Неточные совпадения
— Будут; все будет: будут деньги, будет положение в свете;
другой жены
новой только уж не могу тебе обещать; но кто же в наш век из порядочных людей живет с женами? А зато, — добавил он, схватывая Висленева за руку, — зато любовь, любовь… В провинциях из лоскутков шьют очень теплые одеяла… а ты, каналья, ведь охотник кутаться!
Чтобы покончить с этой особой и с
другими немногими щекотливыми лицами, стоявшими за старую веру, им объявили, что
новая теория есть «дарвинизм».
В эти два года он беспрестанно подвергался таким пертурбациям, что, не имей он своей природной доброты, легкости и покладливости, и не будь при нем Горданова, мастерски дававшего ему приемы хашиша пред каждою
новою операцией, совершаемою над ним его женой и ее
другом Кишенским, ему бы давно надо было десять раз умереть смертью самоубийцы; но Висленеву, как заметила Катерина Астафьевна Форова, бог за доброту только лица прибавил, то есть Иосаф Платонович, не состаревшись, оплешивел.
Будучи перевенчан с Алиной, но не быв никогда ее мужем, он действительно усерднее всякого родного отца хлопотал об усыновлении себе ее двух старших детей и, наконец, выхлопотал это при посредстве связей брата Алины и Кишенского; он присутствовал с веселым и открытым лицом на крестинах двух
других детей, которых щедрая природа послала Алине после ее бракосочетания, и видел, как эти милые крошки были вписаны на его имя в приходские метрические книги; он свидетельствовал под присягой о сумасшествии старика Фигурина и отвез его в сумасшедший дом, где потом через месяц один распоряжался бедными похоронами этого старца; он потом завел по доверенности и приказанию жены тяжбу с ее братом и немало содействовал увеличению ее доли наследства при законном разделе неуворованной части богатства старого Фигурина; он исполнял все, подчинялся всему, и все это каждый раз в надежде получить в свои руки свое произведение, и все в надежде суетной и тщетной, потому что обещания возврата никогда не исполнялись, и жена Висленева, всякий раз по исполнении Иосафом Платоновичем одной службы, как сказочная царевна Ивану-дурачку, заказывала ему
новую, и так он служил ей и ее детям верой и правдой, кряхтел, лысел, жался и все страстнее ждал великой и вожделенной минуты воздаяния; но она, увы, не приходила.
Висленев извинял, хотя в уме своем он уже кое-что смекал и насчет Горданова, и говорил с ним о своих семейных делах более по привычке и по неотразимой потребности с кем-нибудь говорить, при неимении под рукой
другого лица, удобного для излития в душу его своих скорбей, а между тем истек третий семестр, и явился
новый трехтысячный счет…
Горданов бросил одну пару шаров за диван и с
другою подошел к графину, налил
новый стакан воды и подал его Висленеву.
Едва Висленев стал, по легкомысленности своей, забывать о своем оброчном положении и о
других своих петербургских обязательствах, как его ударила
новая волна: гордановский портфель, который Висленев не мог представить своему
другу иначе как с известным нам надрезом.
Бодростин был поставлен своими
друзьями как шашка на кон, да притом и вместе с самою Бодростиной: княгиня Казимира вносила совсем
новый элемент в жизнь.
Солнце, несмотря на ранний час утра, уже тепло освещало комнату, меблированную высокою старинною мебелью, и в нише, где помещалась кровать Глафиры, было столько света, что наша героиня могла свободно пробегать открытый ею архив. Она этим и занималась, она его пробегала, беспрестанно останавливаясь и задумываясь то над тем, то над
другим листком, и затем опять брала
новые.
Глафира вместо ответа черкнула
новою спичкой, но та, вероятно, отсырела и не загорелась;
другая тоже, у третьей отскочила головка; зажигая четвертую, Бодростина уронила на пол весь зажигательный снаряд и стала подбирать его.
И с этим лакей, позвав с собою двух
других своих сотоварищей, бросились отпирать двери, не покидая своих орудий, на случай, если бы звонок возвещал
новое вторжение. У двери ванной комнаты остался один действовавший вешалкой, который при
новой суматохе остановился и, будучи отстранен Глафирой от двери, обтирал пот, выступавший крупными каплями на его лице.
Брат и сестра, несмотря на долговременную их разлуку
друг с
другом, ничего не находили особенно живого сообщить один
другому: чиновник говорил в насмешливом тоне о Петербурге, о России, о русском направлении, о немцах, о политике, о банках, о женщинах, о женском труде, то сочувственно, то иронически, но с постоянным соблюдением особого известного ему секрета — как все это переделать по-новому.
В обществе проявилось желание иметь
новые картины, захватывающие большие кругозоры и представляющие на них разом многообразные сцены современной действительности с ее разнообразными элементами, взбаламученными недавним целебным возмущением воды и ныне оседающими и кристаллизующимися в ту или
другую сторону.
С тех пор как Бодростина укатила за границу, ни та, ни
другая из названных нами двух дам не имели о ней никаких обстоятельных сведений, но с возвращением Глафиры Васильевны в свои палестины, молва быстро протрубила и про ее
новую славу, и про ее полную власть над мужем, и про ее высокие добродетели и спиритизм.
Слово это пришлось по сердцу: мужики решили перенести весь снаряд на
другое место. Закипела
новая работа: вся справа перетянулась на
другую половину поляны; здесь опять пропели «помоги святители» и стали снова тереть, но опять без успеха.
— Это совсем не трудно.
Новое завещание прямо говорит, что им отменяется распоряжение, предоставлявшее имение
другим родственникам, между тем как вы сами знаете, что в хранимом завещании совсем не то…
Завидев этих грозных, хотя не воюющих воинов, мужики залегли в межу и, пропустив жандармов, встали, отряхнулись и пошли в обход к господским конюшням, чтобы поразведать чего-нибудь от знакомых конюхов, но кончили тем, что только повздыхали за углом на скотном дворе и повернули домой, но тут были поражены
новым сюрпризом: по огородам, вокруг села, словно журавли над болотом, стояли шагах в двадцати
друг от
друга пехотные солдаты с ружьями, а посреди деревни, пред запасным магазином, шел гул: здесь расположился баталион, и прозябшие солдатики поталкивали
друг друга, желая согреться.
Являясь на допросы, он то нес свой вздор и выставлял себя предтечей
других сильнейших и грозных новаторов, которые, воспитываясь на ножах, скоро придут с ножами же водворять свою
новую вселенскую правду; то вдруг впадал в какой-то раж покаяния и с азартом раскрывал все тайники своей души, и с неуместною откровенностию рассказывал истинную правду обо всем, что он перенес в своей жизни от разных коварных людей и в особенности от Глафиры и от Горданова.
По переходе Синтяниных в их
новое помещение, на
другой день вечером, все эти три лица опять собрались вместе и, ведя тихую беседу пред камином, вспоминали немногих милых им лиц, остающихся еще там, на теплых пажитях, и заговорили о Евангеле и о Форове.