Иосаф Платонович, выпроводив гостей, счел было нужным
поговорить с сестрой no-сердцу и усадил ее в гостиной на диване, но, перекинувшись двумя-тремя фразами, почувствовал нежелание говорить и ударил отбой.
Неточные совпадения
— Почему нет? твоя
сестра и генеральша разве не обе одинаково прекрасны? Здесь больше силы, — она дольше проскачет, — сказал он, показывая головкою тросточки на взнузданного бурого коня, — а здесь из очей пламя бьет, из ноздрей дым валит. Прощай, — добавил он, зевнув. — Да вот еще что. Генерал-то Синтянин, я слышал,
говорил тебе за ужином, что он едет для каких-то внушений в стороне, где мое имение, — вот тебе хорошо бы
с ним примазаться! Обдумай-ко это!
— Все не то, все попадается портфель… Вот, кажется, и спички… Нет!.. Однако же какая глупость…
с кем это я
говорю и дрожу… Где же спички?.. У
сестры все так в порядке и нет спичек… Что?..
С какой стати я сказал: «у
сестры…» Да, это правда, я у
сестры, и на столе нет спичек… Это оттого, что они, верно, у кровати.
— Михаил Андреевич, вы божественно
говорите! — воскликнул Висленев и начал прощаться. Его немножко удерживали, но он сказал, что ему необходимо нужно, и улетел домой, застал там Горданова
с сестрой, которая была как-то смешана, и тут же рассказал новости об обращении Бодростина на сторону Павла Николаевича.
Брат и
сестра, несмотря на долговременную их разлуку друг
с другом, ничего не находили особенно живого сообщить один другому: чиновник
говорил в насмешливом тоне о Петербурге, о России, о русском направлении, о немцах, о политике, о банках, о женщинах, о женском труде, то сочувственно, то иронически, но
с постоянным соблюдением особого известного ему секрета — как все это переделать по-новому.
Жозеф не
говорил сестре о деньгах, а она его о них не спрашивала. К тому же, брат и
сестра почти не оставались наедине, потому что Глафира Васильевна считала своею обязанностию ласкать «бедную Лару». Лариса провела ночь в смежной
с Глафирой комнате и долго
говорила о своем житье, о муже, о тетке, о Синтяниной, о своем неодолимом от последней отвращении.
Псдозерова не было; Жозеф посещал
сестру немножко воровски и не часто.
С Подозеровым они встретились только однажды, и Жозеф было вначале сконфузился, но потом, видя, что зять
с ним вежлив, приободрился и потом
говорил сестре...
Жозеф этим хотел, по-видимому, оправдать свои отношения к
сестре и Горданову, но его труд был вотще: ни Синтянина и никто другой его не слушали. Разговор держался то около дел завода, устраиваемого Бодростиным и Гордановым, то около водопьяновского «воскресения из мертвых», о котором тот
говорил нынче
с особенной приятностью.
Очень может быть, что это был не такой уже злой «мальчишка», каким его очерчивал Ганя,
говоря с сестрой, а злой какого-нибудь другого сорта; да и Нине Александровне вряд ли он сообщил какое-нибудь свое наблюдение, единственно для того только, чтобы «разорвать ей сердце».
Неточные совпадения
— Это ужасно! — сказал Степан Аркадьич, тяжело вздохнув. — Я бы одно сделал, Алексей Александрович. Умоляю тебя, сделай это! — сказал он. — Дело еще не начато, как я понял. Прежде чем ты начнешь дело, повидайся
с моею женой,
поговори с ней. Она любит Анну как
сестру, любит тебя, и она удивительная женщина. Ради Бога
поговори с ней! Сделай мне эту дружбу, я умоляю тебя!
Еще в первое время по возвращении из Москвы, когда Левин каждый раз вздрагивал и краснел, вспоминая позор отказа, он
говорил себе: «так же краснел и вздрагивал я, считая всё погибшим, когда получил единицу за физику и остался на втором курсе; так же считал себя погибшим после того, как испортил порученное мне дело
сестры. И что ж? — теперь, когда прошли года, я вспоминаю и удивляюсь, как это могло огорчать меня. То же будет и
с этим горем. Пройдет время, и я буду к этому равнодушен».
— Я намерен был, я хотел
поговорить о
сестре и о вашем положении взаимном, — сказал Степан Аркадьич, всё еще борясь
с непривычною застенчивостью.
— Нет, ничего не будет, и не думай. Я поеду
с папа гулять на бульвар. Мы заедем к Долли. Пред обедом тебя жду. Ах, да! Ты знаешь, что положение Долли становится решительно невозможным? Она кругом должна, денег у нее нет. Мы вчера
говорили с мама и
с Арсением (так она звала мужа
сестры Львовой) и решили тебя
с ним напустить на Стиву. Это решительно невозможно.
С папа нельзя
говорить об этом… Но если бы ты и он…
Все эти дни Долли была одна
с детьми.
Говорить о своем горе она не хотела, а
с этим горем на душе
говорить о постороннем она не могла. Она знала, что, так или иначе, она Анне выскажет всё, и то ее радовала мысль о том, как она выскажет, то злила необходимость
говорить о своем унижении
с ней, его
сестрой, и слышать от нее готовые фразы увещания и утешения.