Неточные совпадения
Существо это кряхтит потому,
что оно уже старо и
что оно
не в силах нынче приподнять на дугу укладистый казанский тарантас с тою же молодецкою удалью, с которою оно поднимало его двадцать лет назад, увозя с своим барином соседнюю барышню.
— Ну
что это, сударыня, глупить-то! Падает, как пьяная, — говорила старуха, поддерживая обворожительно хорошенькое семнадцатилетнее дитя, которое никак
не могло разнять слипающихся глазок и шло, опираясь на старуху и на подругу.
Стан высокий, стройный и роскошный, античная грудь, античные плечи, прелестная ручка, волосы черные, черные как вороново крыло, и кроткие, умные голубые глаза, которые так и смотрели в душу, так и западали в сердце, говоря,
что мы на все смотрим и все видим, мы
не боимся страстей, но от дерзкого взора они в нас
не вспыхнут пожаром.
Няне, Марине Абрамовне, пятьдесят лет. Она московская солдатка, давно близкая слуга семьи Бахаревых, с которою
не разлучается уже более двадцати лет. О ней говорят,
что она с душком, но женщина умная и честная.
Своего у Никитушки ничего
не было: ни жены, ни детей, ни кола, ни двора, и он сам о себе говорил,
что он человек походный.
На барина своего, отставного полковника Егора Николаевича Бахарева, он смотрел глазами солдат прошлого времени, неизвестно за
что считал его своим благодетелем и отцом-командиром, разумея,
что повиноваться ему
не только за страх, но и за совесть сам бог повелевает.
Это
не то,
что пустынная обитель, где есть ряд келий, темный проход, часовня у святых ворот с чудотворною иконою и возле ключ воды студеной, — это было скучное, сухое место.
—
Чего, черт слепой,
не пустишь-то?
— А, крупа поганая,
что ты,
не видишь?..
— Пусти! пусти!
Что еще за глупости такие, выдумал
не пущать! — кричала она Арефьичу.
— Как тебе сказать, мой друг? Ни да ни нет тебе
не отвечу. То, слышу, бранятся, жалуются друг на друга, то мирятся. Ничего
не разберу. Второй год замужем, а комедий настроила столько,
что другая в двадцать лет
не успеет.
—
Не вижу я в нем ума.
Что за человек, когда бабы в руках удержать
не умеет.
—
Не все, а очень многие. Лжецов больше,
чем всех дурных людей с иными пороками. Как ты думаешь, Геша? — спросила игуменья, хлопнув дружески по руке Гловацкую.
— Вы же сами, тетечка, только
что сказали,
что институт
не знакомит с жизнью.
— А находите,
что нападать на институты
не должно.
— Вы так отзываетесь о маме,
что я
не знаю…
—
Что мне, мой друг, нападать-то! Она мне
не враг, а своя, родная. Мне вовсе
не приятно, как о ней пустые-то языки благовестят.
— Так
что ж!
не хвалю, точно
не хвалю. Ну, так и резон молодой бабочке сделаться городскою притчею?
— Да как же! Вы оправдываете, как сейчас сказали, в иных случаях деспотизм; а четверть часа тому назад заметили,
что муж моей сестры
не умеет держать ее в руках.
— Ну да. Признавать законность воли одного над стремлениями других!
Что ж это,
не деспотизм разве?
— Нет:
не могу
не беспокоиться, потому
что вижу в твоей головке все эти бредни-то новые.
Я тоже ведь говорю с людьми-то, и вряд ли так уж очень отстала,
что и судить
не имею права.
— Потому,
что люди должны трудиться, а
не сидеть запершись, ничего
не делая.
— Кто ж это вам сказал,
что здесь ничего
не делают?
Не угодно ли присмотреться самой-то тебе поближе. Может быть, здесь еще более работают,
чем где-нибудь. У нас каждая почти одним своим трудом живет.
— Очень жаль,
что ты
не видишь неблаговоспитанности и мещанства.
— Стало быть, они совсем уж
не того стоят,
чего мы?
— Совсем
не того,
чего стоят все люди благовоспитанные, щадящие человека в человеке. То люди, а то мещане.
— Геша
не будет так дерзка, чтобы произносить приговор о том,
чего она сама еще хорошо
не знает.
—
Чего скучать, надо Богу молиться, а
не скучать.
— Как вам сказать? — отвечала Феоктиста с самым простодушным выражением на своем добром, хорошеньком личике. — Бывает, враг смущает человека, все по слабости по нашей. Тут ведь
не то, чтоб как со злости говорится
что или делается.
— Нет, обиды чтоб так
не было, а все, разумеется, за веру мою да за бедность сердились, все мужа, бывало, урекают,
что взял неровню; ну, а мне мужа жаль, я, бывало, и заплачу. Вот из
чего было, все из моей дурости. — Жарко каково! — проговорила Феоктиста, откинув с плеча креповое покрывало.
—
Что вы,
что вы это, — закрасневшись, лепетала сестра Феоктиста и протянула руку к только
что снятой шапке; но Лиза схватила ее за руки и, любуясь монахиней, несколько раз крепко ее поцеловала. Женни тоже
не отказалась от этого удовольствия и, перегнув к себе стройный стан Феоктисты, обе девушки с восторгом целовали ее своими свежими устами.
«
Что ты,
что ты, Герасим? — спрашиваем его с маменькой, а он и слова
не выговорит.
—
Что, мол, пожар,
что ли?» В окно так-то смотрим, а он глядел, глядел на нас, да разом как крикнет: «Хозяин, говорит, Естифей Ефимыч потонули!» — «Как потонул? где?» — «К городничему, говорит, за реку чего-то пошли, сказали,
что коли Федосья Ивановна, — это я-то, — придет, чтоб его в чуланчике подождали, а тут, слышим, кричат на берегу: „Обломился, обломился, потонул!“ Побегли — ничего уж
не видно, только дыра во льду и водой сравнялась, а приступить нельзя, весь лед иструх».
— Нет, спаси, Господи, и помилуй! А все вот за эту… за красоту-то,
что вы говорите.
Не то, так то выдумают.
Мать Агния тихо вошла в комнату, где спали маленькие девочки, тихонько приотворила дверь в свою спальню и, видя,
что там только горят лампады и ничего
не слышно, заключила,
что гости ее уснули, и, затворив опять дверь, позвала белицу.
— Я его и видеть
не успела. А ты сказала казначее, чтоб отправила Татьяне на почту,
что я приказала?
— Ну, уж половину соврала. Я с ней говорила и из глаз ее вижу,
что она ничего
не знает и в помышлении
не имеет.
— Да ведь я и
не докладала,
что она чем-нибудь тут причинна, а я только…
— Нет, матушка, верно, говорю:
не докладывала я ничего о ней, а только докладала точно,
что он это, как взойдет в храм божий, так уставит в нее свои бельмы поганые и так и
не сводит.
— Нет, другого прочего до сих пор точно,
что уж
не замечала, так
не замечала, и греха брать на себя
не хочу.
Верстовой столб представляется великаном и совсем как будто идет, как будто вот-вот нагонит; надбрежная ракита смотрит горою, и запоздалая овца, торопливо перебегающая по разошедшимся половицам моста, так хорошо и так звонко стучит своими копытками,
что никак
не хочется верить, будто есть люди, равнодушные к красотам природы, люди, способные то же самое чувствовать, сидя вечером на каменном порожке инвалидного дома,
что чувствуешь только, припоминая эти милые, теплые ночи, когда и сонная река, покрывающаяся туманной дымкой, <и> колеблющаяся возле ваших ног луговая травка, и коростель, дерущий свое горло на противоположном косогоре, говорят вам: «Мы все одно, мы все природа, будем тихи теперь, теперь такая пора тихая».
— Вовсе этого
не может быть, — возразил Бахарев. — Сестра пишет,
что оне выедут тотчас после обеда; значит, уж если считать самое позднее, так это будет часа в четыре, в пять. Тут около пятидесяти верст; ну, пять часов проедут и будут.
—
Не может этого быть, потому
что это было бы глупо, а Агния дурить
не охотница.
—
Что ты вздор-то говоришь, матушка! Алексей мужик добрый, честный, а ты ему жена, а
не метресса какая-нибудь,
что он тебе назло все будет делать.
Он ни на одно мгновенье
не призадумался,
что он скажет девушкам, которые его никогда
не видали в глаза и которых он вовсе
не знает.
«
Что ж, — размышлял сам с собою Помада. — Стоит ведь вытерпеть только. Ведь
не может же быть, чтоб на мою долю таки-так уж никакой радости, никакого счастья. Отчего?.. Жизнь, люди, встречи, ведь разные встречи бывают!.. Случай какой-нибудь неожиданный… ведь бывают же всякие случаи…»
—
Что такое?
что такое? — Режьте скорей постромки! — крикнул Бахарев, подскочив к испуганным лошадям и держа за повод дрожащую коренную, между тем как упавшая пристяжная барахталась, стоя по брюхо в воде, с оторванным поводом и одною только постромкою. Набежали люди, благополучно свели с моста тарантас и вывели,
не входя вовсе в воду, упавшую пристяжную.
— И
не говори лучше! Черт их знал,
что они и этого
не сумеют.
Молодая, еще очень хорошенькая женщина и очень нежная мать, Констанция Помада с горем видела,
что на мужа ни ей, ни сыну надеяться нечего, сообразила,
что слезами здесь ничему
не поможешь, а жалобами еще того менее, и стала изобретать себе профессию.
Неточные совпадения
Добчинский. При мне-с
не имеется, потому
что деньги мои, если изволите знать, положены в приказ общественного призрения.
Анна Андреевна.
Что тут пишет он мне в записке? (Читает.)«Спешу тебя уведомить, душенька,
что состояние мое было весьма печальное, но, уповая на милосердие божие, за два соленые огурца особенно и полпорции икры рубль двадцать пять копеек…» (Останавливается.)Я ничего
не понимаю: к
чему же тут соленые огурцы и икра?
Городничий (дрожа).По неопытности, ей-богу по неопытности. Недостаточность состояния… Сами извольте посудить: казенного жалованья
не хватает даже на чай и сахар. Если ж и были какие взятки, то самая малость: к столу что-нибудь да на пару платья.
Что же до унтер-офицерской вдовы, занимающейся купечеством, которую я будто бы высек, то это клевета, ей-богу клевета. Это выдумали злодеи мои; это такой народ,
что на жизнь мою готовы покуситься.
Хлестаков (защищая рукою кушанье).Ну, ну, ну… оставь, дурак! Ты привык там обращаться с другими: я, брат,
не такого рода! со мной
не советую… (Ест.)Боже мой, какой суп! (Продолжает есть.)Я думаю, еще ни один человек в мире
не едал такого супу: какие-то перья плавают вместо масла. (Режет курицу.)Ай, ай, ай, какая курица! Дай жаркое! Там супу немного осталось, Осип, возьми себе. (Режет жаркое.)
Что это за жаркое? Это
не жаркое.
Городничий (в сторону).О, тонкая штука! Эк куда метнул! какого туману напустил! разбери кто хочет!
Не знаешь, с которой стороны и приняться. Ну, да уж попробовать
не куды пошло!
Что будет, то будет, попробовать на авось. (Вслух.)Если вы точно имеете нужду в деньгах или в
чем другом, то я готов служить сию минуту. Моя обязанность помогать проезжающим.