Неточные совпадения
— И хорошо еще, если он глубоко, искренно верил тому, что гибель тех, кого губил он, нужна, а если же к тому он искренно не верил
в то, что делал… Нет, нет! не
дай мне видеть тебя за ним, — вскричал он, вскочив и делая шаг назад. — Нет, я отрекусь от тебя, и если Бог покинет меня силою терпенья, то… я ведь еще про всякий случай врач и своею собственною
рукой выпишу pro me acidum borussicum. [для себя прусскую кислоту (лат.).]
Гордановым овладело какое-то истерическое безумие,
в котором он сам себе не мог
дать отчета и из которого он прямо перешел
в бесконечную немощь расслабления. Прелести Ванскок здесь, разумеется, были ни при чем, и Горданов сам не понимал, на чем именно он тут вскипел и сорвался, но он был вне себя и сидел, тяжело дыша и сжимая
руками виски до физической боли, чтобы отрезвиться и опамятоваться под ее влиянием.
Взять
в руки просто значит приручить человека, значит
дать ему у себя дома силу, какой он не может найти нигде за домом: это иго, которое благо, и бремя, которое легко.
— Способствовать всем плутням, но не допускать ничего крупного, а, главное, передать моего старика совсем
в руки Казимиры. Ты едешь? Ты должен ехать. Я
дам тебе денег. Иначе… ты свободен делать что хочешь.
— Я и теперь спокоен как могила, но нет мира
в моей душе…
Дайте мне этого мира… положите на меня крест вашею
рукой… Это… я уверен, принесет мне… очень нужную мне силу.
— И я хотел тебя видеть… я не мог отказать себе
в этом…
Дай же,
дай мне и другую твою ручку! — шептал он, хватая другую,
руку Лары и целуя их обе вместе. — Нет, ты так прекрасна, ты так несказанно хороша, что я буду рад умереть за тебя! Не рвись же, не вырывайся…
Дай наглядеться… теперь… вся
в белом, ты еще чудесней… и… кляни и презирай меня, но я не
в силах овладеть собой: я раб твой, я… ранен насмерть… мне все равно теперь!
Ему именно хотелось купить себе жену, и он купил у меня мою
руку тою ценою, какой я хотела: любуясь мною, он
дал мне самой выбрать из груды взятых у Висленева бумаг все, что я признавала наиболее компрометирующим его и других, и я
в этом случае снова обнаружила опытность и осторожность, которую не знаю чему приписать.
— Теперь я начинаю, — молвил майор, и точно фотограф, снимающий шапочку с камерной трубы,
дал шаг назад и, выдвинув вперед
руку с синим бумажным платком, громко и протяжно скомандовал: р-а-з, д-в-а и… Выстрел грянул.
Невдалеке он заарестовал бабу, ехавшую
в город с возом молодой капусты и,
дав этой, ничего не понимавшей и упиравшейся бабе несколько толчков, насильно привел ее лошадь к тому месту, где лежал бесчувственный Подозеров. Здесь майор, не обращая внимания на кулаки и вопли женщины, сбросив половину кочней на землю, а из остальных устроил нечто вроде постели и, подняв тяжело раненного или убитого на свои
руки, уложил его на воз,
дал бабе рубль, и Подозерова повезли.
— Позволь, однако, и мне
дать тебе один совет, — заговорил Горданов, потряхивая
в руке карточкой Синтяниной. — Ты, разумеется, рассчитываешь что-нибудь поставить на этой фотографии, которую мне заказываешь.
Горданов взял деньги и поцеловал ее
руку. Он был смят и даже покраснел от сознания своего наемничьего положения на мелкие делишки,
в значении которых ему даже не
дают никакого отчета.
Кишенского это изумило. Никак не думая, чтобы Бодростин мог нуждаться
в наличных деньгах, Кишенский принял из
рук дамы-посредницы вексель, списал его
в памятную книжечку и возвратил с отказом
в дисконте.
Так было во все время состояния Висленева заграницей при особе Бодростиной и так стояло дело и
в минуту, когда Глафира, прочтя подпись Кишенского под полученным ею письмом,
дала Висленеву
рукой знак удалиться.
Стройная и сильная фигура ее была прекрасна: все на ней было свежо, чисто и необыкновенно ловко, и, вдобавок, все, что было на ней, точно с нею сливалось: ее скрипящий башмачок, ее шелестящее платье, этот прыгающий
в ее
руке тонкий антука и эта пестрая вуалетка, из-под которой еще ярче сверкают ее страстные глаза и которая прибавляет столько нежности открытой нижней части лица, — все это было прекрасно, все увеличивало ее обаяние и
давало ей еще новый шик.
Глафира оставалась на платформе станции до последней минуты, и потом,
дав кондуктору
в руку талер, ехала стоя на площадке у двери вагона.
На дворе уже была ночь, звезды сияли во все небо, ветер несся быстрою струей вокруг открытой платформы и прохлаждал горячечный жар майорши, которая сидела на полу между ящиками и бочками,
в коленях у нее помещался поросенок и она кормила его булочкой, доставая ее из своего узелочка одною
рукой, меж тем как другою ударяла себя
в грудь, и то порицала себя за гордыню, что сердилась на Лару и не видалась с нею последнее время и тем
дала усилиться Жозефу и проклятому Гордашке, то, подняв глаза к звездному небу, шептала вслух восторженные молитвы.
В ожидании лошадей, он хотел приготовить письма; но, взглянув на ладонь своей левой
руки, покраснел и, досадуя, топнул ногой. У него на ладони был очень незначительный маленький укол, но платок, которым он старался зажать этот укол, был окровавлен, и это-то
дало Ропшину право сказать, что на нем кровь.
— Да-с; подбираемся-с, подбираемся… и заметьте-с, что довольно дружно один за другим. А ведь
в существе нечему здесь много и удивляться: всему этому так надлежало и быть: жили, жили долго и наступила пора
давать другим место жить. Это всегда так бывает, что смерти вдруг так и хлынут, будто мешок прорвется. Катерина же Астафьевна, знаете, женщина тучная, с сердцем нетерпячим… приехала к нам как раз во время похорон Веры, узнала, что муж
в тюрьме, и повезла ногой и
руку повесила.
— И ничего: лекаря мази выписывают,
в аптеках деньги берут, а она все левою
рукою крестится и увалит бога: «прав Ты, Боже, меня наказуя;
дай Ты грешной плоти моей настрадаться».
Ларисе Платоновне и той не к худу это послужило, ибо
дало ей силы печали свои окончить смертью вольною, о коей разные можно иметь мнения, так как и между верующими писателями есть мыслители, не осуждающие вольной смерти, ибо
в иных случаях не все ли
в некоей степени одинаково, отпустить себя своею
рукой или чужую навести на себя?
Неточные совпадения
Хлестаков (защищая
рукою кушанье).Ну, ну, ну… оставь, дурак! Ты привык там обращаться с другими: я, брат, не такого рода! со мной не советую… (Ест.)Боже мой, какой суп! (Продолжает есть.)Я думаю, еще ни один человек
в мире не едал такого супу: какие-то перья плавают вместо масла. (Режет курицу.)Ай, ай, ай, какая курица!
Дай жаркое! Там супу немного осталось, Осип, возьми себе. (Режет жаркое.)Что это за жаркое? Это не жаркое.
Так вот что с парнем сталося. // Пришел
в село да, глупенький, // Все сам и рассказал, // За то и сечь надумали. // Да благо подоспела я… // Силантий осерчал, // Кричит: «Чего толкаешься? // Самой под розги хочется?» // А Марья, та свое: // «
Дай, пусть проучат глупого!» // И рвет из
рук Федотушку. // Федот как лист дрожит.
Я долго, горько думала… // Гром грянул, окна дрогнули, // И я вздрогнула… К гробику // Подвел меня старик: // — Молись, чтоб к лику ангелов // Господь причислил Демушку! — // И
дал мне
в руки дедушка // Горящую свечу.
Стародум. Вы оба друг друга достойны. (
В восхищении соединяя их
руки.) От всей души моей
даю вам мое согласие.
Г-жа Простакова. Не умирал! А разве ему и умереть нельзя? Нет, сударыня, это твои вымыслы, чтоб дядюшкою своим нас застращать, чтоб мы
дали тебе волю. Дядюшка-де человек умный; он, увидя меня
в чужих
руках, найдет способ меня выручить. Вот чему ты рада, сударыня; однако, пожалуй, не очень веселись: дядюшка твой, конечно, не воскресал.