Синтянина в ответ на это только пожала плечами, и обе эти женщины молча
пошли по домам, оставив Ларису полною госпожой ее пленника и властительницей его живота и смерти.
Неточные совпадения
Ворота двора были отворены, и Горданову с улицы были видны освещенные окна флигеля Ларисы, раскрытые и завешенные ажурными занавесками. Горданов,
по рассказам Висленева, знал, что ему нужно
идти не в большой
дом, но все-таки затруднялся: сюда ли, в этот ли флигель ему надлежало
идти? Он не велел экипажу въезжать внутрь двора, сошел у ворот и
пошел пешком. Ни у ворот, ни на дворе не было никого. Из флигеля слышались голоса и на занавесках мелькали тени, но отнестись с вопросом было не к кому.
Будучи перевенчан с Алиной, но не быв никогда ее мужем, он действительно усерднее всякого родного отца хлопотал об усыновлении себе ее двух старших детей и, наконец, выхлопотал это при посредстве связей брата Алины и Кишенского; он присутствовал с веселым и открытым лицом на крестинах двух других детей, которых щедрая природа
послала Алине после ее бракосочетания, и видел, как эти милые крошки были вписаны на его имя в приходские метрические книги; он свидетельствовал под присягой о сумасшествии старика Фигурина и отвез его в сумасшедший
дом, где потом через месяц один распоряжался бедными похоронами этого старца; он потом завел
по доверенности и приказанию жены тяжбу с ее братом и немало содействовал увеличению ее доли наследства при законном разделе неуворованной части богатства старого Фигурина; он исполнял все, подчинялся всему, и все это каждый раз в надежде получить в свои руки свое произведение, и все в надежде суетной и тщетной, потому что обещания возврата никогда не исполнялись, и жена Висленева, всякий раз
по исполнении Иосафом Платоновичем одной службы, как сказочная царевна Ивану-дурачку, заказывала ему новую, и так он служил ей и ее детям верой и правдой, кряхтел, лысел, жался и все страстнее ждал великой и вожделенной минуты воздаяния; но она, увы, не приходила.
Парк был почти пуст, и лишь редко где мелькали романические пары, но и те сырость гнала
по домам. Горданов повернул и
пошел к даче Висленевых, но окна
дома были темны, и горничная сидела на крыльце.
Они тронулись рядом к
дому: генеральша ехала
по дороге, а Горданов
шел по окраине. Он казался очень грустным и задумчивым: они друг с другом ничего не говорили.
Было сие весьма необдуманно и, скажу, даже глупо, ибо народ зажег свечи и
пошел по домам, воспевая „мучителя фараона“ и крича: „Господь поборает вере мучимой; и ветер свещей не гасит“; другие кивали на меня и вопили: „Подай нам нашу Пречистую покровенную Богородицу и поклоняйся своей простоволосой в немецком платье“.
Вот засветилась огнями синагога, зажглись желтые свечи в окнах лачуг, евреи степенно
идут по домам, смолкает на улицах говор и топот шагов, а зато в каждое окно можно видеть, как хозяин дома благословляет стол, окруженный семьей.
Истратив запас красноречья, // Почтенный мужик покряхтел, // «Да, вот она, жизнь человечья!» — // Прибавил — и шапку надел. // «Свалился… а то-то был в силе!.. // Свалимся… не минуть и нам!..» // Еще покрестились могиле // И с Богом
пошли по домам.
Неточные совпадения
Краса и гордость русская, // Белели церкви Божии //
По горкам,
по холмам, // И с ними в
славе спорили // Дворянские
дома. //
Дома с оранжереями, // С китайскими беседками // И с английскими парками; // На каждом флаг играл, // Играл-манил приветливо, // Гостеприимство русское // И ласку обещал. // Французу не привидится // Во сне, какие праздники, // Не день, не два —
по месяцу // Мы задавали тут. // Свои индейки жирные, // Свои наливки сочные, // Свои актеры, музыка, // Прислуги — целый полк!
Идем по делу важному: // У нас забота есть, // Такая ли заботушка, // Что из
домов повыжила, // С работой раздружила нас, // Отбила от еды.
— Да, да, прощай! — проговорил Левин, задыхаясь от волнения и, повернувшись, взял свою палку и быстро
пошел прочь к
дому. При словах мужика о том, что Фоканыч живет для души,
по правде, по-Божью, неясные, но значительные мысли толпою как будто вырвались откуда-то иззаперти и, все стремясь к одной цели, закружились в его голове, ослепляя его своим светом.
— Да не позабудьте, Иван Григорьевич, — подхватил Собакевич, — нужно будет свидетелей, хотя
по два с каждой стороны.
Пошлите теперь же к прокурору, он человек праздный и, верно, сидит
дома, за него все делает стряпчий Золотуха, первейший хапуга в мире. Инспектор врачебной управы, он также человек праздный и, верно,
дома, если не поехал куда-нибудь играть в карты, да еще тут много есть, кто поближе, — Трухачевский, Бегушкин, они все даром бременят землю!
Ужель загадку разрешила? // Ужели слово найдено? // Часы бегут: она забыла, // Что
дома ждут ее давно, // Где собралися два соседа // И где об ней
идет беседа. // «Как быть? Татьяна не дитя, — // Старушка молвила кряхтя. — // Ведь Оленька ее моложе. // Пристроить девушку, ей-ей, // Пора; а что мне делать с ней? // Всем наотрез одно и то же: // Нейду. И все грустит она // Да бродит
по лесам одна».