Неточные совпадения
— Дайте
я вам помогу, —
сказала сестра Феоктиста, положив в угол дивана свои четки.
Я, бывало, это Естифею Ефимовичу ночью
скажу, а он днем припасет, пронесет
мне в кармане, а как спать ляжем с ним,
я пологом задернусь на кровати, да и ем.
— Варсонофия-то сама хороша. Вели-ка завтра этой белице за часами у ранней на поклоны стать.
Скажи, что
я приказала без рассуждений.
—
Я его и видеть не успела. А ты
сказала казначее, чтоб отправила Татьяне на почту, что
я приказала?
— Вот твой колыбельный уголочек, Женичка, —
сказал Гловацкий, введя дочь в эту комнату. — Здесь стояла твоя колыбелька, а материна кровать вот тут, где и теперь стоит.
Я ничего не трогал после покойницы, все думал: приедет Женя, тогда как сама хочет, — захочет, пусть изменяет по своему вкусу, а не захочет, пусть оставит все по-материному.
Точно, —
я сам знаю, что в Европе существует гласность, и понимаю, что она должна существовать, даже… между нами говоря… (смотритель оглянулся на обе стороны и добавил, понизив голос)
я сам несколько раз «Колокол» читал, и не без удовольствия,
скажу вам, читал; но у нас-то, на родной-то земле, как же это, думаю?
Исправнику лошадиную кладь закатил и
сказал, что если он завтра не поедет, то
я еду к другому телу; бабу записал умершею от апоплексического удара, а фельдшеру дал записочку к городничему, чтобы тот с ним позанялся; эскадронному командиру
сказал: «убирайтесь, ваше благородие, к черту,
я ваших мошенничеств прикрывать не намерен», и написал, что следовало; волка посоветовал исправнику казнить по полевому военному положению, а от Ольги Александровны, взволнованной каретою немца Ицки Готлибовича Абрамзона, ушел к вам чай пить.
— Да, — хорошо, как можно будет, а не пустят, так буду сидеть. — Ах, боже мой! —
сказала она, быстро вставая со стула, —
я и забыла, что
мне пора ехать.
— Вы! Нет, уж вы не беспокойтесь:
я вашу лошадь давно отослал домой и написал, что вы у нас, —
сказал, останавливая Лизу, Гловацкий.
— Она ведь пять лет думать будет, прежде чем
скажет, — шутливо перебила Лиза, — а
я вот вам сразу отвечу, что каждый из них лучше, чем все те, которые в эти дни приезжали к нам и с которыми
меня знакомили.
— Однако, что-то плохо
мне, Женька, —
сказала Лиза, улегшись в постель с хозяйкою. — Ждала
я этого дома, как бог знает какой радости, а…
— Полноте, Лизочка, —
я отпущу с вами Женни, и ничего не будет, ни слова никто не
скажет.
— Что вы, в самом деле, все на
меня? — вспыльчиво
сказала долго сдерживавшаяся Лиза.
— Не станем больше спорить об этом. Ты оскорблена и срываешь на
мне свое сердце.
Мне тебя так жаль, что
я и
сказать не умею, но все-таки
я с тобой, для твоего удовольствия, не поссорюсь. Тебе нынче не удастся вытянуть у
меня дерзость; но вспомни, Лиза, нянину пословицу, что ведь «и сырые дрова загораются».
— Что ж,
я говорю правду,
мне это больно;
я никогда не забуду, что
сказала тебе.
Я ведь и в ту минуту этого не чувствовала, а так
сказала.
—
Я вам не
сказала, что
мне вовсе не нужно, а
я говорю,
мне это пока не нужно.
— Не могу выдерживать.
Я и за обедом едва могла промолчать на все эти задиранья. Господи! укроти ты мое сердце! —
сказала Лиза, выйдя из-за чая.
—
Я уж вам
сказала, Егор Николаевич, что мы с Лизой еще и не собираемся замуж.
— Ну, однако, это уж надоело. Знайте же, что
мне все равно не только то, что
скажут обо
мне ваши знакомые, но даже и все то, что с этой минуты станете обо
мне думать сами вы, и моя мать, и мой отец. Прощай, Женни, — добавила она и шибко взбежала по ступеням крыльца.
— Полно врать-то! Тоже любезничать: седина в голову, а бес в ребро, — с поддельным неудовольствием остановила его игуменья и, посмотрев с артистическим наслаждением на Феоктисту,
сказала: — Иди пока домой.
Я тебя позову, когда будет нужно.
— Да, пожалуйста, и Лизе
скажи, что это
я ей посылаю. Пусть на здоровье читает. Лучше, чем стонать-то да с гусарами брындахлыстничать.
— Ну, о нем,
я думаю, этого нельзя
сказать, — критикан большой, это точно.
— То-то хорошо.
Скажи на ушко Ольге Сергеевне, — прибавила, смеясь, игуменья, — что если Лизу будут обижать дома, то
я ее к себе в монастырь возьму. Не смейся, не смейся, а
скажи.
Я без шуток говорю: если увижу, что вы не хотите дать ей жить сообразно ее натуре, честное слово даю, что к себе увезу.
— И это можно, но ты
мне только
скажи вот: ты с уважением любишь или нет?
«
Я вот что,
я покажу… что ж
я покажу? что это в самой вещи? Ни одной привязанности устоявшейся, серьезной: все как-то, в самом деле, легко… воздушно… так
сказать… расплывчато. Эка натура проклятая!»
Мне стало скверно,
я ему
сказала какую-то дерзость.
А он, вообрази ты себе, верно тут свою теорию насчет укрощения нравов вспомнил; вдруг принял на себя этакой какой-то смешной, даже вовсе не свойственный ему, серьезный вид и этаким, знаешь, внушающим тоном и так, что всем слышно, говорит: «Извините, mademoiselle,
я вам
скажу франшеман, [откровенно (франц.)] что вы слишком резки».
Вся кровь моя бросилась в лицо, и
я ему так же громко ответила: «Извините и
меня, monsieur,
я тоже
скажу вам франшеман, что вы дурак».
— Никакого пренебрежения нет: обращаюсь просто, как со всеми. Ты
меня извинишь, Женни,
я хочу дочитать книгу, чтобы завтра ее с тобой отправить к Вязмитинову, а то нарочно посылать придется, —
сказала Лиза, укладываясь спать и ставя возле себя стул со свечкой и книгой.
«
Я хотела тебя спросить, зачем ты стала
меня чуждаться?» — собиралась было
сказать Гловацкая, обрадованная добрым расположением Лизы, но прежде чем она успела выговорить вопрос, возникший в ее головке, Лиза погасила о подсвечник докуренную папироску и молча опустила глаза в книгу.
—
Я вот хочу, Женни, веру переменить, чтобы не говеть никогда, — подмигнув глазом,
сказала Лиза. — Правда, что и ты это одобришь? Борис вон тоже согласен со
мною: хотим в немцы идти.
— Послезавтра Лиза уезжает;
я надеюсь, вы завтра придете к нам, —
сказала, прощаясь с доктором, Женни.
— Доктор! —
сказала Лиза, став после чаю у одного окна. — Какие выводы делаете вы из вашей вчерашней истории и вообще из всего того, что вы встречаете в вашей жизни, кажется, очень богатой самыми разнообразными столкновениями?
Я все думала об этом и желаю, чтобы вы
мне ответили, потому что
меня это очень занимает.
—
Я вам
сказал: моя теория — жить независимо от теорий, только не ходить по ногам людям.
— А то, что сил у
меня на это не хватит, да и, откровенно
скажу вам, думаю
я, что изгаженного вконец уж не склеишь и не поправишь.
— Мой муж…
я его не осуждаю и не желаю ему вредить ни в чьем мнении, но он подлец,
я это всегда
скажу…
я это
скажу всем, перед целым светом. Он, может быть, и хороший человек, но он подлец… И нигде нет защиты! нигде нет защиты!
— Папа! дайте
мне лошадку съездить к Женни, —
сказала Лиза через неделю после Помадиного доклада.
— Пойдем, Лиза,
я тебя напою шоколатом:
я давно берегу для тебя палочку; у
меня нынче есть отличные сливки, —
сказала Женни, и они пошли в ее комнату, между тем как Помада юркнул за двери и исчез за ними.
— Да… да того… что это, бишь,
я хотел
сказать?.. Да! из приходского-то училища учителя вели позвать, только чтобы оделся он.
Ну,
я и действовал; при облачении еще даже довольно, могу
сказать, себя показал, а апостол
я стал чести, Благостынский и совсем оробел.
«Церт возьми, — думал Сафьянос, — еще он
мне соцувствия изъявляет!» — Но
сказал только...
— И
я буду рада, — весело
сказала Лиза.
— И
я тоже, —
сказала с другой стороны, закрасневшись, Женни.
Ответа снова не было, но усиленный удар гребца
сказал за него: «Да,
я так и думал».
—
Мне все равно, что вы сделаете из моих слов, но
я хочу
сказать вам, что вы непременно и как можно скорее должны уехать отсюда. Ступайте в Москву, в Петербург, в Париж, куда хотите, но не оставайтесь здесь. Вы здесь скоро… потеряете даже способность сближаться.
—
Я вам
сказала, что вы
меня обидите и лишите права принять со временем от вас, может быть, большую услугу. — Так уедете? — спросила она, вставая, когда лодка причаливала к берегу.
— И еще… —
сказала Лиза тихо и не смотря на доктора, — еще… не пейте, Розанов. Работайте над собой, и вы об этом не пожалеете: все будет, все придет, и новая жизнь, и чистые заботы, и новое счастье.
Я меньше вас живу, но удивляюсь, как это вы можете не видеть ничего впереди.
—
Я хотел вам
сказать… и
я не вижу, зачем
мне молчать далее… Вы сами видите, что…
я вас люблю.
—
Я люблю вас, Евгения Петровна, — повторил Вязмитинов, —
я хотел бы быть вашим другом и слугою на целую жизнь…
Скажите же,
скажите одно слово!