Неточные совпадения
— Боже великий, чем люди занимаются! Ну, однако, —
добавил он, — этого так им оставить невозможно. Я поеду просить, чтобы тебе дозволили поступить
в другой университет, а теперь пока отдохни.
Я отвечаю, что он-то прав и что я действительно с удовольствием возьмусь за поручаемое мне дело и сделаю все, что
в силах, но только жалею, что очень мало знаю условия теперешнего сельского быта
в России, и
добавил, что большой пользы надо бы ожидать лишь от таких людей, как он и
другие, на глазах которых начались и совершаются все нынешние реформы.
— Они были, — таинственно уронила губернаторша и
добавила, — но, разумеется, все они имели
другие названия и действовали для вида
в других будто бы целях.
— И я, мой
друг, его люблю, — отозвался губернатор, — но не могу же я его способностям давать больше цены, чем они стоят. Не могу я ему ставить пять баллов, когда ему следует два… только два! Он прекрасный человек, mais il est borné… он ограничен, — перевел мне его превосходительство и
добавил, что он велел Фортунатову пустить меня
в канцелярию, где мне «всё откроют», и просил меня быть с ним без чинов и за чем только нужно — идти прямо к нему,
в чем даже взял с меня и слово.
— Губернатора вы могли надувать, но уж меня-то вы не надули: я сразу понял, что
в вашем поведении что-то есть, и (
добавил он
в другом тоне) вы если проиграли вашу нынешнюю ставку, то проиграли единственно чрез свою нерешительность.
Неточные совпадения
Писатель начал рассказывать о жизни интеллигенции тоном человека, который опасается, что его могут
в чем-то обвинить. Он смущенно улыбался, разводил руками, называл полузнакомые Климу фамилии
друзей своих и сокрушенно
добавлял:
— Как можно! — с испугом сказал Леонтий, выхватывая письмо и пряча его опять
в ящик. — Ведь это единственные ее строки ко мне,
других у меня нет… Это одно только и осталось у меня на память от нее… —
добавил он, глотая слезы.
Героем дворни все-таки оставался Егорка: это был живой пульс ее. Он своего дела, которого, собственно, и не было, не делал, «как все у нас», — упрямо мысленно
добавлял Райский, — но зато совался поминутно
в чужие дела. Смотришь, дугу натягивает, и сила есть: он коренастый, мускулистый, длиннорукий, как орангутанг, но хорошо сложенный малый. То сено примется помогать складывать на сеновал: бросит охапки три и кинет вилы, начнет болтать и мешать
другим.
Его пронимала дрожь ужаса и скорби. Он, против воли, группировал фигуры, давал положение тому,
другому, себе
добавлял, чего недоставало, исключал, что портило общий вид картины. И
в то же время сам ужасался процесса своей беспощадной фантазии, хватался рукой за сердце, чтоб унять боль, согреть леденеющую от ужаса кровь, скрыть муку, которая готова была страшным воплем исторгнуться у него из груди при каждом ее болезненном стоне.
Меня даже зло взяло. Я не знал, как быть. «Надо послать к одному старику, — посоветовали мне, — он, бывало, принашивал меха
в лавки, да вот что-то не видать…» — «Нет, не извольте посылать», — сказал
другой. «Отчего же, если у него есть? я пошлю». — «Нет, он теперь употребляет…» — «Что употребляет?» — «Да, вино-с. Дрянной старичишка! А нынче и отемнел совсем». — «Отемнел?» — повторил я. «Ослеп», —
добавил он.