Неточные совпадения
— Теперь знаю, что такое! — говорил он окружающим, спешиваясь у протопоповских ворот. — Все эти размышления мои до сих пор предварительные были не больше как одною глупостью моею; а теперь я наверное вам скажу, что отец протопоп кроме ничего как просто
велел вытравить литеры греческие, а не то так латинские. Так, так, не иначе как так; это верно, что литеры вытравил,
и если я теперь не отгадал, то сто раз меня дураком после этого назовите.
Чтобы ввести читателя в уразумение этой драмы, мы оставим пока в стороне все тропы
и дороги, по которым Ахилла, как американский следопыт, будет выслеживать своего врага, учителя Варнавку,
и погрузимся в глубины внутреннего мира самого драматического лица нашей
повести — уйдем в мир неведомый
и незримый для всех, кто посмотрит на это лицо
и близко
и издали.
Ахилла
повел по воздуху рукой
и добавил...
Городничий
велел тихо подвести пожарные трубы
и из них народ окачивать.
Он открыл мне днесь всю истинную цену сокровища, которым, по безмерным щедротам Его, я владею,
и велел мне еще преобразиться в наидовольнейшего судьбою своею человека.
Заношу препотешное событие, о чем моя жена с дьяконовым сыном-ритором
вела сегодня не только разговор, но даже
и спор.
2-е октября. Слухи о визитной распре подтверждаются. Губернатор, бывая в царские дни в соборе, имеет обычай в сие время довольно громко разговаривать. Владыка положили прекратить сие обыкновение
и послали своего костыльника просить его превосходительство
вести себя благопристойнее. Губернатор принял замечание весьма амбиционно
и чрез малое время снова возобновил свои громкие с жандармским полковником собеседования; но на сей раз владыка уже сами остановились
и громко сказали...
Ведомо ли тебе, какую жизнь
ведет русский поп, сей „ненужный человек“, которого, по-твоему, может быть напрасно призвали, чтобы приветствовать твое рождение,
и призовут еще раз, также противу твоей воли, чтобы проводить тебя в могилу?
Я отрешен от благочиния
и чуть не отвержен сана. А за что? А вот за что. Занотую
повесть сию с подробностью.
Замечательность беседы сего Мрачковского, впрочем, наиболее всего заключалася для меня в рассказе о некоем профессоре Московского университета, получившем будто бы отставку за то, что на торжественном акте сказал: „Nunquam de republica desperandum“ в смысле „никогда не должно отчаиваться за государство“, но каким-то канцелярским мудрецом понято, что он якобы
велел не отчаяваться в республике, то за сие
и отставлен.
20-го июля. Отлично поправился, проехавшись по благочинию. Так свежо
и хорошо в природе, на людях
и мир
и довольство замечается. В Благодухове крестьяне на свой счет поправили
и расписали храм, но опять
и здесь, при таком спокойном деле, явилось нечто в игривом духе. Изобразили в притворе на стене почтенных лет старца, опочивающего на ложе, а внизу уместили подпись: „В седьмым день Господь почил от всех дел своих“. Дал отцу Якову за сие замечание
и картину
велел замалевать.
20-го июня. Ездил в Благодухово
и картину
велел состругать при себе: в глупом народному духу потворствовать не нахожу нужным. Узнавал о художнике; оказалось, что это пономарь Павел упражнялся. Гармонируя с духом времени в шутливости,
велел сему художнику сесть с моим кучером на облучок
и, прокатив его сорок верст, отпустил пешечком обратно, чтобы имел время в сей проходке поразмыслить о своей живописной фантазии.
Губернатор сему весьма возрадовался, что есть голод, но осерчал, что ему это до сих пор было неизвестно,
и, подозвав своего правителя, сильно ему выговаривал, что тот его не известил о сем прежде, причем, как настоящий торопыга, тотчас же
велел донести о сем в Петербург.
6-го декабря. Постоянно приходят
вести о контрах между предводителем Тугановым
и губернатором, который, говорят, отыскивает, чем бы ткнуть предводителя за свое „просо“,
и, наконец, кажется, они столкнулись. Губернатор все за крестьян, а тот, Вольтер, за свои права
и вольности. У одного правоведство смысл покривило, так что ему надо бы пожелать позабыть то, что он узнал, а у другого — гонору с Араратскую гору
и уже никакого ни к каким правам почтения. У них будет баталия.
Между тем безгромный, тихий дождь пролил, воздух стал чист
и свеж, небо очистилось,
и на востоке седой сумрак начинает серебриться, приготовляя место заре дня иже во святых отца нашего Мефодия Песношского, дня, которому, как мы можем вспомнить, дьякон Ахилла придавал такое особенное
и, можно сказать, великое значение, что даже
велел кроткой протопопице записать у себя этот день на всегдашнюю память.
Но вот на самом верху крутой, нагорной стороны Старого Города, над узкою крестовою тропой, что
ведет по уступам кременистого обрыва к реке, тонко
и прозрачно очерчиваются контуры весьма странной группы.
Протопоп Савелий начал спешно делать свой всегда тщательно содержимый туалет, послал девочку
велеть ударить к заутрене
и велел ей забежать за дьяконом Ахиллой, а сам стал пред кивотом на правило.
— Нет, не «полноте», а это правда. Что это в самом деле, ты духовное лицо, у тебя полголовы седая, а между тем куда ты ни оборотишься, всюду у тебя скандал: там ты нашумел, тут ты накричал, там то повалил, здесь это опрокинул; так везде за собой
и ведешь беспорядок.
«Что, говорю, Данило, где ты был?» Отвечает, что был у исправника, от почтмейстерши ягоды приносил,
и слышал, как там читали, что в чухонском городе Ревеле мертвый человек без тления сто лет лежал, а теперь его
велели похоронить.
Он мне
и рассказал, что как прочитали эту газету, так дьякон
и повел речь о моих костях.
— Не знаете? Ну так я же вам скажу, что им это так не пройдет! Да-с; я вот заберу мои кости, поеду в Петербург да там прямо в рожи им этими костями, в рожи!
И пусть меня
ведут к своему мировому.
Дарьянов
вел последний разговор с Препотенским, отвернувшись
и глядя на двор; но при этом слове он оборотился к учителю лицом
и сказал сквозь едва заметною улыбку...
Дьякон
и учитель похожи были на двух друзей, которые только что пробежались в горелки
и отдыхают. В лице дьякона не было ни малейшей злобы: ему скорей было весело. Тяжко дыша
и поводя вокруг глазами, он заметил посреди дороги два торчащие из пыли человеческие ребра
и обратясь к Препотенскому, сказал ему...
Сердобольная Наталья Николаевна, сберегая покой мужа, ухаживала за ним, боясь каким бы то ни было вопросом нарушить его строгие думы. Она шепотом
велела девочке набить жуковским вакштафом
и поставить в угол на подносике обе трубки мужа
и, подпершись ручкой под подбородок, ждала, когда протоиерей выкушает свой стакан
и попросит второй.
Протопопица показала на это мужу, но прежде чем протопоп успел встать с своего места, дверь передней с шумом распахнулась,
и в залу протоиерейского дома предстал Ахилла, непосредственно
ведя за собой за ухо раскрасневшегося
и переконфуженного Данилку.
Данила только отвернулся в сторону
и улыбался: ему самому было смерть смешно, как дьякон
вел его по улице за ухо, но другие находившиеся при этом разговоре мещане, шутя
и тоже едва сдерживая свой смех, упрекали дьякона в излишней строгости.
— Учителя… — Дьякон развел широко руки, вытянул к носу хоботком обе свои губы
и, постояв так секунду пред мещанами, прошептал: — Закон!.. Закон-то это, я знаю,
велит… да вот отец Савелий не
велит…
и невозможно!
— Расскажу, — отвечал, улыбнувшись, карлик, — расскажу, потому что
повесть эта даже
и приятна. — С этими словами карлик начал.
Встали они, знаете, с этим словом,
велели мне приказать, чтобы к ним послали бурмистра Дементия в их нижний разрядный кабинет,
и сами туда отправились.
— Ага! А что-с? А то, говорят, не расскажет! С чего так не расскажет? Я сказал — выпрошу, вот
и выпросил. Теперь, господа, опять по местам,
и чтоб тихо; а вы, хозяйка,
велите Николаше за это, что он будет рассказывать, стакан воды с червонным вином, как в домах подают.
Все уселись, Николаю Афанасьевичу подали стакан воды, в который он сам впустил несколько капель красного вина,
и начал новую о себе
повесть.
Марфа Андревна рассердятся
и велят мне прощаться с Меттой Ивановной.
Пойдут друг другу набавлять
и набавляют,
и опять рассердится Марфа Андревна, вскрикнет: «Я, матушка, своими людьми не торгую», а госпожа Вихиорова тоже отвечают, что
и они не торгуют, так
и опять
велят нам с Меттой Ивановной прощаться.
Другой раз
велят одеться туркой с турчанкой, мы тоже опять ходим, или матросом с матроской, мы
и этак ходим.
Но в этих платьицах нас на улицу не посылали, а
велят, бывало, одеться, когда обе госпожи за столом кофе кушают,
и чтобы во время их кофею на ковре против их стола бороться.
— Ну-с, а тут уж что же: как приехали мы домой, они
и говорят Алексею Никитичу, «А ты, сынок, говорят, выходишь дурак, что смел свою мать обманывать, да еще квартального приводил», —
и с этим
велели укладываться
и уехали.
И с этим молодая чиновница позвала людей
и велела им тотчас же перенести все излишнее, по ее мнению, убранство мужнина кабинета в кладовую.
Озабоченная хозяйка вступила в свой будуар, открыла большой ореховый шкаф с нарядами
и, пересмотрев весь свой гардероб, выбрала, что там нашлось худшего, позвала свою горничную
и велела себя одевать.
«Теперь необходимо еще одно, чтоб у меня здесь была школа».
И Бизюкина, вручив Ермошке десять медных пятаков,
велела заманить к ней с улицы, сколько он может, мальчишек, сказав каждому из них, что они у нее получат еще по другому пятаку.
Но Термосесов ее не слышал. Ухватясь за мысль, что видит пред собой хозяйского сына, он развивал её, к чему его готовить
и как его
вести.
Он даже благоразумно не понимал, как можно «новой женщине», не сойдя окончательно с ума, обличить такую наглость пред петербургскими предпринимателями,
и потому Препотенский стоял
и глядел на всю эту роскошь с язвительной улыбкой, но когда не обращавшая на него никакого внимания Дарья Николаевна дерзко
велела прислуге, в присутствии учителя, снимать чехлы с мебели, то Препотенский уже не выдержал
и спросил...
Термосесов, еще раз поощрив Варнаву всякими похвалами, встал
и, захватив с собою учителя,
велел ему провести себя куда-нибудь в укромное место
и доставить туда же
и Данилку.
— Ну-с; вот приехал к нему этот кавалерист
и сидит,
и сидит, как зашел от обедни, так
и сидит. Наконец, уж не выдержал
и в седьмом часу вечера стал прощаться. А молчаливый архиерей, до этих пор все его слушавший, а не говоривший, говорит: «А что же, откушать бы со мною остались!» Ну, у того уж
и ушки на макушке: выиграл пари. Ну, тут еще часок архиерей его продержал
и ведет к столу.
— Ну, «болова голит», пройдет голова. Пойдем домой: я тебя провожу, —
и дьякон сострадательно поднял Варнаву на ноги
и повел его к выходу из сада. На дворе уже рассветало.
Кинув все это в ту же рассыльную книгу, в которой бумага была доставлена, он вышел на крыльцо
и отдал книгу солдату; явившемуся длинному дьячку Павлюкану
велел мазать кибитку
и готовиться через час ехать с ним в уезд по благочинию, а работницу послал за Ахиллой.
Слухи о предстоящем судьбище поползли из города в уезд
и в самых нелепейших преувеличениях дошли до Туберозова, который сначала им не верил, но потом, получая отовсюду подтверждения, встревожился
и, не объехав всего благочиния,
велел Павлюкану возвращаться в город.
Пред глазами плачущей старушки в широко распахнувшуюся калитку влез с непокрытою курчавою головою дьякон Ахилла. Он в коротком толстом казакине
и широких шароварах, нагружен какими-то мешками
и ведет за собой пару лошадей, из которых на каждой громоздится большой
и тяжелый вьюк. Наталья Николаевна молча смотрела, как Ахилла ввел на двор своих лошадей, сбросив на землю вьюки,
и, возвратившись к калитке, запер ее твердою хозяйскою рукой
и положил ключ к себе в шаровары.
А этот прокурор, к которому было письмо, говорит: «Скажи, не мое это дело, у вас свое начальство есть»,
и письма не дал, а
велел кланяться, — вот
и возьмите, если хотите, себе его поклон.
И еще
велел всем вам поклониться господин Термосесов; он встретился со мной в городе: катит куда-то шибко
и говорит: «Ах, постой, говорит, пожалуйста, дьякон, здесь у ворот: я тебе штучку сейчас вынесу: ваша почтмейстерша с дочерьми мне пред отъездом свой альбом навязала, чтоб им стихи написать, я его завез, да
и назад переслать не с кем.
Без чинов
и в ближайшем соседстве с закуской, они
вели самые оживленные разговоры
и даже философствовали.