Неточные совпадения
Спокойное движение тарантаса по мягкой грунтовой дороге со въезда в Московские ворота губернского города вдруг заменилось несносным подкидыванием экипажа по широко разошедшимся, неровным плитам безобразнейшей мостовой и разбудило разом всех трех женщин. На дворе
был одиннадцатый
час утра.
Только пробило одиннадцать
часов, я и стала надевать шубейку, чтоб к мужу-то идти, да только что хотела поставить ногу на порог, а в двери наш молодец из лавки, как
есть полотно бледный.
Был десятый
час утра, день стоял прекрасный, теплый и безоблачный; дорога до Мерева шла почти сплошным дубнячком.
Мать Агния у окна своей спальни вязала нитяной чулок. Перед нею на стуле сидела сестра Феоктиста и разматывала с моталки бумагу.
Был двенадцатый
час дня.
— А у нас-то теперь, — говорила бахаревская птичница, — у нас скука престрашенная… Прямо сказать, настоящая Сибирь, как
есть Сибирь. Мы словно как в гробу живем. Окна в доме заперты, сугробов нанесло, что и не вылезешь: живем старые да кволые. Все-то наши в городе, и таково-то нам
часом бывает скучно-скучно, а тут как еще псы-то ночью завоют, так инда даже будто как и жутко станет.
В одиннадцать
часов довольно ненастного зимнего дня, наступившего за бурною ночью, в которую Лиза так неожиданно появилась в Мереве, в бахаревской сельской конторе, на том самом месте, на котором ночью спал доктор Розанов, теперь весело кипел не совсем чистый самовар. Около самовара стояли четыре чайные чашки, чайник с обделанным в олово носиком, молочный кубан с несколько замерзшим сверху настоем, бумажные сверточки чаю и сахару и связка баранок. Далее еще что-то
было завязано в салфетке.
Женни не взяла ее к себе по искренней, детской просьбе. «Нельзя», говорила. Мать Агния тоже говорила: «опомнись», а опомниться нужно
было там же, в том же вертепе, где кошек чешут и злят регулярными приемами через
час по ложке.
Многосторонние удобства Лизиной комнаты не совсем выручали один ее весьма неприятный недостаток. Летом в ней с девяти или даже с восьми
часов до четырех
было до такой степени жарко, что жара этого решительно невозможно
было выносить.
На дворе
был в начале десятый
час утра. День стоял суровый: ни грозою, ни дождем не пахло, и туч на небе не
было, но кругом все
было серо и тянуло холодом. Народ говорил, что непременно где-де-нибудь недалеко град выпал.
На хорошей лошади от Мерева до уездного города
было всего
час езды, особенно холодком, когда лошадь не донимает ни муха, ни расслабляющий припек солнца.
— Ты ведь не знаешь, какая у нас тревога! — продолжала Гловацкая, стоя по-прежнему в отцовском мундире и снова принявшись за утюг и шляпу, положенные на время при встрече с Лизой. — Сегодня, всего с
час назад, приехал чиновник из округа от попечителя, — ревизовать
будет. И папа, и учители все в такой суматохе, а Яковлевича взяли на парадном подъезде стоять. Говорят, скоро
будет в училище. Папа там все хлопочет и болен еще… так неприятно, право!
Было уже около шести
часов вечера, на дворе потеплело, и показалось солнце.
Стоял сумрачный декабрьский день, и порошил снег; на дворе
было два
часа.
В роковой
час полудня взвод французских гренадер вынес из дома ландсмана шест с куском белого полотна, на котором
был нашит красный крест. [Автор надеется, что для него необязательно следовать неотступно свидетельствам Тьера (прим. Лескова).]
Отцу
было не до сына в это время, и он согласился, а мать
была рада, что бабушка увезет ее сокровище из дома, который с
часу на
час более и более наполнялся революционерами.
Так прошло еще с
час. Говорил уж решительно один Бычков; даже араповским словам не
было места.
Час был поздний, и стали прощаться. Кажется, уж не из чего бы начаться новым спорам, но маркиза в два слова дошла с Бычковым до того, что вместо прощанья Бычков кричал...
В пять
часов снова нужно
было идти на вечерние визитации, которые хотя
были короче утренних, но все-таки брали около получаса времени.
— Приезжай, — продолжал он. — У нас тоже барышни наши
будут; позабавитесь, на фортепьяне сыграют. Имеем эти забавки-то. Хоть и не достоит
было, да что ты с ними, с бабами-то, поделаешь! В мире живя, греха мирского огребатися по всяк
час не можно.
Это
было в четвертом
часу пополудни.
Варвара Ивановна Богатырева, возвратясь один раз домой в первом
часу ночи,
была до крайности изумлена кучею навешанного в ее передней платья и длинною шеренгою различных калош.
Час был поздний, но соседи жидка еще не спали: они ругались с холода.
Прошло более
часа, прежде чем Соловейчик окончил свое сочинение строками: «а посему, если благоугодно
будет дозволить мне жительство и снабдить приказаниями, то я надеюсь в сей должности еще полнее оправдать доверие начальства».
Вскоре после описанных последних событий Розанов с Райнером спешно проходили по одному разметенному и усыпанному песком московскому бульвару. Стоял ясный осенний день, и бульвар
был усеян народом. На Спасской башне пробило два
часа.
Вечером, в половине восьмого
часа, Розанов
выпил наскоро стакан чаю, вышел из дома, сторговал извозчика на Мясницкую и поехал.
Он посмотрел на свои
часы,
было четверть двенадцатого.
Более полутора
часа пролежал в таком положении один-одинешенек бедный корректор. Никто к нему не входил в комнату, никто о нем не понаведался: хозяина и слуха и духа не
было.
Хожалый
был отомщен. Барсук
был облит кровью, а сам Арапов заставлял жалеть, что в течение этих трех или четырех
часов его жизни не мог наблюдать хоть Розанов для своей психиатрической диссертации или великий драматический талант для типического создания героя современной комедии.
Часу в четвертом его разбудили и подали ему телеграфную депешу: Ольга Александровна извещала его из ближайшего губернского города, что она едет и завтра
будет в Москве.
Розанову даже становилось весело, и он, забывая все тревоги, радовался, что через несколько
часов он снова
будет с семьею, и потом пойдет тихая, осмысленная жизнь на пользу ребенка, и т. п.
Лиза гуляла.
Был одиннадцатый
час очень погожего и довольно теплого дня.
По поводу открытой Бычковым приписки на «рае Магомета» у Лизы задался очень веселый вечер. Переходя от одного смешного предмета к другому, гости засиделись так долго, что когда Розанов, проводив до ворот Полиньку Калистратову, пришел к своей калитке,
был уже второй
час ночи.
У нее сделался сильный истерический припадок, которого ни остановить, ни скрыть среди толпы народа
было невозможно, и наши знакомые провели пренеприятную четверть
часа, прежде чем Полиньку посадили в карету, которую предложил какой-то старичок.
На дворе
был девятый
час вечера.
Простившись с Помадою, он завернул за угол и остановился среди улицы. Улица, несмотря на ранний
час,
была совершенно пуста; подслеповатые московские фонари слабо светились, две цепные собаки хрипло лаяли в подворотни, да в окна одного большого купеческого дома тихо и безмятежно смотрели строгие лики окладных образов, ярко освещенных множеством теплящихся лампад.
Полинька Калистратова обыкновенно уходила от Лизы домой около двух
часов и нынче ушла от Лизы в это же самое время. Во всю дорогу и дома за обедом Розанов не выходил из головы у Полиньки. Жаль ей очень его
было. Ей приходили на память его теплая расположенность к ней и хлопоты о ребенке, его одиночество и неуменье справиться с своим положением. «А впрочем, что можно и сделать из такого положения?» — думала Полинька и вышла немножко погулять.
К трем
часам Бахареву не
было лучше, ни крошечки лучше.
Он как будто впал в забытье; но через четверть
часа опять широко раскрыл глаза и скоро-скоро, как бы боясь, что ему не
будет время высказать свое слово, залепетал...
Через
час явился чайный прибор, но самовара все-таки не
было.
Райнер приехал в Дом
часа за два до сбора граждан и привез с собою редкость, китайца Фи-ю-фи, с которым он
был знаком, живя в Англии.
По дому давно все
было готово к принятию гостей, но гостей никого не
было. Так прошел
час и другой. Белоярцев похаживал по комнате, поправлял свечи, перевертывал цветочные вазоны и опять усаживался, а гостей по-прежнему не
было.
Лиза взяла извозчика и поехала к Евгении Петровне. Оттуда тотчас же послала за Розановым. Через
час Розанов вместе с Лобачевским
были у Райнера, назначили ему лечение и послали за лекарством на розановских же лошадях.
— Наблюдайте, чтоб не
было ветру, но чтоб воздух
был чист и чтоб не шумели, не тревожили больного. Вы заезжайте
часам к десяти, а я
буду перед утром, — добавил он, обратись к Розанову, и вышел, никому не поклонившись.
Полтора
часа спустя компания имела несколько иной, более оживленный характер. Красин распорядился отлично:
было чего
есть,
пить и закусывать.
Был херес, ванильный ликер, коньяк и шампанское. За столом
было всячески весело.
Так прошел битый
час. Ни о Мечниковой, ни о Ревякине не
было ни слуху ни духу.
На другой день,
часу в восьмом вечера, Афимья подала Райнеру карточку, на которой
было написано: «Коллежский советник Иван Бенедиктович Петровский». Райнер попросил г. Петровского. Это
был человек лет тридцати пяти, блондин, с чисто выбритым благонамеренным лицом и со всеми приемами благонамереннейшего департаментского начальника отделения. Мундирный фрак, в котором Петровский предстал Райнеру, и анненский крест в петлице усиливали это сходство еще более.
— Я, социалист Райнер, я, Лизавета Егоровна, от всей души желаю, чтобы так или иначе скорее уничтожилась жалкая смешная попытка, профанирующая учение, в которое я верю. Я, социалист Райнер,
буду рад, когда в Петербурге не
будет ДомаСогласия. Я благословлю тот
час, когда эта безобразная, эгоистичная и безнравственная куча самозванцев разойдется и не станет мотаться на людских глазах.
— Теперь, разумеется, застал дома? — спросил Розанов, показывая старику свои карманные
часы, на которых
было три четверти девятого.