Неточные совпадения
— Да я это сто
раз проводил в моих
статьях, но ты, с твоим высоким о себе мнением, разумеется, ничего этого не читал.
В среде слушателей нашлись несколько человек, которые на первый
раз немножко смутились этим новшеством, но Горданов налег на естественные науки; указал на то, что и заяц применяется к среде — зимой белеет и летом темнеет, а насекомые часто совсем не отличаются цветом от предметов, среди которых живут, и этого было довольно: гордановские принципы сначала сделались предметом осуждения и потом быстро
стали проникать в плоть и кровь его поклонников.
Горданов не
раз навестил в эти шесть дней Висленева и слушал его
статью в брульонах с величайшим вниманием, и с серьезнейшим видом указывал, где припустить сахарцу, где подбавить перцу, и все это тонко, мягко, деликатно, тщательно храня и оберегая болезненное авторское самолюбие Иосафа Платоновича.
Висленев встрепенулся, обвел вокруг комнату жалким, помутившимся взглядом и, вздрогнув еще
раз, оперся одною рукой на стол, а другою достал из кармана зубочистку и
стал тщательно чистить ею в зубах.
— Так прошу же тебя, доверши мне твои услуги: съезди еще
раз на твоих рысаках к ним, к этим подлецам, пока они не уехали на своих рысаках на пуант любоваться солнцем, и скажи им, что дело не подается ни на шаг, что они могут делать со мной, что им угодно: могут сажать меня в долговую тюрьму, в рабочий дом, словом, куда только могут, но я не припишу на себя более ни одной лишней копейки долга; я не
стану себя застраховывать, потому что не хочу делать мою кончину выгодною для моих злодеев, и уж наверное (он понизил голос и, весь побагровев, прохрипел)… и уж наверное никогда не коснуся собственности моей сестры, моей бедной Лары, которой я обещался матери моей быть опорой и от которой сам удалил себя, благодаря… благодаря… окутавшей меня подтасованной разбойничьей шайке…
Но вдруг Лета заподозрела, что Рупышев ее мужа нарочно спаивает, потому что Спиридонов уж до того
стал пить, что начал себя забывать, и
раз приходит при всех в почтовую контору к почтмейстеру и просит: «У меня, — говорит, — сердце очень болит, пропишите мне какую-нибудь микстуру».
— Извольте же! — возгласил еще
раз Форов и, оглянувшись на высматривавшего из-за куста Висленева,
стал немного в стороне, на половине расстояния между поединщиками. — Я буду говорить теперь вам:
раз и два, и три и вы по слову «т р и» каждый спустите курок.
— Ну, а я говорю, что она не будет ни хорошей женой, ни хорошей матерью; мне это сердце мое сказало, да и я знаю, что Подозеров сам не
станет по-твоему рассуждать. Я видела, как он смотрел на нее, когда был у тебя в последний
раз пред дуэлью.
Майор еще
раз повторил обещание прийти, и действительно пришел в назначенный вечер к Евангелу вместе с Катериной Астафьевной, которой майор ничего не рассказал о своих намерениях, и потому она была только удивлена, увидя, что неверующий Филетер Иваныч, при звоне к вечерне, прошел вместе с Евангелом в церковь и
стал в алтаре.
— Поп Евангел! Нечего вам про попа Евангела. Вам до него далеко; а тут ни поп, ни архиерей ничего не поделают, когда на одного попа
стало семь жидовин. Что отец добрый в душу посадит, то лихой гость за один
раз выдернет.
Висленеву
стало так грустно, так досадно, даже так страшно, что он не выдержал и в сумерки второго дня своего пребывания в Париже сбежал с своей мансарды и толкнулся в двери Бодростиной. К великому его счастию, двери эти на сей
раз были не заперты, и Иосаф Платонович, получив разрешение взойти, очутился в приятном полумраке пред самою Глафирой, которая лежала на мягком оттомане пред тлеющим камином и грациозно куталась в волнистом пледе.
Но в то самое время, когда он, изнывая в своем бессилии, в сотый
раз повторял это невинное желание, под колесом вагона раздался спять визг переводной стрелки, ход поезда
стал умереннее и очам страдающего Жозефа представилась живая цветущая красотою и здоровьем Глафира.
Глафира несколько
раз отвечала ему на это утвердительно, но потом ей надоело повторять ему одно и то же, и Висленев, не получая новых подтверждений на свои докучанья,
стал варьировать вопросы.
— Да-с, как
раз столько, и в эти-то годы попасть в такое дело и слушать, как при всех будут вылетать такие слова, к каким прибегают эти ваши хваленые адвокаты: «связь», «волокитство в такие годы», и всякие сему подобные дрязги, и все это наружу, обо всем этом при тысяче ушей
станут рассказывать, и потом я должен приводить всякие мелочи, а газеты их распечатают…
Обратный путь уже не был так оживлен, потому что Евангел точно что-то почуял и молчал под
стать Ларе, а ямщик пробовал было завести
раза два песню, но обрывал ее ударами кнута по шее лошади и тоже умолкал. Так они и приехали, но не вместе, потому что Евангел встал на повороте к своему жилью, а Лариса вбежала во двор и еще более удивилась: окна ее флигеля были темны.
Обе положайницы съехались, повернули коней головами к воротам широкого кириллина задворка и обе
разом завыли волчихами, да так зычно и жалостно, что даже кони их со страху шарахнулись и ушами запряли, а пешие раздетые бабы
стали креститься и между собою шептаться...
Вот он идет
раз, видит сидит в лесу при чищобе на пенечке бурый медведь и говорит: «Мужик Афанасий травкой подпоясан, это я сам и есть коровья смерть, только мне божьих мужичков очень жаль
стало: ступай, скажи, пусть они мне выведут в лес одну белую корову, а черных и пестрых весь день за рога держут, я так и быть съем белую корову, и от вас и уйду».
Бодростин то переносил эту докуку, то вдруг она
становилась ему несносна, и он, смяв свою смущающуюся совесть, брал Сида в дом, сажал его на цепь, укрепленную в стене его кабинета, и они ругались до того, что Михаил Андреевич в бешенстве швырял в старика чем попало, и нередко, к крайнему для того удовольствию, зашибал его больно, и
раз чуть вовсе не убил тяжелою бронзовою статуэткой, но сослать Сида в Сибирь у него не хватало духа.
Неточные совпадения
После помазания больному
стало вдруг гораздо лучше. Он не кашлял ни
разу в продолжение часа, улыбался, целовал руку Кити, со слезами благодаря ее, и говорил, что ему хорошо, нигде не больно и что он чувствует аппетит и силу. Он даже сам поднялся, когда ему принесли суп, и попросил еще котлету. Как ни безнадежен он был, как ни очевидно было при взгляде на него, что он не может выздороветь, Левин и Кити находились этот час в одном и том же счастливом и робком, как бы не ошибиться, возбуждении.
— Хорошо, — сказала она и, как только человек вышел, трясущимися пальцами разорвала письмо. Пачка заклеенных в бандерольке неперегнутых ассигнаций выпала из него. Она высвободила письмо и
стала читать с конца. «Я сделал приготовления для переезда, я приписываю значение исполнению моей просьбы», прочла она. Она пробежала дальше, назад, прочла всё и еще
раз прочла письмо всё сначала. Когда она кончила, она почувствовала, что ей холодно и что над ней обрушилось такое страшное несчастие, какого она не ожидала.
Ей даже досадно
стало на нее за то, что она оправилась как
раз в то время, как было послано письмо.
Левин презрительно улыбнулся. «Знаю, — подумал он, — эту манеру не одного его, но и всех городских жителей, которые, побывав
раза два в десять лет в деревне и заметив два-три слова деревенские, употребляют их кстати и некстати, твердо уверенные, что они уже всё знают. Обидной,
станет 30 сажен. Говорит слова, а сам ничего не понимает».
И в первый
раз она на мгновение почувствовала за него, перенеслась в него, и ей жалко
стало его.