Неточные совпадения
Но, при всем этом добром простодушии,
не много надо
было наблюдательности, чтобы видеть в нем человека много видевшего и, что называется, «бывалого». Он держался смело, самоуверенно,
хотя и без неприятной развязности, и заговорил приятным басом с повадкою.
Тогда в Москву англичанин Рарей приезжал, — «бешеный усмиритель» он назывался, — так она, эта подлая лошадь, даже и его чуть
не съела, а в позор она его все-таки привела; но он тем от нее только и уцелел, что, говорят, стальной наколенник имел, так что она его
хотя и
ела за ногу, но
не могла прокусить и сбросила; а то бы ему смерть; а я ее направил как должно.
А он все с аглицкой, ученой точки берет, и
не поверил; говорит: «Ну, если ты
не хочешь так, в своем виде, открыть, то давай с тобою вместе ром
пить».
— Поэтому-с. Да и как же поступить, когда он с тех пор даже встретить меня опасался? А я бы очень к нему тогда
хотел, потому что он мне, пока мы с ним на роме на этом состязались, очень понравился, но, верно, своего пути
не обежишь, и надо
было другому призванию следовать.
Мой родитель
был кучер Северьян, и
хотя приходился он
не из самых первых кучеров, потому что у нас их
было большое множество, но, однако, он шестериком правил, и в царский проезд один раз в седьмом номере
был, и старинною синею ассигнациею жалован.
— Вот за печать с тебя надо бы прибавку, потому что я так со всех беру, но только уже жалею твою бедность и
не хочу, чтобы моих рук виды
не в совершенстве
были. Ступай, — говорит, — и кому еще нужно — ко мне посылай.
Это, восторгаюсь,
будет чудесно, и того, что мне в это время говорит и со слезами моя барынька лепечет, уже
не слушаю, а только играть
хочу.
— Подлинно диво, он ее, говорят, к ярмарке всереди косяка пригонил, и так гнал, что ее за другими конями никому видеть нельзя
было, и никто про нее
не знал, опричь этих татар, что приехали, да и тем он сказал, что кобылица у него
не продажная, а заветная, да ночью ее от других отлучил и под Мордовский ишим в лес отогнал и там на поляне с особым пастухом пас, а теперь вдруг ее выпустил и продавать стал, и ты погляди, что из-за нее тут за чудеса
будут и что он, собака, за нее возьмет, а если
хочешь, ударимся об заклад, кому она достанется?
— Это у них самое обыкновенное средство: если они кого полюбят и удержать
хотят, а тот тоскует или попытается бежать, то и сделают с ним, чтобы он
не ушел. Так и мне, после того как я раз попробовал уходить, да сбился с дороги, они поймали меня и говорят: «Знаешь, Иван, ты, говорят, нам
будь приятель, и чтобы ты опять
не ушел от нас, мы тебе лучше пятки нарубим и малость щетинки туда пихнем»; ну и испортили мне таким манером ноги, так что все время на карачках ползал.
— Нет-с, они никогда за это друг на друга
не сердятся: кто кого по любовному уговору перебьет, тот и получай, и больше ничего; а только хан Джангар мне, точно, один раз выговаривал… «Эх, говорит, Иван, эх, глупая твоя башка, Иван, зачем ты с Савакиреем за русского князя сечься сел, я, говорит,
было хотел смеяться, как сам князь рубаха долой
будет снимать».
— Что же, мол, это такое? Что ты в кровать
не попадешь, это понятно, потому что все
пить ищешь; но чтобы христианские чувства тебе
не позволяли этаку вредную пакость бросить, этому я верить
не хочу.
— Да, вот ты, — отвечает, —
не хочешь этому верить… Так и все говорят… А что, как ты полагаешь, если я эту привычку пьянствовать брошу, а кто-нибудь ее поднимет да возьмет: рад ли он этому
будет или нет?
— Такая воля, — говорит, — особенная в человеке помещается, и ее нельзя ни пропить, ни проспать, потому что она дарована. Я, — говорит, — это тебе показал для того, чтобы ты понимал, что я, если
захочу, сейчас могу остановиться и никогда
не стану
пить, но я этого
не хочу, чтобы другой кто-нибудь за меня
не запил, а я, поправившись, чтобы про бога
не позабыл. Но с другого человека со всякого я готов и могу запойную страсть в одну минуту свести.
И обошла она первый ряд и второй — гости вроде как полукругом сидели — и потом проходит и самый последний ряд, за которым я сзади за стулом на ногах стоял, и
было уже назад повернула,
не хотела мне подносить, но старый цыган, что сзади ее шел, вдруг как крикнет...
Мне
было, признаться, на это и неохота: я
не хотел продолжать и
хотел вон идти; но они просят, и
не пущают, и зовут...
Я тут же и вспомнил его слова, что он говорил: «как бы хуже
не было, если питье бросить», — и пошел его искать —
хотел просить, чтобы он лучше меня размагнетизировал на старое, но его
не застал.
«Ну,
была не была, поеду.
Хотя ежели что дурное об измене узнаю, всего ей
не выскажу, но посмотрю и приведу все дело в ясность».
Я
было сейчас же и поднялся, чтобы на кухню уйти, но нянюшка Татьяна Яковлевна разговорчивая
была старушка из московских: страсть любила все высказать и
не захотела через это слушателя лишиться, а говорит...
— На счастье, — говорит, — мое, шелковый шнурочек у меня на шее
не крепок
был, перезниял и перервался, потому что я давно на нем ладанку носила, а то бы он мне горло передушил; да я полагаю так, что он того именно и
хотел, потому что даже весь побелел и шипит...
И послали, но только ходила, ходила бумага и назад пришла с неверностью. Объяснено, что никогда, говорят, у нас такого происшествия ни с какою цыганкою
не было, а Иван-де Северьянов
хотя и
был и у князя служил, только он через заочный выкуп на волю вышел и опосля того у казенных крестьян Сердюковых в доме помер.
— Ничего; в провале свидетелей
не было, кроме самой этой феи, а только наши сенатские все взбунтовались и
не захотели меня в труппе иметь; а как они первые там представители, то хозяин для их удовольствия меня согнал.
— Совсем без крова и без пищи
было остался, но эта благородная фея меня питала, но только мне совестно стало, что ей, бедной, самой так трудно достается, и я все думал-думал, как этого положения избавиться? На фиту
не захотел ворочаться, да и к тому на ней уже другой бедный человек сидел, мучился, так я взял и пошел в монастырь.
Вот меня и отпустили, и я теперь на богомоление в Соловки к Зосиме и Савватию благословился и пробираюсь. Везде
был, а их
не видал и
хочу им перед смертью поклониться.