Неточные совпадения
Ну, хорошо: скорбит он и скорбит,
а владыко решили, что быть ему за его пьянство без места, и легли однажды после трапезы на диванчик с книжкой отдохнуть и заснули.
Ну-с, хорошо: рассудили так его высокопреосвященство и оставили все это дело естественному оного течению, как было начато,
а сами провели время, как им надлежало, и отошли опять в должный час ко сну.
И насилу его высокопреосвященство добились, что он повинился: «Виноват, — говорит, — в одном, что сам, слабость душевную имея и от отчаяния думая, что лучше жизни себя лишить, я всегда на святой проскомидии за без покаяния скончавшихся и руки на ся наложивших молюсь…»
Ну, тут владыко и поняли, что то за тени пред ним в видении, как тощие гуси, плыли, и не восхотели радовать тех демонов, что впереди их спешили с губительством, и благословили попика: «Ступай, — изволили сказать, — и к тому не согрешай,
а за кого молился — молись», — и опять его на место отправили.
Ну-с, уселся я,
а четверо человек тому коню морду поводьями в разные стороны тащат, чтобы он на которого-нибудь из них зубом не кинулся.
А он все с аглицкой, ученой точки берет, и не поверил; говорит: «
Ну, если ты не хочешь так, в своем виде, открыть, то давай с тобою вместе ром пить».
После этого мы пили вдвоем с ним очень много рому, до того, что он раскраснелся и говорит, как умел: «
Ну, теперь, мол, открывай, что ты с конем делал?»
А я отвечаю: «Вот что…» — да глянул на него как можно пострашнее и зубами заскрипел,
а как горшка с тестом на ту пору при себе не имел, то взял да для примеру стаканом на него размахнул,
а он вдруг, это видя, как нырнет — и спустился под стол, да потом как шаркнет к двери, да и был таков, и негде его стало и искать.
—
Ну уж не знаю-с, будет ли это сколько-нибудь интересно,
а извольте слушать.
Мы этих офицерских кофишенками звали, потому что на них нет никакого удовольствия ехать, так как на них офицеры даже могут сидеть,
а те были просто зверь, аспид и василиск, все вместе: морды эти одни чего стоили, или оскал, либо ножищи, или гривье…
ну то есть, просто сказать, ужасть!
Должность нелегкая; за дорогу, бывало, несколько раз такие перемены происходят, то слабеешь, то исправишься,
а дома от седла совсем уже как неживого отрешат, положат и станут давать хрен нюхать;
ну а потом привык, и все это нипочем сделалось; еще, бывало, едешь, да все норовишь какого-нибудь встречного мужика кнутом по рубахе вытянуть.
Его лошади как подхватят с возом под гору,
а он сразу как взметнется, старенький этакой, вот в таком, как я ноне, в послушничьем колпачке, и лицо какое-то такое жалкое, как у старой бабы, да весь перепуганный, и слезы текут, и
ну виться на сене, словно пескарь на сковороде, да вдруг не разобрал, верно, спросонья, где край, да кувырк с воза под колесо и в пыли-то и пополз… в вожжи ногами замотался…
«
Ну так пускай же, — говорю, — она сама придет мне про это скажет,
а то ты, может быть, это выдумал».
— Да и где же, — говорит, — тебе это знать. Туда, в пропасть, и кони-то твои передовые заживо не долетели — расшиблись,
а тебя это словно какая невидимая сила спасла: как на глиняну глыбу сорвался, упал, так на ней вниз, как на салазках, и скатился. Думали, мертвый совсем,
а глядим — ты дышишь, только воздухом дух оморило.
Ну,
а теперь, — говорит, — если можешь, вставай, поспешай скорее к угоднику: граф деньги оставил, чтобы тебя, если умрешь, схоронить,
а если жив будешь, к нему в Воронеж привезть.
—
Ну, ты взаправду дурак,
а впрочем, это само собою, я сам, когда придет время, про тебя вспомню,
а гармонию, — говорит, — ему сейчас же купить.
Ну ничего; другой в гнезде остался,
а этого дохлого откуда ни возьмись белая кошка какая-то мимо бежала и подхватила и помчала.
—
Ну, хорошо, — говорит, —
ну, не хочешь дитя мне отдать, так по крайней мере не сказывай, — говорит, — моему мужу,
а твоему господину, что ты меня видел, и приходи завтра опять сюда на это самое место с ребенком, чтобы я его еще поласкать могла.
Потому муж мой, как сам, говорит, знаешь, неаккуратной жизни,
а этот с этими…
ну, как их?., с усиками, что ли, прах его знает, и очень чисто, говорит, он завсегда одевается, и меня жалеет, но только же опять я, говорит, со всем с этим все-таки не могу быть счастлива, потому что мне и этого дитя жаль.
—
Ну, мол, жаль или не жаль,
а только я себя не продавал ни за большие деньги, ни за малые, и не продам,
а потому все ремонтеровы тысячи пусть при нем остаются,
а твоя дочка при мне.
—
Ну вот видишь, — отвечает, —
а теперь у тебя и такого нет. На же вот тебе двести рублей денег на дорогу и ступай с богом, куда хочешь.
— Это я по-солдатски, по артикулу приготовился: извольте, — говорю, — меня с обеих сторон ударить, — и опять щеки надул;
а он вдруг, вместо того чтобы меня бить, сорвался с места и
ну целовать меня и говорит...
А хан Джангар видит, что на всех от нее зорость пришла и господа на нее как оглашенные цену наполняют, кивнул чумазому татарчонку,
а тот как прыг на нее, на лебедушку, да и
ну ее гонить, — сидит, знаете, по-своему, по-татарски, коленками ее ежит,
а она под ним окрыляется и точно птица летит и не всколыхнет,
а как он ей к холочке принагнется да на нее гикнет, так она так вместе с песком в один вихорь и воскурится.
—
Ну,
а теперь сообрази, как он нутрём действует?
—
Ну,
а теперь сообрази, как он нутрём весь удар просторно ложится; шибко бьет, запыхается,
а в открытый рот дышит, он у себя воздухом все нутро пережжет.
Ну,
а я себе думаю: «Ах, если еще что будет в этом самом роде, то уже было бы только кому за меня заложиться,
а уже я не спущу!»
«
Ну так что же, мол, такое, что я его убил? Ведь это дело любовное.
А разве лучше было бы, если бы он меня засек?»
Ну, я себе думаю: «Ладно, братцы, судите ветра в поле»;
а как, по-моему, полиция, нет ее ничего вреднее, то я сейчас шмыг за одного татарина, да за другого. Шепчу им...
— Это у них самое обыкновенное средство: если они кого полюбят и удержать хотят,
а тот тоскует или попытается бежать, то и сделают с ним, чтобы он не ушел. Так и мне, после того как я раз попробовал уходить, да сбился с дороги, они поймали меня и говорят: «Знаешь, Иван, ты, говорят, нам будь приятель, и чтобы ты опять не ушел от нас, мы тебе лучше пятки нарубим и малость щетинки туда пихнем»;
ну и испортили мне таким манером ноги, так что все время на карачках ползал.
—
А разно… Как ей, бывало, вздумается; на колени, бывало, вскочит; либо спишь,
а она с головы тюбетейку ногой скопнет да закинет куда попало,
а сама смеется. Станешь на нее грозиться,
а она хохочет, заливается, да, как русалка, бегать почнет,
ну а мне ее на карачках не догнать — шлепнешься, да и сам рассмеешься.
«Это, мол, верно: они без денег ничего не могут».
Ну,
а Агашимола, он из дальней орды был, где-то над самым Каспием его косяки ходили, он очень лечиться любил и позвал меня свою ханшу попользовать и много голов скота за то Емгурчею обещал. Емгурчей меня к нему и отпустил: набрал я с собою сабуру и калганного корня и поехал с ним.
А Агашимола как взял меня, да и гайда в сторону со всем кочем, восемь дней в сторону скакали.
«
Ну, — говорю, — легко ли мне обязанность татарчат воспитывать. Кабы их крестить и причащать было кому, другое бы еще дело,
а то что же: сколько я их ни умножу, все они ваши же будут,
а не православные, да еще и обманывать мужиков станут, как вырастут». Так двух жен опять взял,
а больше не принял, потому что если много баб, так они хоть и татарки, но ссорятся, поганые, и их надо постоянно учить.
— Да ведь как их ласкать? Разумеется, если, бывало, когда один сидишь,
а который-нибудь подбежит,
ну ничего, по головке его рукой поведешь, погладишь и скажешь ему: «Ступай к матери», но только это редко доводилось, потому мне не до них было.
Я думаю: «
Ну, что же на это роптать: они люди должностные, и, может быть, им со мною неловко иначе при татарах обойтися», — и оставил,
а выбрал такой час, что они были одни в особливой ставке, и кинулся к ним и уже со всею откровенностью им все рассказал, что самую жестокую участь претерпеваю, и прошу их...
Жидовин, батюшки, как клялся, что денег у него нет, что его бог без всего послал, с одной мудростью,
ну, однако, они ему не поверили,
а сгребли уголья, где костер горел, разостлали на горячую золу коневью шкуру, положили на нее и стали потряхивать.
—
Ну,
а как же вы-то от них вырвались?
Да еще трубку с вертуном выпустил…
Ну, тут уже они, увидав, как вертун с огнем ходит, все как умерли… Огонь погас,
а они всё лежат, и только нет-нет один голову поднимет, да и опять сейчас мордою вниз,
а сам только пальцем кивает, зовет меня к себе. Я подошел и говорю...
—
Ну,
а потом как же все-таки вы от этих новых христиан убежали с своими искалеченными ногами и как вылечились?
«Ну-ка, господи благослови, за свое возвращение!» — и выпил,
а ватажники пристают, добрые ребята.
«
Ну так я, — говорю, — я от вас не пойду;
а у вас небось тут можно жить и без паспорта?»
Ну, высекли меня по-старинному, в разрядной избе, и я прихожу к отцу Илье,
а он стал меня исповедовать и на три года не разрешает мне причастия…
«
Ну, мало ли, — говорит, — что; ты ждал,
а зачем ты, — говорит, — татарок при себе вместо жен держал… Ты знаешь ли, — говорит, — что я еще милостиво делаю, что тебя только от причастия отлучаю,
а если бы тебя взяться как должно по правилу святых отец исправлять, так на тебе на живом надлежит всю одежду сжечь, но только ты, — говорит, — этого не бойся, потому что этого теперь по полицейскому закону не позволяется».
Он, однако, был и этим доволен, и говорит; «
Ну уж это не твоя беда, сколько я научусь,
а ты только сказывай».
«Как, благодаришь! — начнет смехом,
а там уже пойдет сердиться: —
Ну, пожалуйста, — говорит, — не забывайся, прекрати надо мною свою опеку и подай деньги».
Ну,
а тут как мне это устроить, когда моего князя при мне нет?
—
А ну-ка погляди теперь на меня?
—
Ну, хорошо, мол,
а если ты мой друг, так ты, может быть, мне повредить можешь?
—
Ну, теперь, мол, верно, что ты не вор, —
а кто он такой — опять позабыл, но только уже не помню, как про то и спросить,
а занят тем, что чувствую, что уже он совсем в меня сквозь затылок точно внутрь влез и через мои глаза на свет смотрит,
а мои глаза ему только словно как стекла.
—
Ну, послушай ты, кто ты такой ни есть: черт, или дьявол, или мелкий бес,
а только, сделай милость, или разбуди меня, или рассыпься.
Ну,
а лучше, мол, попробовать… зайду посмотрю, что здесь такое: если тут настоящие люди, так я у них дорогу спрошу, как мне домой идти,
а если это только обольщение глаз,
а не живые люди… так что же опасного? я скажу: «Наше место свято: чур меня» — и все рассыпется.
— Ну-с,
а как же вы с князем-то своим за выпущенных лебедей кончили?