Неточные совпадения
— А не боитесь, так и прекрасно; а соскучитесь — пожалуйте во всякое время ко мне, я всегда рад.
Вы студент? Я страшно люблю студентов. Сам в университете не был, но к студентам всегда чувствую слабость.
Да что! Как и иначе-то? Это наша надежда. Молодой народ, а между тем у них всё идеи и мысли… а притом же
вы сестрин постоялец, так, стало быть, все равно
что свой. Не правда ли?
Передняя,
что вы видели, зал,
да вот эта комната; но ведь с одного довольно, а денщик мой в кухне; но кухоньку выправил, так
что не стыдно; Клим у меня не так, как у других.
Богомольная только, ну
да что же
вам до этого?
Вы можете этому не поверить, но это именно так; вот, недалеко ходить, хоть бы сестра моя, рекомендую: если
вы с ней хорошенько обойдетесь
да этак иногда кстати пустите при ней о чем-нибудь божественном, так случись потом и недостаток в деньгах, она и денег подождет; а заговорите с ней по-модному,
что «мол Бог — пустяки, я знать Его не хочу», или что-нибудь такое подобное, сейчас и провал, а… а особенно на нашей службе… этакою откровенностию даже все можно потерять сразу.
— Ах, боже мой, нам почти по дороге. Немножко в сторону,
да отчего же? Для друга семь верст не околица, а я — прошу у
вас шестьдесят тысяч извинений — может быть, и не имею еще права вполне называться вашим другом, но надеюсь,
что вы не откажете мне в небольшой услуге.
— Я
вам скажу: в наши лета все в магазинах для дам покупать — это, черт возьми, накладно,
да и
что там купишь?
— Знаю, — говорит, — ангел мой,
что вы приятели,
да мы думали,
что, может быть, он в шутку это над тобой пошутил.
— Ах,
что, — говорит, — в этом, Филимоша,
что жирные эполеты? Разве другие-то это одно до сих пор имеют? Нет,
да я, впрочем, на начальство и не ропщу: я сам знаю,
что я к этой службе неспособен. Стараюсь —
да неспособен, и вот это меня сокрушает. Я переведен сюда для пользы службы, а службе от меня никакой пользы нет,
да и вперед не будет, и я это чувствую и скорблю… Мне худо потому,
что я человек товарищественный.
Вы ведь, я думаю, это помните?
— Гм,
да, мол, вот
что… по реестрам у
вас видно.
— Ах, и вправду! — воскликнул Постельников. — Представьте: сила привычки! Я даже и позабыл: ведь это Трубицын поэт
вас Филимоном прозвал… Правда, правда, это он прозвал… а у меня есть один знакомый, он действительно именинник четырнадцатого декабря, так он даже просил консисторию переменить ему имя, потому… потому…
что… четырнадцатого декабря…
Да!.. четырнадцатого…
—
Да полноте, — говорит, — я даже не понимаю, за
что вы его так сильно раздражили? Не все ли
вам равно, где ни служить?
—
Да что вам до товарищей?
— Помилуйте, — говорю, —
да чего же
вам еще?
—
Да как
вам доложить: торгую понемножку. Нельзя: время такое пришло,
что одним нынче духовенству ничем заниматься нельзя. Нас ведь, дьяконов-то, слыхали?.. нас скоро уничтожат. У нас тут по соседству поливановский дьякон на шасе постоялый двор снял, — чудесно ему идет, а у меня капиталу нет: пока кой-чем берусь, а впереди никто как Бог. В прошлом году до сорока штук овец было продал,
да вот Бог этим несчастьем посетил.
—
Да мы, — говорит, — с ним, с отцом Иваном, тут немного поссорились, и им чрез нас вдобавок того ничего и не было насчет их плясоты, а ведь они вон небось
вам не рассказали,
что с ними с самими-то от того произошло?
—
Да почему же
вы так уверены,
что он непременно запрещенную проповедь пишет?
— Напрасно, — отвечает. — Ведь все же равно,
вы меня звали, только не за тем, за
чем следовало; а по службе звать никакой обиды для меня нет. Назвался груздем — полезай в кузов;
да и сам бы рад скорее с плеч свалить эту пустую консультацию. Не знаю,
что вам угодно от меня узнать, но знаю,
что решительно ничего не знаю о том,
что можно сделать для учреждения врачебной части в селениях.
—
Да зачем же ему нужно умирать с медицинскою помощью? — вопросил лекарь. — Разве ему от этого легче будет или дешевле? Пустяки-с все это! Поколику я медик и могу оказать человеку услугу, чтоб он при моем содействии умер с медицинскою помощью, то ручаюсь
вам,
что от этого мужику будет нимало не легче, а только гораздо хлопотнее и убыточнее.
— А оттого, — отвечает, —
что мужик не
вы, он не пойдет к лекарю, пока ему только кажется,
что он нездоров. Это делают жиды
да дворяне, эти охотники пачкаться, а мужик человек степенный и солидный, он рассказами это про свои болезни докучать не любит, и от лекаря прячется, и со смоком дожидается, пока смерть придет, а тогда уж любит, чтоб ему не мешали умирать и даже готов за это деньги платить.
—
Да и не к
чему приближаться; я
вам сказал и, кажется, доказал,
что это вовсе не нужно.
«Извольте, говорю, Василий Иванович, если дело идет о решительности, я берусь за это дело, и школы
вам будут, но только уж смотрите, Василий Иванович!» — «
Что, спрашивает, такое?» — «А чтобы мои руки были развязаны, чтоб я был свободен, чтобы мне никто не препятствовал действовать самостоятельно!» Им было круто, он и согласился, говорит: «Господи!
да Бог тебе в помощь, Ильюша,
что хочешь с ними делай, только действуй!» Я человек аккуратный, вперед обо всем условился: «смотрите же, говорю, чур-чура: я ведь разойдусь, могу и против земства ударить, так
вы и там меня не предайте».
Да что это за вздор, я
вас спрашиваю?
— Нечего, — говорю, — плевать: он комичен немножко, а все-таки он русский человек, и пока
вы его не дразнили, как собаку, он жил, служил и дело делал. А он, видно, врет-врет,
да и правду скажет,
что в
вас русского-то только и есть,
что квас
да буженина.
— Нимало-с;
да что же шуточного во всем том,
что я
вам говорю?
—
Да оттого,
что вы так недавно были заняты службой.
Я
вам признаюсь, ведь все ваше поведение для меня было всегда очень подозрительно; я и сам думал,
что вы за господин такой,
что ко всем ездите и всех просите: «посоветуйте мне, бога ради»,
да все твердите: «народ, села, села, народ»…
—
Да… но
вы забываете,
что ведь между нами с Перловым лежит бездна: он всех хочет перевешать, а я ведь против смертной казни, и, в случае чего-нибудь, я бы первых таких господ самих перевешал, — отвечал, отворачиваясь, Готовцев.
Занимавший нас своими рассказами дядя мой так и затрепетал;
да, признаюсь
вам,
что мы и все-то сами себя нехорошо почувствовали. Страшно, знаете, не страшно, а все, как Гоголь говорил, — «трясение ощущается».
— Ах
вы, — говорит, — чухонцы этакие: и
вы смеете романтиков не уважать? Какие такие у
вас гражданские чувства? Откуда
вам свобода возьмется?
Да вам и вольности ваши дворянские Дмитрий Васильевич Волков писал, запертый на замок вместе с датским кобелем, а
вам это любо? Ну, так вот за то же
вам кукиш будет под нос из всех этих вольностей: людишек у
вас, это, отобрали…
Что, ведь отобрали?
«
Да мне-то, — думаю, —
что такое до
вас? По мне,
вы какие ни будьте, я
вас и знать не хочу», и сейчас же сам крякнул и объявил им,
что я здесь, не хозяин и
что хозяина самого, дяди моего, нету дома.