Неточные совпадения
Через день после визита, сделанного мне Шульцем, я отправился к Норкам узнать о здоровье Мани. Это
было перед
вечером. Маня сама отперла мне двери и этим сделала вопрос о ее здоровье почти неуместным, но тем не менее меня все встретили здесь очень радушно, и я очень скоро не только познакомился с семейством Норков, но даже стал в нем почти своим или, по крайней мере, очень близким человеком.
Жило семейство Норков как нельзя тише и скромнее. Кроме каких-то двух старушек и пастора Абеля, у них запросто не бывал никто. С выходом замуж Берты Ивановны, которая поселилась с своим мужем через два дома от матери, ежедневным их посетителем сделался зять. Шульц вместе с женою навещал тещину семью аккуратно каждый
вечер и
был настоящим их семьянином и сыном Софьи Карловны. Потом в доме их, по известному читателям случаю, появился я, и в тот же день, вслед за моим выходом, Шульц привез художника Истомина.
Так окончился наш сытный завтрак, а в восемь часов
вечера мы снова
были у Норков.
Всех незаметнее на этом танцевальном
вечере были Ида Ивановна и Маня.
— А такие
были молодые люди — хорошие, дружные; придут, бывало,
вечером к молодой девушке да сядут с ней у окошечка, начнут вот вдвоем попросту орешки грызть да рассказывать, что они днем видели, что слышали, — вот так это молодые люди
были; а теперь я уж не знаю, с кого детям и пример брать.
Позднейшие обстоятельства показали, что правильное появление
вечерами на нашей лестнице этой востроглазой девушки в самом деле
было достойно особенного внимания, но что хотя Янко, в качестве живого человека, имел полнейшее право на собственный роман в Петербурге, однако же тем не менее эта востроглазая особа совсем не
была героинею его романа.
В тот же самый день, как мне пришла в голову эта мысль, только что я уселся
было поздним
вечером поработать, слышу — снизу, с тротуара какой-то женский голос позвал меня по имени.
— Да; она очень хочет вас видеть, и завтра
вечером у них, кроме Иды Ивановны, никого не
будет дома, — сказал я, возвращая Истомину Манину записку.
Писали, какая
была ночь, как
вечер быстро сменился тьмою, как осторожно наши шли обрывом взорванной скалы, как сшиблись в свалке и крикнул женский голос в толпе чеченцев; что на этот голос из-за наших рядов вынесся находившийся в экспедиции художник И… что он рубил своих за бусурманку, с которой
был знаком и считался кунаком ее брату, и что храбрейший офицер, какой-то N или Z ему в лицо стрелял в упор и если не убил его, так как пистолет случайно
был лишь с холостым зарядом, то, верно, ослепил.
Нынче у Риперта
будет на
вечере Бер — человек, который целый век сидит дома, сам делает сбрую для своих лошадей, ложится спать в девять часов непременно и, к довершению всех своих чудачеств, женился на русской, которая, однако, заболела, захирела и, говорят, непременно скоро умрет с тоски.
Исчужа можно
было предполагать, что сюда на этот
вечер ожидают прибытия Кармакдойля или Рауля-Синей бороды.
Два дня происходила переноска мебели и установка хозяйской квартиры, на третий день
вечером был назначен банкет. Берта Ивановна говорила, что банкет следует отложить, что она решительно не может так скоро устроиться, но Шульц пригнал целую роту мебельщиков, драпировщиков и официантов и объявил, чтоб завтра все непременно
было готово.
На другой день после этого пира Шульц сидел
вечером у тещи, вдвоем с старушкой в ее комнате, а Берта Ивановна с сестрою в магазине. Авдотья стояла, пригорюнясь и подпершись рукою, в коридоре: все
было пасмурно и грустно.
Пешеход даже часто останавливается здесь, перед окнами Шульцевой залы, и иногда в темный
вечер их столкнется здесь и двое и трое: тот — из Уфы, другой — из Киева, а третий — из дальней Тюмени, и каждый, стоя здесь, на этом тротуаре, переживает хотя одну из тех минут, когда собственная душа его
была младенчески чиста и раскрывалась для восприятия благого слова, как чашечка ландыша раскрывается зарею для принятия капли питающей росы.
Неточные совпадения
Хлестаков. Да, и в журналы помещаю. Моих, впрочем, много
есть сочинений: «Женитьба Фигаро», «Роберт-Дьявол», «Норма». Уж и названий даже не помню. И всё случаем: я не хотел писать, но театральная дирекция говорит: «Пожалуйста, братец, напиши что-нибудь». Думаю себе: «Пожалуй, изволь, братец!» И тут же в один
вечер, кажется, всё написал, всех изумил. У меня легкость необыкновенная в мыслях. Все это, что
было под именем барона Брамбеуса, «Фрегат „Надежды“ и „Московский телеграф“… все это я написал.
«Скучаешь, видно, дяденька?» // — Нет, тут статья особая, // Не скука тут — война! // И сам, и люди
вечером // Уйдут, а к Федосеичу // В каморку враг: поборемся! // Борюсь я десять лет. // Как
выпьешь рюмку лишнюю, // Махорки как накуришься, // Как эта печь накалится // Да свечка нагорит — // Так тут устой… — // Я вспомнила // Про богатырство дедово: // «Ты, дядюшка, — сказала я, — // Должно
быть, богатырь».
Не ветры веют буйные, // Не мать-земля колышется — // Шумит,
поет, ругается, // Качается, валяется, // Дерется и целуется // У праздника народ! // Крестьянам показалося, // Как вышли на пригорочек, // Что все село шатается, // Что даже церковь старую // С высокой колокольнею // Шатнуло раз-другой! — // Тут трезвому, что голому, // Неловко… Наши странники // Прошлись еще по площади // И к
вечеру покинули // Бурливое село…
С Агапом
пил до
вечера, // Обнявшись, до полуночи // Деревней с ним гулял, // Потом опять с полуночи //
Поил его — и пьяного // Привел на барский двор.
Поедешь ранним
вечером, // Так утром вместе с солнышком //
Поспеешь на базар.