и удаляюсь.
— Нет-с, еще надо набавить. Извольте писать. «
Как он взял письмо, собственноручно мною отданное на
почту, я этого не могу разгадать, но зато это же самое может вам свидетельствовать об отважности и предприимчивости этого мерзавца, поставившего себе задачей не отступать от меня и мучить меня, пока вы его не устроите на хорошее жалованье. Заклинаю вас общим нашим благополучием сделать для него даже то, чего невозможно, ибо иначе он клянется открыть все, что мы делали в глупую пору нашего революционерства».
Думали только о том,
как послать письмо?
Почта шла через два дня, а эстафета была бы, по мнению обоих чиновников, делом слишком эффектным, и притом почтмейстерша, друг Термосесова, которого, по указанию Ахиллы, все подозревали в доносе на Туберозова, могла бы писать этому деятелю известия с тою же эстафетой.
Почтмейстерша
почти не ошиблась: муж ее действительно спал в конторе; но маленькая ошибка с ее стороны была лишь в том, что почтмейстер спал не на диване,
как полагала она, а на столе.
Протопоп, слушавший начало этих речей Николая Афанасьича в серьезном,
почти близком к безучастию покое, при последней части рассказа, касающейся отношений к нему прихода, вдруг усилил внимание, и когда карлик, оглянувшись по сторонам и понизив голос, стал рассказывать,
как они написали и подписали мирскую просьбу и
как он, Николай Афанасьевич, взял ее из рук Ахиллы и «скрыл на своей груди», старик вдруг задергал судорожно нижнею губой и произнес...
Есть
как будто что-то похожее на недавние следы, но кто теперь отличит свежий след от вчерашнего, когда снег весь взялся жидким киселем и нога делает в нем
почти бесформенную яму. В городе прокричали утренние петухи. Нет, верно черта сегодня не будет…
Неточные совпадения
Да объяви всем, чтоб знали: что вот, дискать,
какую честь бог послал городничему, — что выдает дочь свою не то чтобы за какого-нибудь простого человека, а за такого, что и на свете еще не было, что может все сделать, все, все, все!
Аммос Федорович. Помилуйте,
как можно! и без того это такая
честь… Конечно, слабыми моими силами, рвением и усердием к начальству… постараюсь заслужить… (Приподымается со стула, вытянувшись и руки по швам.)Не смею более беспокоить своим присутствием. Не будет ли
какого приказанья?
Добчинский. Молодой, молодой человек; лет двадцати трех; а говорит совсем так,
как старик: «Извольте, говорит, я поеду и туда, и туда…» (размахивает руками),так это все славно. «Я, говорит, и написать и
почитать люблю, но мешает, что в комнате, говорит, немножко темно».
Артемий Филиппович. Смотрите, чтоб он вас по
почте не отправил куды-нибудь подальше. Слушайте: эти дела не так делаются в благоустроенном государстве. Зачем нас здесь целый эскадрон? Представиться нужно поодиночке, да между четырех глаз и того…
как там следует — чтобы и уши не слыхали. Вот
как в обществе благоустроенном делается! Ну, вот вы, Аммос Федорович, первый и начните.
Анна Андреевна. Знаешь ли ты,
какой чести удостаивает нас Иван Александрович? Он просит руки нашей дочери.