Неточные совпадения
—
Дайте я
вам помогу, — сказала сестра Феоктиста, положив в угол дивана свои четки.
— Не хотите ли
вы места брать? Очень, очень хорошее место: у очень богатой
дамы одного мальчика приготовить в пажеский корпус.
Исправнику лошадиную кладь закатил и сказал, что если он завтра не поедет, то я еду к другому телу; бабу записал умершею от апоплексического удара, а фельдшеру
дал записочку к городничему, чтобы тот с ним позанялся; эскадронному командиру сказал: «убирайтесь, ваше благородие, к черту, я ваших мошенничеств прикрывать не намерен», и написал, что следовало; волка посоветовал исправнику казнить по полевому военному положению, а от Ольги Александровны, взволнованной каретою немца Ицки Готлибовича Абрамзона, ушел к
вам чай пить.
— То-то хорошо. Скажи на ушко Ольге Сергеевне, — прибавила, смеясь, игуменья, — что если Лизу будут обижать дома, то я ее к себе в монастырь возьму. Не смейся, не смейся, а скажи. Я без шуток говорю: если увижу, что
вы не хотите
дать ей жить сообразно ее натуре, честное слово
даю, что к себе увезу.
— Дайте-ка руку. А что это у
вас с глазами? болят они у
вас?
— Мундир! мундир!
давай,
давай, Женюшка, уж некогда чиститься. Ах, Лизанька, извините, друг мой, что я в таком виде. Бегаю по дому, а
вы вон куда зашли… поди тут. Эх, Женни, да
давай, матушка, что ли!
— Это он тебе не про революцию ли про свою нагородыв? Слухай его! Ему только и дела, что побрехеньки свои распускать. Знаю я сию революцию-то с московьскими панычами: пугу покажи им, так геть, геть — наче зайцы драпнут. Ты, можэ, чому и справди повирив? Плюнь да перекрестысь. Се мара. Нехай воны на сели дурят, где люди прусты, а мы бачимо на чем свинья хвост носит. Это, можэ, у
вас там на провинцыи так зараз и виру
дают…
— И
вы его можете узнать, — продолжал Арапов, если только захотите и
дадите слово быть скромным.
— Гаа! гаа! гаа! — каркают все встревоженные феи, а он сидит, да словно и в самом деле думает: «дайте-ка вот еще понадвинет потемнее, так я
вас перещелкаю».
— А есть бальзан Кир Аншид, знаете? Известен он
вам? — таинственно спрашивала
дама, к которой хозяйка отнеслась, разъясняя истинное значение стомахи. — Только настоящего этого бальзана нет, а все поддельный делают.
— Как хотите, познакомьте.
Вы должны познакомить меня с ним. Не ради любопытства
вас прошу, а это нужно. У нас ни одного раскольника еще нет, а они сила.
Давайте мне этого.
— Все это вздоры
вы выдумываете. О бедных студентах заботятся правительство и общество,
дают в их пользу вечера, концерты, а это все ваши пустые выдумки.
— К воскресным школам! Нет, нам надо дело делать, а они частенько там… Нет, мы сами по себе.
Вы только идите со мною к Беку, чтоб не заподозрил, что это я один варганю. А со временем я
вам дам за то кафедру судебной медицины в моей академии. Только нет, — продолжал он, махнув весело рукою, —
вы неисправимы. Бегучий господин. Долго не посидите на одном месте. Провинция да идеализм загубили
вас.
— О, за это я
вам даю мое слово.
— Да, пущу. Со мной не было понятых. Если
вы дадите слово удирать отсюда подальше, я пущу
вас.
— Ну,
давайте руку. Я очень рад, что я в
вас не ошибся. Теперь прощайте. Мы все переговорили, и я устал: силы плохи.
— Все отлично, так что же, ты думаешь, выдумали? «
Дайте, — говорят начальнику своему, —
дайте нам свечечки кусочек». Доложили сейчас генералу, генерал и спрашивает: «На что
вам свечечки кусочек?»
— Зайдите ко мне, я
вам дам.
— Слушайте, Бахарева, что я написала, — сказала она, вставши, и прочла вслух следующее: «Мы живем самостоятельною жизнью и, к великому скандалу всех маменек и папенек, набираем себе знакомых порядочных людей. Мы знаем, что их немного, но мы надеемся сформировать настоящее общество. Мы войдем в сношения с Красиным, который живет в Петербурге и о котором
вы знаете: он
даст нам письма. Метя на
вас только как на порядочного человека, мы предлагаем быть у нас в Богородицком, с того угла в доме Шуркина». Хорошо?
— А-а! То-то
вы Помаду не хвалите. Фотограф-жид приезжал; я ему пять целковых
дал и работки кое у кого достал, — он и сделал.
Вы вчера говорили об узкости национальных интересов и о стремлении вашей секты
дать человечеству широкие, равные права и уничтожить принципы семьи.
— Я уж
вам сказала, что сердиться мне не за что, — отвечала Полинька и спокойно
дала ему поцеловать свою руку.
Глядя на него,
вы чувствовали, что он не только трактирный завсегдатель, но и вне трактиров член известного общества; что он, сокрушив одну-две обобранные им белогубые рожи, мог не без приятности и не без надежды на успех пройтись между необъятными кринолинами разрумяненных и подсурмленных
дам жирного Замоскворечья, Рогожской, Таганки и Преображенского кладбища.
Вы чувствовали, что
дамы этих краев, узрев этого господина, весьма легко могли сказать своей или соседской кухарке: «вот, погляди, Акулинушка, какой чудесный мужчина ходит.
— Это что? — повторила
дама, ударив рукою возле графина и рюмки. — Что это, я
вас спрашиваю?
—
Вы узнаете меня? — спросила
дама.
— Если хотите быть счастливы, то будьте благоразумны — все зависит от
вас; а теперь
дайте мне мой бурнус.
— Я
вам даю сколько в силах.
Вы сами очень хорошо знаете, что я более не могу.
Обстоятельство, по поводу которого я заговорил о гостях,
дает мне мысль заявить
вам: не найдете ли нужным несколько поотложить переход Райнера и его товарищей в дом ассоциации?
— А
вы отшельницей живете, скрываетесь. Мы с Женни сейчас же отыскали друг друга, а
вы!.. Целые годы в одном городе, и не
дать о себе ни слуху ни духу. Делают так добрые люди?
— Господа! не браните меня, пожалуйста: я ведь одичала, отвыкла от
вас. Садитесь лучше,
дайте мне посмотреть на
вас. Ну, что ты теперь, Полина?
— Да вот же всё эти, что опивали да объедали его, а теперь тащат, кто за что схватится. Ну, вот видите, не правду ж я говорила: последний халат — вот он, — один только и есть, ему самому, станет обмогаться, не во что будет одеться, а этот глотик уж и тащит без меня. — «Он, говорит, сам обещал», перекривляла Афимья. — Да кто
вам, нищебродам, не пообещает! Выпросите. А вот он обещал, а я не
даю: вот тебе и весь сказ.
— Какую
вы новую мысль
дали мне о польском движении! Я его никогда так не рассматривал, и, признаюсь, его так никто не рассматривает.
— Я
вам говорила, что мне нужны деньги. Просить взаймы я не хочу ни у кого, да и не
даст никто; ведь никому же не известно, что у меня есть состояние.
— Так видите, я хочу уладить, чтобы сестра или ее муж
дали мне эти деньги до выдела моей части. Как
вы думаете?
— Да, вот, чтобы перестроить эту жизнь, ей нужны взаймы две тысячи рублей: их вот именно я и просил у вашего благоверного, так не
дает. Попросите
вы, Софья Егоровна.
— Да извольте, я и это
вам уступлю, но пощадите же их уши,
дайте что-нибудь приличию, пожалейте эстетический вкус.
— Если любит, так все отгадает, — зарешила
дама. — Женихами же
вы умеете отгадывать и предупреждать наши желания, а женитесь… Говорят: «у нее молодой муж», — да что мне или другой из того, что у меня молодой муж, когда для него все равно, счастлива я или несчастлива.
Вы говорите, что
вы работаете для семьи, — это вздор;
вы для себя работаете, а чтобы предупредить какое-нибудь пустое желание жены, об этом
вы никогда не заботитесь.
— Нет, этого, должно, не надеется: денег у меня опять просила. «Ты, говорит, Лука Никонович, мужикам
даешь, а мне
дать не хочешь». — «Мужики, говорю, ваше превосходительство, деньгу в дело обращают, а
вам на что она?» — «Видишь, говорит, я внучку снаряжаю». — «Ну, говорю, это, сударыня, кабы за ровню, точно что помочь надо; а такой, говорю, почтенный жених этакую невесту и без всего должен взять да на ручках носить и пыль обдувать».