Неточные совпадения
Его спросили:
кто же это
такой человек, который ведает и исправляет дела самоубийц после их смерти?
—
Так кто же; солдат, или вахтер, или помазок — чей возок?
—
Так прах же тебя разберет,
кто же ты
такой?
Я обрадовался этому случаю и изо всей силы затянул «дддд-и-и-и-т-т-т-ы-о-о», и с версту все это звучал, и до того разгорелся, что как стали мы нагонять парный воз, на
кого я кричал-то, я и стал в стременах подниматься и вижу, что человек лежит на сене на возу, и как его, верно, приятно на свежем поветрии солнышком пригрело, то он, ничего не опасаяся, крепко-прекрепко спит,
так сладко вверх спиною раскинулся и даже руки врозь разложил, точно воз обнимает.
«
Так, — говорит, — потому, что у нас здесь не то, что у вас на земле: здешние не все говорят и не все ходят, а
кто чем одарен, тот то и делает. А если ты хочешь, — говорит, —
так я тебе дам знамение в удостоверение».
— Вот за печать с тебя надо бы прибавку, потому что я
так со всех беру, но только уже жалею твою бедность и не хочу, чтобы моих рук виды не в совершенстве были. Ступай, — говорит, — и
кому еще нужно — ко мне посылай.
Ух, как скучно! пустынь, солнце да лиман, и опять заснешь, а оно, это течение с поветрием, опять в душу лезет и кричит: «Иван! пойдем, брат Иван!» Даже выругаешься, скажешь: «Да покажись же ты, лихо тебя возьми,
кто ты
такой, что меня
так зовешь?» И вот я
так раз озлобился и сижу да гляжу вполсна за лиман, и оттоль как облачко легкое поднялось и плывет, и прямо на меня, думаю: тпру, куда ты, благое, еще вымочишь!
— Подлинно диво, он ее, говорят, к ярмарке всереди косяка пригонил, и
так гнал, что ее за другими конями никому видеть нельзя было, и никто про нее не знал, опричь этих татар, что приехали, да и тем он сказал, что кобылица у него не продажная, а заветная, да ночью ее от других отлучил и под Мордовский ишим в лес отогнал и там на поляне с особым пастухом пас, а теперь вдруг ее выпустил и продавать стал, и ты погляди, что из-за нее тут за чудеса будут и что он, собака, за нее возьмет, а если хочешь, ударимся об заклад,
кому она достанется?
— Это у них самое обыкновенное средство: если они
кого полюбят и удержать хотят, а тот тоскует или попытается бежать, то и сделают с ним, чтобы он не ушел.
Так и мне, после того как я раз попробовал уходить, да сбился с дороги, они поймали меня и говорят: «Знаешь, Иван, ты, говорят, нам будь приятель, и чтобы ты опять не ушел от нас, мы тебе лучше пятки нарубим и малость щетинки туда пихнем»; ну и испортили мне
таким манером ноги,
так что все время на карачках ползал.
— Ничего; это у них хорошо приноровлено: они эдак
кого волосом подщетинят, тому хорошо ходить нельзя, а на коне
такой подщетиненный человек еще лучше обыкновенного сидит, потому что он, раскорякой ходючи, всегда ноги колесом привыкает держать и коня, как обручем, ими обтянет
так, что ни за что его долой и не сбить.
«Ну, — говорю, — легко ли мне обязанность татарчат воспитывать. Кабы их крестить и причащать было
кому, другое бы еще дело, а то что же: сколько я их ни умножу, все они ваши же будут, а не православные, да еще и обманывать мужиков станут, как вырастут».
Так двух жен опять взял, а больше не принял, потому что если много баб,
так они хоть и татарки, но ссорятся, поганые, и их надо постоянно учить.
— Это
кто же
такой этот Талафа: тоже татарин?
— А то как же-с, там ведь не проезжая дорога, встретить некого, а встретишь,
так не обрадуешься,
кого обретешь. Мне на четвертый день чувашин показался, один пять лошадей гонит, говорит: «Садись верхом».
Я и еще одну позволил и сделался очень откровенный: все им рассказал: откуда я и где и как пребывал. Всю ночь я им, у огня сидя, рассказывал и водку пил, и все мне
так радостно было, что я опять на святой Руси, но только под утро этак, уже костерок стал тухнуть и почти все,
кто слушал, заснули, а один из них, ватажный товарищ, говорит мне...
Если
кто паристых лошадей подбирает и если, например, один конь во лбу с звездочкой, — барышники уже
так и зрят, чтобы
такую звездочку другой приспособить: пемзою шерсть вытирают, или горячую репу печеную приложат где надо, чтобы белая шерсть выросла, она сейчас и идет, но только всячески если хорошо смотреть, то
таким манером ращенная шерстка всегда против настоящей немножко длиннее и пупится, как будто бородочка.
— Вы еще знаете ли,
кто я
такой? Ведь я вам вовсе не ровня, у меня свои крепостные люди были, и я очень много
таких молодцов, как вы, на конюшне для одной своей прихоти сек, а что я всего лишился,
так на это была особая божия воля, и на мне печать гнева есть, а потому меня никто тронуть не смеет.
— А ты знаешь ли, любезный друг: ты никогда никем не пренебрегай, потому что никто не может знать, за что
кто какой страстью мучим и страдает. Мы, одержимые, страждем, а другим зато легче. И сам ты если какую скорбь от какой-нибудь страсти имеешь, самовольно ее не бросай, чтобы другой человек не поднял ее и не мучился; а ищи
такого человека, который бы добровольно с тебя эту слабость взял.
— Подойди-ка, — говорю, — еще поближе. — И как он подошел, я его взял за плечи, и начинаю рассматривать, и никак не могу узнать,
кто он
такой? как только его коснулся, вдруг ни с того ни с сего всю память отшибло. Слышу только, что он что-то по-французски лопочет: «ди-ка-ти-ли-ка-ти-пе», а я в том ничего не понимаю.
— Да перестань, — говорю, — дура, отвечай мне по-русски,
кто ты
такой, потому что я тебя позабыл.
— Тьфу, мол, ты пострел этакой! — и на минутку будто вспомню, что это он, но стану в него всматриваться, и вижу у него два носа!.. Два носа, да и только! А раздумаюсь об этом — позабуду,
кто он
такой…
— Да
кто же ты, мол,
такой?
И пошли. Идем оба, шатаемся, но всё идем, а я не знаю куда, и только вдруг вспомню, что
кто же это
такой со мною, и опять говорю...
— Отчего же это я позабываю,
кто ты
такой?
— Послушай ты…
кто ты
такой! что ты там роешься?
— Ну, теперь, мол, верно, что ты не вор, — а
кто он
такой — опять позабыл, но только уже не помню, как про то и спросить, а занят тем, что чувствую, что уже он совсем в меня сквозь затылок точно внутрь влез и через мои глаза на свет смотрит, а мои глаза ему только словно как стекла.
— Ну, послушай ты,
кто ты
такой ни есть: черт, или дьявол, или мелкий бес, а только, сделай милость, или разбуди меня, или рассыпься.
Посидит-посидит иной,
кто посолиднее, и сначала, видно, очень стыдится идти, а только глазом ведет, либо усом дергает, а потом один враг его плечом дернет, другой ногой мотнет, и смотришь, вдруг вскочит и хоть не умеет плясать, а пойдет
такое ногами выводить, что ни к чему годно!
«Ничего не жалеем: танцуй!» — деньги ей
так просто зря под ноги мечут,
кто золото,
кто ассигнации.
— А нет ли, — говорит, — там где-нибудь моей с ним разлучницы? Скажи мне: может, он допреж меня
кого любил и к ней назад воротился, или не задумал ли он, лиходей мой, жениться? — А у самой при этом глаза
так и загорятся, даже смотреть ужасно.
— Он, — говорит, — платьев мне, по своему вкусу,
таких нашил, каких тягостной не требуется: узких да с талиями; я их надену, выстроюсь, а он сердится, говорит: «Скинь; не идет тебе»; не надену их, в роспашне покажусь, еще того вдвое обидится, говорит; «На
кого похожа ты?» Я все поняла, что уже не воротить мне его, что я ему опротивела…