Неточные совпадения
— Этой науки, кажется, не ты одна не знаешь. По-моему,
жить надо как живется; меньше говорить, да больше делать, и еще больше думать; не
быть эгоисткой, не выкраивать из всего только одно свое положение, не обращая внимания на обрезки, да, главное дело, не лгать ни себе, ни людям. Первое дело не лгать. Людям ложь вредна, а себе еще вреднее. Станешь лгать себе, так всех обманешь и сама обманешься.
— Кто ж это вам сказал, что здесь ничего не делают? Не угодно ли присмотреться самой-то тебе поближе. Может
быть, здесь еще более работают, чем где-нибудь. У нас каждая почти одним своим трудом
живет.
— Нет, видите, — повернувшись лицом к Лизе и взяв ее за колено, начала сестра Феоктиста: — я ведь вот церковная, ну, понимаете, православная, то
есть по нашему, по русскому закону крещена, ну только тятенька мой
жили в нужде большой.
Ну, а тут, так через улицу от нас, купцы
жили, — тоже недавно они в силу пошли, из мещан, а только уж богатые
были; всем торговали: солью, хлебом, железом, всяким, всяким товаром.
Окна парадных комнат дома выходили на гору, на которой
был разбит новый английский сад, и под ней катилась светлая Рыбница, а все
жилые и вообще непарадные комнаты смотрели на двор.
Жил он у дяди в каморке, иногда обедал, а иногда нет, участия не видал ни от кого и
был постоянным предметом насмешек за свою неуклюжесть и необычайную влюбчивость, обыкновенно весьма неудачную.
Надо
было куда-нибудь пристраиваться. На первый раз это очень поразило Помаду. Потом он и здесь успокоился, решил, что пока он еще
поживет уроками, «а тем временем что-нибудь да подвернется».
— Твоим напускным равнодушием, этой спокойностью какою-то. Тебе ведь отлично
жить, и ты отлично
живешь: у тебя все ладится, и всегда все
будет ладиться.
— Я их
буду любить, я их еще… больше
буду лю… бить. Тут я их скорее перестану любить. Они, может
быть, и доб… рые все, но они так странно со мною об… обра… щаются. Они не хотят понять, что мне так нельзя
жить. Они ничего не хотят понимать.
— То-то хорошо. Скажи на ушко Ольге Сергеевне, — прибавила, смеясь, игуменья, — что если Лизу
будут обижать дома, то я ее к себе в монастырь возьму. Не смейся, не смейся, а скажи. Я без шуток говорю: если увижу, что вы не хотите дать ей
жить сообразно ее натуре, честное слово даю, что к себе увезу.
— Вот
живи, Лизочек, — возгласил Егор Николаевич, усевшись отдохнуть на табурете в новом помещении Лизы, когда тут все уже
было уставлено и приведено в порядок.
—
Живи, голубка. Книги
будут, и покой тебе
будет.
И так
жила Лиза до осени, до Покрова, а на Покров у них
был прощальный деревенский вечер, за которым следовал отъезд в губернский город на целую зиму.
— А у нас-то теперь, — говорила бахаревская птичница, — у нас скука престрашенная… Прямо сказать, настоящая Сибирь, как
есть Сибирь. Мы словно как в гробу
живем. Окна в доме заперты, сугробов нанесло, что и не вылезешь:
живем старые да кволые. Все-то наши в городе, и таково-то нам часом бывает скучно-скучно, а тут как еще псы-то ночью завоют, так инда даже будто как и жутко станет.
До приезда Женни старик
жил, по собственному его выражению, отбившимся от стада зубром: у него
было чисто, тепло и приютно, но только со смерти жены у него
было везде тихо и пусто. Тишина этого домика не зналась со скукою, но и не знала оживления, которое снова внесла в него с собою Женни.
С приездом Женни здесь все пошло
жить. Ожил и помолодел сам старик, сильнее зацвел старый жасмин, обрезанный и подвязанный молодыми ручками; повеселела кухарка Пелагея, имевшая теперь возможность совещаться о соленьях и вареньях, и повеселели самые стены комнаты, заслышав легкие шаги грациозной Женни и ее тихий, симпатичный голосок, которым она, оставаясь одна, иногда безотчетно
пела для себя: «Когда б он знал, как пламенной душою» или «Ты скоро меня позабудешь, а я не забуду тебя».
Потребляемых вещей Масленников жертвовать не любил: у него
было сильно развито стремление к монументальности, он стремился к некоторому, так сказать, даже бессмертию: хотел
жить в будущем.
— Тетя пишет, что вы не
будете меня принуждать… Позвольте мне
жить зиму в деревне.
Была барыня, молодая, умная, красавица, богатая;
жила эта барыня не так далеко отсюда.
— А может
быть, только люди слишком неспособны
жить умнее?
— Вот это всего вернее. Кто умеет
жить, тот уставится во всякой рамке, а если б побольше
было умелых, так и неумелые поняли бы, что им делать.
Мне одно понятно, что все эти теории или вытягивают чувства, или обрубают разум, а я верю, что человечество не
будет счастливо, пока не открыто
будет средство
жить по чистому разуму, не подавляя присущего нашей натуре чувства.
— Да, прежде я
жила вот в этой; тут гадко, и затвориться даже нельзя
было. Я тут очень много плакала.
При такой дешевизне, бережливости и ограниченности своих потребностей Вязмитинов умел
жить так, что бедность из него не глядела ни в одну прореху. Он
был всегда отлично одет, в квартире у него
было чисто и уютно, всегда он мог выписать себе журнал и несколько книг, и даже под случай у него можно
было позаимствоваться деньжонками, включительно от трех до двадцати пяти рублей серебром.
Зарницын, единственный сын мелкопоместной дворянской вдовы,
был человек другого сорта. Он
жил в одной просторной комнате с самым странным убранством, которое всячески давало посетителю чувствовать, что квартирант вчера приехал, а завтра непременно очень далеко выедет. Даже большой стенной ковер, составлявший одну из непоследних «шикозностей» Зарницына, висел микось-накось, как будто его здесь не стоило прибивать поровнее и покрепче, потому что владелец его скоро вон выедет.
Она готовилась
быть матерью, но снова уехала от мужа и
проживала в Мереве.
Кандидат служил, когда его призывали к его службе, но уже не пажествовал за Лизой, как это
было зимою, и опять несколько возвратился к более спокойному состоянию духа, которое в прежние времена не оставляло его во весь летний сезон, пока Бахаревы
жили в деревне.
— И еще… — сказала Лиза тихо и не смотря на доктора, — еще… не
пейте, Розанов. Работайте над собой, и вы об этом не пожалеете: все
будет, все придет, и новая жизнь, и чистые заботы, и новое счастье. Я меньше вас
живу, но удивляюсь, как это вы можете не видеть ничего впереди.
Следственный пристав, Евграф Федорович Нечай,
был университетский товарищ Розанова. Хотя они шли по разным факультетам, но
жили вместе и
были большие приятели.
— Да, так, конечно, пока что
будет, устроиваться нельзя, — заметила жена Нечая и сейчас же добавила: — Евграф Федорович! да что вы к нам-то их, пока что
будет, не пригласите? Пока что
будет,
пожили бы у нас, — обратилась она приветливо к Розанову.
В том каменном полуэтаже, над которым находилась квартира Нечая,
было также пять
жилых комнат. Три из них занимала хозяйка дома, штабс-капитанша Давыдовская, а две нанимал корректор одной большой московской типографии, Ардалион Михайлович Арапов.
Все
было тихо; все
жило тою жизнью, которою оно умело
жить и которою хотело
жить.
Везде
было очень пусто, даже почти совсем пусто, и только поразительнейший беспорядок последнего покоя придавал ему несколько
жилой вид.
— Я
живу один с человеком, часто усылаю его куда-нибудь, а сам сижу постоянно за работою в этой комнате, так должен
был позаботиться о некоторых ее удобствах.
— У женщины, с которой я
живу,
есть ребенок, но что это до меня касается?..
Вообще
было много оснований с большою обстоятельностью утверждать, что политичность Рогнеды Романовны, всех ее сестер и самой маркизы много выигрывала от того, что они не знали ничего такого, что стоило бы скрывать особенно ловкими приемами, но умели
жить как-то так, что как-то всем о них хотелось расспросить.
Лобачевский
был не охотник до знакомств и сидел почти безвыходно дома или в последнее время у Розанова, с которым они
жили дверь обо дверь и с первой же встречи как-то стали очень коротки.
— Приезжай, — продолжал он. — У нас тоже барышни наши
будут; позабавитесь, на фортепьяне сыграют. Имеем эти забавки-то. Хоть и не достоит
было, да что ты с ними, с бабами-то, поделаешь! В мире
живя, греха мирского огребатися по всяк час не можно.
— Семейство большое и сродники тоже
есть: сестра Пармена Семеновича у нас
живет. А вы не здешние?
Мы во грехе
живем, во грехе и каемся, а тут
будет все твердо.
— Да-с. Мы служащие у Ильи Артамоновича Нестерова, только Пармен Семенович над всеми делами надзирают, вроде как директора, а я часть имею; рыбными промыслами заведую. Вы пожалуйте ко мне как-нибудь, вот вместе с господином Лобачевским пожалуйте. Я там же в нестеровском доме
живу. В контору пожалуйте. Спросите Андрияна Николаева: это я и
есть Андриян Николаев.
— Конечно, что же может
быть пустее, как выдумка
жить круговою порукою и стоять друг за друга.
Андрей Тихонович тоже
был беспаспортный и
проживал здесь с половины лета, платя сторожу в месяц по полтине серебра.
Было уж близко к полуночи, когда Розанов остановился в Лефортове у дома, где
жил следственный пристав Нечай и Арапов.
«Ну что ж, — думал он, — ну я здесь, а они там; что ж тут прочного и хорошего. Конечно, все это лучше, чем
быть вместе и
жить черт знает как, а все же и так мало проку. Все другом пустота какая-то… несносная пустота. Ничего, таки решительно ничего впереди, кроме труда, труда и труда из-за одного насущного хлеба. Ребенок?.. Да бог его знает, что и из него выйдет при такой обстановке», — думал доктор, засыпая.
— А может
быть, теперь и сцен никаких не
будет: она
пожила, упрыгалась, едет сама, без зова… а я
буду поравнодушнее, стану учить Варюшку…
Маркиза и феи, слушая ее, только дивились, как можно
было столько лет
прожить с таким человеком, как Розанов.
Ольга Александровна тоже стала этому удивляться, и дома опять началась старая песня, затевавшаяся по поводу тяжелых стульев-«убоищ» и оканчивавшаяся тем, как добрые люди «женам все доставляют, а
есть и подлецы, которые…» Выходило обыкновенно, что все подлецы всегда
живут именно так, как
живет Розанов.
Довольно богатая сирота, она, выйдя из института, очутилась в доме своего опекуна и дяди:
прожила там с полгода и совершенно несмыслимо вышла замуж за корнета Калистратова, которому приглянулась на корейской ярмарке и которому
была очень удобна для поправления его до крайности расстроенного состояния.