Неточные совпадения
Теперь тарантас наш путешествует от Москвы уже шестой день, и ему остается проехать еще верст около ста до уездного
города,
в котором растут родные липы наших барышень. Но на дороге у них уже близехонько
есть перепутье.
Спокойное движение тарантаса по мягкой грунтовой дороге со въезда
в Московские ворота губернского
города вдруг заменилось несносным подкидыванием экипажа по широко разошедшимся, неровным плитам безобразнейшей мостовой и разбудило разом всех трех женщин. На дворе
был одиннадцатый час утра.
— Ну, отпрягши-то, приходи ко мне на кухню; я тебя велю чайком попоить; вечером сходи
в город в баню с дорожки; а завтра пироги
будут. Прощай пока, управляйся, а потом придешь рассказать, как ехалось. Татьяну видел
в Москве?
Из себя
был какой ведь молодец; всякая бы, то
есть всякая, всякая у нас,
в городе-то, за него пошла; ну, а он ко мне сватался.
Отец кандидата, прикосновенный каким-то боком к польскому восстанию 1831 года,
был сослан с женою и малолетним Юстином
в один из великороссийских губернских
городов.
В городе даже славились ее мазурки, и у нее постоянно
было столько работы, что она одними своими руками могла пропитать пьяного мужа и маленького Юстина.
Не нашли Розанова
в городе, —
был где-то на следствии, а Помада все оставался
в прежнем состоянии, переходя из лихорадки
в обморок, а из обморока
в лихорадку.
Училищный флигель состоял всего из пяти очень хороших комнат, выходивших частию на чистенький, всегда усыпанный желтым песком двор уездного училища, а частию
в старый густой сад, тоже принадлежащий училищу, и, наконец, из трех окон залы
была видна огибавшая
город речка Саванка.
— Уж и по обыкновению! Эх, Петр Лукич! Уж вот на кого Бог-то, на того и добрые люди. Я, Евгения Петровна, позвольте, уж
буду искать сегодня исключительно вашего внимания, уповая, что свойственная человечеству злоба еще не успела достичь вашего сердца и вы, конечно, не найдете самоуслаждения допиливать меня, чем занимается весь этот прекрасный
город с своим уездом и даже с своим уездным смотрителем, сосредоточивающим
в своем лице половину всех добрых свойств, отпущенных нам на всю нашу местность.
И так жила Лиза до осени, до Покрова, а на Покров у них
был прощальный деревенский вечер, за которым следовал отъезд
в губернский
город на целую зиму.
— А у нас-то теперь, — говорила бахаревская птичница, — у нас скука престрашенная… Прямо сказать, настоящая Сибирь, как
есть Сибирь. Мы словно как
в гробу живем. Окна
в доме заперты, сугробов нанесло, что и не вылезешь: живем старые да кволые. Все-то наши
в городе, и таково-то нам часом бывает скучно-скучно, а тут как еще псы-то ночью завоют, так инда даже будто как и жутко станет.
Из окна, у которого Женни приютилась с своим рабочим столиком,
был если не очень хороший, то очень просторный русский вид. Городок
был раскинут по правому, высокому берегу довольно большой, но вовсе не судоходной реки Саванки, значащейся под другим названием
в числе замечательнейших притоков Оки. Лучшая улица
в городе была Московская, по которой проходило курское шоссе, а потом Рядская, на которой
были десятка два лавок, два трактирных заведения и цирюльня с надписью, буквально гласившею...
Потом
в городе была еще замечательна улица Крупчатная, на которой приказчики и носильщики, таская кули, сбивали прохожих с ног или, шутки ради, подбеливали их мучкой самой первой руки; да
была еще улица Главная.
Был еще за
городом гусарский выездной манеж, состроенный из осиновых вершинок и оплетенный соломенными притугами, но это
было временное здание. Хотя губернский архитектор, случайно видевший счеты, во что обошелся этот манеж правительству, и утверждал, что здание это весьма замечательно
в истории военных построек, но это нимало не касается нашего романа и притом с подробностью обработано уездным учителем Зарницыным
в одной из его обличительных заметок, напечатанных
в «Московских ведомостях».
Более
в целом
городе не
было ничего достопримечательного
в топографическом отношении, а его этнографическою стороною нам нет нужды обременять внимание наших читателей, поелику эта сторона не представляет собою никаких замечательных особенностей и не выясняет положения действующих лиц
в романе.
Доктор, впрочем, бывал у Гловацких гораздо реже, чем Зарницын и Вязмитинов: служба не давала ему покоя и не позволяла засиживаться
в городе; к тому же, он часто бывал
в таком мрачном расположении духа, что бегал от всякого сообщества. Недобрые люди рассказывали, что он
в такие полосы
пил мертвую и лежал ниц на продавленном диване
в своем кабинете.
Берег, на котором стоял
город,
был еще несколько круче, а противоположный берег уже почти совсем отлог, и с него непосредственно начиналась огромная, кажется, только
в одной просторной России возможная, пойменная луговина.
— Да, до лета, пока наши
в городе,
буду жить одна.
Женни опять казалось, что Лиза словно та же самая, что и
была до отъезда на зиму
в город.
— Хорошо, Лизавета Егоровна,
буду думать, — шутливо ответил доктор и поехал крупной рысью
в город, а Лиза с Помадою пошли к дому.
— Все это так и
есть, как я предполагал, — рассказывал он, вспрыгнув на фундамент перед окном, у которого работала Лиза, — эта сумасшедшая орала, бесновалась, хотела бежать
в одной рубашке по
городу к отцу, а он ее удержал. Она выбежала на двор кричать, а он ей зажал рукой рот да впихнул назад
в комнаты, чтобы люди у ворот не останавливались; только всего и
было.
Кроме того, у Арапова
в окрестностях Лефортовского дворца и
в самом дворце
было очень большое знакомство.
В других частях
города у него тоже
было очень много знакомых. По должности корректора он знал многих московских литераторов, особенно второй руки; водился с музыкантами и вообще с самою разнородною московскою публикою.
Даже Марья Михайловна вошла
в очень хорошее состояние духа и
была очень благодарна молодому Роберту Блюму, который водил ее сына по историческому Кельну, объяснял ему каждую достопримечательность
города и напоминал его историю.
Пришло известие, что Роберт Блюм расстрелян. Семья Райнеров впала
в ужас. Старушка мать Ульриха Райнера, переехавшая
было к сыну, отпросилась у него опять
в тихую иезуитскую Женеву. Старая француженка везде ждала гренадеров Сюррирье и просила отпустить с нею и внука
в ее безмятежно-молитвенный
город.
Общество
было неспокойно;
в городе шли разные слухи.
В ряду московских особенностей не последнее место должны занимать пустые домы. Такие домы еще
в наше время изредка встречаются
в некоторых старых губернских
городах.
В Петербурге таких домов вовсе не видно, но
в Москве они
есть, и их хорошо знают многие, а осебенно люди известного закала.
— Он
в городе должен
быть.
Часу
в четвертом его разбудили и подали ему телеграфную депешу: Ольга Александровна извещала его из ближайшего губернского
города, что она едет и завтра
будет в Москве.
В Полиньке некоторые губернские власти приняли участие, наскоро свертели передачу ее гостиницы другому лицу, а ее самоё с ребенком выпроводили из
города. Корнету же Калистратову
было объявлено, что если он хоть мало-мальски
будет беспокоить свою жену, то немедленно
будет начато дело о его жестоком обращении с нею и о неоднократном его покушении на жизнь ребенка.
— Она сейчас
будет, — отвечал Помада, излавливая мух, летавших у порога, — она
в город поехала.
После разрыва с Лизою Розанову некуда стало ходить, кроме Полиньки Калистратовой; а лето хотя уже и пришло к концу, но дни стояли прекрасные, теплые, и дачники еще не собирались
в пыльный
город. Даже Помада стал избегать Розанова. На другой день после описанного
в предшедшей главе объяснения он рано прибежал к Розанову, взволнованным, обиженным тоном выговаривал ему за желание поссорить его с Лизою. Никакого средства не
было урезонить его и доказать, что такого желания вовсе не существовало.
Так проводили время наши сокольницкие пустынники, как московское небо стало хмуриться, и
в одно прекрасное утро показался снежок. Снежок, конечно,
был пустой, только выпал и сейчас же растаял; но тем не менее он оповестил дачников, что зима стоит недалеко за Валдайскими горами. Надо
было переезжать
в город.
Прошло два года. На дворе стояла сырая, ненастная осень; серые петербургские дни сменялись темными холодными ночами: столица
была неопрятна, и вид ее не способен
был пленять ничьего воображения. Но как ни безотрадны
были в это время картины людных мест
города, они не могли дать и самого слабого понятия о впечатлениях, производимых на свежего человека видами пустырей и бесконечных заборов, огораживающих болотистые улицы одного из печальнейших углов Петербургской стороны.
Отношения Грабилина к Белоярцеву как нельзя более напоминали собою отношения подобных Грабилину личностей
в уездных
городах к соборному дьякону,
в губернских к регенту архиерейского хора, а
в столицах — к певцам и актерам. Грабилин с благопокорностью переносил от Белоярцева самые оскорбительные насмешки, улыбался прежде, чем тот собирался что-нибудь сказать,
поил его шампанским и катал
в своей коляске.
Белоярцев приобретал все более силы и значения. Получив
в свои руки деньги, он вдруг развернулся и стал распоряжаться энергически и самостоятельно. Он объездил
город, осмотрел множество домов и, наконец,
в один прекрасный день объявил, что им нанято прекрасное и во всех отношениях удобное помещение. Это и
был тот самый изолированный дом на Петербургской стороне,
в котором мы встретили Лизу.
Розанов только Евгении Петровне рассказал, что от Альтерзонов ожидать нечего и что Лизе придется отнимать себе отцовское наследство не иначе как тяжбою. Лизе он медлил рассказать об этом, ожидая, пока она оправится и
будет в состоянии равнодушнее выслушать во всяком случае весьма неприятную новость. Он сказал, что Альтерзона нет
в городе и что он приедет не прежде как недели через две.
Все встревожилось: все знали, что
в городе Лизе
быть более не у кого.