Неточные совпадения
Не смей, и не надо!» Как же не надо? «
Ну, говорю, благословите: я потаенно от самого отца Захарии
его трость супротив вашей ножом слегка на вершок урежу, так что отец Захария этого сокращения и знать не будет», но
он опять: «Глуп, говорит, ты!..»
Ну, глуп и глуп, не впервой мне это от
него слышать, я от
него этим не обижаюсь, потому
он заслуживает, чтоб от
него снесть, а я все-таки вижу, что
он всем этим недоволен, и мне от этого пребеспокойно…
—
Ну а если и сполитикует, а тебе что до этого?
Ну и пусть
его сполитикует.
— Да!
ну…
ну куда же, куда
он драгоценный камень вставит?
— Да
ну, а мою же трость
он тогда зачем взял? В свою камень вставлять будет, а моя
ему на что?
—
Ну, что, зуда, что, что? — частил, обернувшись к
нему, отец Захария, между тем как прочие гости еще рассматривали затейливую работу резчика на иерейских посохах. — Литеры? А? литеры, баран ты этакой кучерявый? Где же здесь литеры?
— А, у исправника.
Ну бог с
ним, когда у исправника. Давай мы
ему, Фёклушка, постель постелем, пока
он воротится.
Она.
Ну, зло-то, какое в
них зло? Так себе, дурачки Божии, тем грешны, что книг начитались.
20-е апреля. Приезжал ко мне приятный карлик и сообщил, что Марфа Андревна указала, дабы каждогодне на летнего Николу, на зимнего и на Крещение я был трижды приглашаем служить к ней в плодомасовскую церковь, за что мне через бурмистра будет платимо жалованье 150 руб., по 50 руб. за обедню.
Ну, уж эти случайности! Чего доброго, я
их даже бояться стану.
„
Ну, — говорю, — а если бы двадцать?“ — „
Ну, а с двадцатью, — говорит, — уж нечего делать — двадцать одолеют“ — и при сем рассказал, что однажды
он, еще будучи в училище, шел с своим родным братом домой и одновременно с проходившею партией солдат увидели куст калины с немногими ветками сих никуда почти не годных ягод и устремились овладеть
ими, и Ахилла с братом и солдаты человек до сорока, „и произошла, — говорит, — тут между нами великая свалка, и братца Финогешу убили“.
— „
Ну так где же она?..“ И решил
им, что души нет.
„А где же
его душа в это время, ибо вы говорили-де, что у скота души нет?“ Отец Захария смутился и ответил только то, что: „а
ну погоди, я вот еще и про это твоему отцу скажу:
он тебя опять выпорет“.
—
Ну вот, лекарю! Не напоминайте мне, пожалуйста, про
него, отец Савелий, да и
он ничего не поможет. Мне венгерец такого лекарства давал, что говорит: «только выпей, так не будешь ни сопеть, ни дыхать!», однако же я все выпил, а меня не взяло. А наш лекарь… да я, отец протопоп,
им сегодня и расстроен. Я сегодня, отец протопоп, вскипел на нашего лекаря. Ведь этакая, отец протопоп, наглость… — Дьякон пригнулся к уху отца Савелия и добавил вслух: — Представьте вы себе, какая наглость!
— Прекрасно-с! Теперь говорят, будто я мою мать честью не урезониваю. Неправда-с! напротив, я ей говорил: «Маменька, не трогайте костей, это глупо; вы, говорю, не понимаете,
они мне нужны, я по
ним человека изучаю».
Ну а что вы с нею прикажете, когда она отвечает: «Друг мой, Варнаша, нет, все-таки лучше я
его схороню…» Ведь это же из рук вон!
Ну, тут уже, разумеется, я все понял, как
он проврался, но чтоб еще более от
него выведать, я говорю
ему: «Но ведь вы же, говорю, дьякон, и в жандармах не служите, чтобы законы наблюдать».
Мне комиссар Данилка вчера говорил, что
он, прощаясь, сказал Туберозову: «
Ну, говорит, отец Савелий, пока я этого Варнаву не сокрушу, не зовите меня Ахилла-дьякон, а зовите меня все Ахилла-воин».
— Не знаете?
Ну так я же вам скажу, что
им это так не пройдет! Да-с; я вот заберу мои кости, поеду в Петербург да там прямо в рожи
им этими костями, в рожи! И пусть меня ведут к своему мировому.
—
Ну, вы на
него не сердитесь — ведь
он добрый.
—
Ну как не пойдет? Скажите
ему, что я
ему приказываю, что я агент тайной полиции и приказываю
ему, чтоб
он сейчас шел, а то я донесу, что
он в Петербург собирается.
—
Ну да; я вижу, что у вас как будто даже нос позеленел, когда я сказал, что
он сюда придет.
—
Ну, скажите пожалуйста: стану я такие глупости приказывать! — отозвался Туберозов и заговорил о чем-то постороннем, а меж тем уплыло еще полчаса, и гости стали собираться по домам. Варнава все не показывался, но зато, чуть только кучер Серболовой подал к крыльцу лошадь, ворота сарая, скрывавшего учителя, с шумом распахнулись, и
он торжественно предстал глазам изумленных
его появлением зрителей.
—
Ну, хорошо: я отойду, — и дьякон со всею свойственною
ему простотой и откровенностию подошел к окну, поднялся на цыпочки и, заглянув в комнаты, проговорил...
— Полагаешься?
Ну так не полагайся. Не сила твоя тебя спасла, а вот это, вот это спасло тебя, — произнес протопоп, дергая дьякона за рукав
его рясы.
— Да,
ну конечно… разумеется… отчасти
оно могло и это… Подите вы прочь, пострелята!.. Впрочем, полагать можно, что
он не на тебя недоволен. Да,
оно даже и верно, что не на тебя.
— Уязвлен, — решил дьякон Ахилла, — знаю:
его все учитель Варнавка гневит,
ну да я с Варнавкой скоро сделаю и прочее и прочее!
«
Ну,
он, — изволят говорить, — тебя за это и утешит».
Ну, тут я уж, как это спокойствие водворится, сейчас подхожу к Марфе Андревне, попрошу у
них ручку поцеловать и скажу: «Покорно вас, матушка, благодарим».
А потом опять, как Марфа Андревна не выдержат, заедем и, как только
они войдут, сейчас и объявляют: «
Ну слушай же, матушка генеральша, я тебе, чтобы попусту не говорить, тысячу рублей за твою уродицу дам», а та, как назло, не порочит меня, а две за меня Марфе Андревне предлагает.
Марфа Андревна говорят ей: «
Ну, хоть позволь же ты своей каракатице, пусть
они хоть походят с Николашей вместе пред домом!» Генеральша на это согласилась, и мы с Меттой Ивановной по тротуару против окон и гуляли.
—
Ну, Никола, — подогнал
его протопоп Савелий.
— Ну-с, а тут уж что же: как приехали мы домой,
они и говорят Алексею Никитичу, «А ты, сынок, говорят, выходишь дурак, что смел свою мать обманывать, да еще квартального приводил», — и с этим велели укладываться и уехали.
—
Ну, хорошо!
ну, и святой Устинии, а об обретении украденных вещей и бежавших рабов (дьякон начал с этого места подчеркивать свои слова) — Феодору Тирону,
его же память празднуем семнадцатого февраля.
—
Ну так я вас огорчу. Это и есть ожидаемый у нас чиновник князь Борноволоков; я узнаю
его, хоть и давно не видал. Так и есть; вон
они и остановились у ворот Бизюкина.
— Гм!
Ну, этого я не слыхал о
нем, а
он по какой-то студенческой истории в крепости сидел.
Ну да
их не покажут; пусть там и сидят, где сидят; но все-таки… все выбрасывать жаль!
—
Ну, «отчего же-с?» Так, просто ни отчего. За что тебе любить
их?
—
Ну и ничего-с, и дура, и значит, что ты
их не любишь, а вперед, я тебя покорно прошу, ты не смей мне этак говорить: «отчего же-с», «ничего-с», а говори просто «отчего» и «ничего». Понимаешь?
— А-а! да у вас тут есть и школка.
Ну, эта комнатка зато и плохандрос:
ну, да для школы ничего. Чему вы
их, паршь-то эту, учите? — заключил
он круто.
— И прекрасно, что
он начальство уважает, и прекрасно!
Ну, мы господ министров всех рядом под низок. Давай? Это кто такой? Горчаков. Канцлер, чудесно!
Он нам Россию отстоял!
Ну, молодец, что отстоял, — давай мы
его за то первого и повесим. А это кто? ба! ба! ба!
— Я?.. то есть ты спрашиваешь, лично был ли я с
ним знаком? Нет; меня бог миловал, — а наши кое-кто наслаждались
его беседой. Ничего; хвалят и превозносят.
Он одну нашу барыню даже в Христову веру привел и Некрасова музу вдохновил. Давай-ка я
его поскорее повешу!
Ну, вот теперь и всё как следует на месте.
—
Ну так кто же здесь твой злейший враг? Говори, и ты увидишь, как
он испытает на себе всю тяжесть руки Термосесова!
—
Ну, а начальство не совсем
его жалует.
— Ну-с; вот приехал к
нему этот кавалерист и сидит, и сидит, как зашел от обедни, так и сидит. Наконец, уж не выдержал и в седьмом часу вечера стал прощаться. А молчаливый архиерей, до этих пор все
его слушавший, а не говоривший, говорит: «А что же, откушать бы со мною остались!»
Ну, у того уж и ушки на макушке: выиграл пари.
Ну, тут еще часок архиерей
его продержал и ведет к столу.
—
Ну, однако, не дороже
его пьянства, — бесстрастно заметил Туганов.
—
Ну послушай! замолчи, дурачок, — дружественно посоветовал Варнаве Ахилла, а Бизюкина от
него презрительно отвернулась. Термосесов же, устраняя
его с дороги, наступил
ему на ногу, отчего учитель, имевший слабость в затруднительные минуты заговариваться и ставить одно слово вместо другого, вскрикнул...
—
Ну, опять все на одного! — воскликнул учитель и заключил, что
он все-таки всегда будет против дворян.
—
Ну и режь
их, если ненавидишь!
—
Ну так пошел вон, — перебил
его, толкнув к двери Термосесов.
— Да…
ну так вот тебе и лампопό! — ответил Термосесов и, щелкнув Препотенского по затылку, выпихнул
его за двери и задвинул щеколду.
—
Ну так ты, я вижу, петербургский мерзавец, — молвил дьякон, нагибаясь за своею шляпою, но в это же самое время неожиданно получил оглушительный удар по затылку и очутился носом на садовой дорожке, на которой в ту же минуту явилась и
его шляпа, а немного подальше сидел на коленях Препотенский. Дьякон даже не сразу понял, как все это случилось, но, увидав в дверях Термосесова, погрозившего
ему садовою лопатой, понял, отчего удар был широк и тяжек, и протянул...
—
Ну, «болова голит», пройдет голова. Пойдем домой: я тебя провожу, — и дьякон сострадательно поднял Варнаву на ноги и повел
его к выходу из сада. На дворе уже рассветало.