Неточные совпадения
Все это время Синтянина зорко наблюдала гостя, но не заметила, чтобы Лариса произвела на него впечатление. Это казалось несколько удивительным, потому что Лариса, прекрасная при дневном свете, теперь при
огне матовой лампы
была очаровательна: большие черные глаза ее горели от непривычного и противного ее гордой натуре стеснения присутствием незнакомого человека, тонкие дуги её бровей ломались и сдвигались, а строжайшие линии ее стана блестели серебром на изломах покрывавшего ее белого альпага.
И Кишенский улыбнулся, схватил Алину за подбородок и вдруг засерьезничал и молча стал помогать Алине укладывать шнурок по всему краю полок, набитых сочинениями Иосафа Платоновича. Через час все эти пиротехнические затеи
были окончены, шнурок с конца припален; железная дверь замкнута, и хозяин с хозяйкой уехали, строго-настрого наказав оставленной при квартире бедной немецкой женщине беречь все пуще глаза, а главное
быть осторожною с
огнем.
Глафира Васильевна сама знала, что нужно время, нужно оно
было не для нее, а для Павла Николаевича, который хотел действовать осторожно и, раздув
огонь, собрать жар чужими руками. На это и
был здесь Висленев.
В организме ее
было какое-то лихорадочное беспокойство, и потому, несмотря на едва заметную свежесть летнего вечера, в кабинете ее
были опущены густые суконные занавесы, и в камине пылали беловатым
огнем сухие березовые дрова.
Поталеев тоже отправился в свое помещение и разделся, но еще не гасил
огня и, сидя у открытого окна, курил трубку. В закрытые ставнями окна хозяев ничего не
было видно, но мезонинная конура Спиридонова
была освещена свечкой, воткнутой в пустую бутылку. Из этого мезонина неслись по двору звуки гитары, и звучный баритон
пел песню за песней.
Все это
было сожжено… но сожжено вместе с моею свободой и счастьем, которые я спалила на этом
огне.
Мягкий шелковый пеплум Глафиры издавал тончайший запах свежего сена, — запах, сообщенный ему, в свою очередь, очень причудливыми духами. Все более и более сгущающийся сумрак, наступая сзади ее темною стеной, точно придвигал ее к
огню камина, свет которого ограничивался все более и более тесным кругом. Остальной мир весь
был темен, и в маленьком пятне света
были только он и она.
Это
была последняя их умолвка на дороге, и через несколько минут езды пред ними завиднелись вдали блудящие звездочки петербургских
огней, а наконец вот он и сам «полнощных стран краса и диво».
Впрочем, опасения Ропшина
были не совсем излишни, потому что Жозеф, обрадованный отъездом Горданова, не спал и, видя из своего окна свет в окне Глафиры, сошел заглянуть под штору, но труд его
был напрасен, и тяжелые шторы не позволили ему ничего видеть, да и
огонь стух при самом его приближении.
Бледная искра спички коснулась смолистых игол и красный
огонь прыгнул по куче вереска, но тотчас же захлебнулся густым, желтым дымом, который
было пополз сначала в трубу, но потом внезапно метнулся назад и заслонил всю комнату; послышался раздирающий писк, множество мелких существ зареяли, описывая в воздухе косые линии.
Это
были летучие мыши, расположившиеся зимовать в трубе нежилого дома и обеспокоенные так неожиданно несносным им куревом. Целое гнездо их, снявшись с своих крючьев, упали вниз и, вырываясь из
огня, носились, цепляясь за что попало.
Когда они доехали до Рыбацкого, короткий осенний день уже начал меркнуть. В окнах бодростинского дома светились
огни. На крыльце приезжие встретились со слугами, которые бежали с пустою суповою вазой: господа кушали. В передней, где они спросили о здоровье Ларисы, из столовой залы
был слышен говор многих голосов, между которыми можно
было отличить голос Висленева. О приезжих, вероятно, тотчас доложили, потому что в зале мгновенно стихло и послышался голос Глафиры: «проводить их во флигель».
В комнате налево дверь
была полуотворена и там виднелся
огонь и слышался стук ложки о тарелку.
Таков
был этот лес тою порой, когда бодростинские крестьяне собрались добывать в нем живой
огонь, который, по народному поверью, должен
был попалить коровью смерть.
Добывание
огня как последнее, крайнее и притом несомненно действительное средство
было несколько дней тому назад: место для этого
было избрано на большой луговине, где стояла лесничья избушка.
Пять дней тому назад стариковскою радой, собравшеюся на задок за подобиями,
было решено на Михайлов день уничтожить весь старый
огонь и добыть новый, живой, «из непорочного дерева».
Везде, куда ее доносило, она
была утешительницей упавших духом от страха коровьей смерти баб; она осеняла особенною серьезностию пасмурные лица унывших мужиков и воодушевляла нетерпеливою радостью обоего пола подростков, которых молодая кровь скучала в дымных хатах и чуяла раздольный вечер огничанья в лесу, где должно собираться премного всякого народа, и где при всех изъявится чудо: из холодного дерева закурится и полохнет пламенем сокрытый живой
огонь.
Сталося no-сказанному, как no-писанному: привезен
был из далекого села высокий, как свая, белый, с бородой в прозелень столетний мужик Сухой Мартын, и повели его старики по дорогам место выбирать, где живой
огонь тереть.
— Вот тутотка тоже нам
будет, православные, Господу помолиться и на бродячую смерть живой
огонь пустить.
Место
было облюбовано и занято, и
было то место не барское, а на государевой земле, в божьем лесу, где, мнилось мужикам, никто им не может положить зарока низвесть из древа и воздуха живой
огонь на землю.
И повелел потом мужикам Сухой Мартын, чтобы в каждой избе
было жарко вытоплена подовая печь и чтоб и стар и млад, и парень и девка, и старики, и малые ребята, все в тех печах перепарились, а женатый народ с того вечера чтобы про жен позабыл до самой до той поры, пока сойдет на землю и
будет принесен во двор новый живой
огонь.
Генерал этого не понял, а Бодростин, полюбовавшись его недоумением, объяснил ему, что мужики еще вчера затеяли добывать «живой
огонь» и присылали депутацию просить, чтобы сегодня с сумерек во всем господском доме
были потушены все
огни и залиты дрова в печках, так чтобы нигде не
было ни искорки, потому что иначе добытый новый
огонь не
будет иметь своей чудесной силы и не попалит коровьей смерти.
В эту минуту человек попросил Бодростина в разрядную к конторщику. Михаил Андреевич вышел и скоро возвратился веселый и, развязно смеясь, похвалил практический ум своего конторщика, который присоветовал ему просто-напросто немножко принадуть мужиков, дав им обещание, что
огней в доме не
будет, а между тем праздновать себе праздник, опустив шторы, как будто бы ничего и не
было.
Обед шел очень оживленно и даже весело. Целое море
огня с зажженных во множестве бра, люстр и канделябр освещало большое общество, усевшееся за длинный стол в высокой белой с позолотой зале в два света. На хорах гремел хор музыки, звуки которой должны
были долетать и до одинокой Лары, и до крестьян, оплакивавших своих коровушек и собиравшихся на огничанье.
Убогий обед на селе у крестьян отошел на ранях, и к полдню во всех избах
был уже везде залит
огонь, и люди начинали снаряжаться на огничанье.
Это необходимая предосторожность, чтобы, когда сойдет живой
огонь и мертвая мара взмечется, так нельзя
было ей в какой-нибудь захлевушине спрятаться.
Кузнеца Ковзы и десятского Дербака уже не
было: они ранее ушли в Аленин Верх с топорами и веревками излаживать последние приготовления к добыче живого
огня.
Яркое, праздничное освещение дома мутило их глаза и гнело разум досадой на невнятую просьбу их, а настрадавшиеся сердца переполняло страхом, что ради этого непотушенного
огня «живой
огонь» или совсем не сойдет на землю, или же если и сойдет, то
будет недействителен.
Можно
было предвидеть, что погода разыграется; но в лесу, где крестьяне надрывались над добыванием
огня,
было тихо.
— Две тому причины
есть: либо промеж нас
есть кто нечистый, либо всему делу вина, что в барском доме старый
огонь горит.
—
Будет еще, божьи детки,
будет. Сейчас нетути, а потом и
будет: видите, греет, курит, а станут дуть,
огня нет. Поры значит нет, а придет пора,
будет.
— Ну дело! легка ли стать! Не слушайте его: ишь он как шелудовый торопится, когда еще и баня не топится. Глядите-ка лучше вон как мужички-то приналегли, ажно древо визжит! Ух! верти, верти круче! Ух! вот сейчас возлетит орел во рту
огонь, а по конец его хвоста и
будет коровья смерть.
— Про это и попы не знают, какое у нежити обличие, — отозвался на эти слова звонкоголосый мужичок и сейчас же сам заговорил, что у них в селе
есть образ пророка Сисания и при нем списаны двенадцать сестер лихорадок, все как
есть просто голыми бабами наружу выставлены, а рожи им все повыпечены, потому что как кто ставит пророку свечу, сейчас самым
огнем бабу в морду ткнет, чтоб ее лица не значилось.
Это двигались огничане Аленина Верха: они, наконец, добыли
огня, сожгли на нем чучелу Мары; набрали в чугунки и корчажки зажженных лучин и тронулись
было опахивать землю, но не успели завести борозды, как под ноги баб попалось мертвое и уже окоченевшее тело Михаила Андреевича. Эта находка поразила крестьян неописанным ужасом; опахиванье
было забыто и перепуганные мужики с полунагими бабами в недоумении и страхе потащили на господский двор убитого барина.
Девочке подали теплый чай и сухое платье; она чай с жадностью
выпила, но ни за что не хотела переменить белья и платья, как на этом ни настаивали; она топала ногой, сердилась и, наконец, вырвав из рук горничной белье, бросила его в камин и, сев пред
огнем, начала сушиться.
Воссев на своего политического коня, Висленев не мог его ни сдержать, ни направить, куда ему хотелось: истории самого убийства он не разъяснял, а говорил только, что Бодростина надо
было убить, но что он сам его не бил, а только вырвал у него сигару с
огнем, за что его и убил «народ», к интересам которого покойник не имел-де должного уважения.
Крик же свой в комнатах, что «это я сделал», он относил к тому, что он обличил Бодростина и подвел его под народный гнев, в чем-де и может удостоверить Горданов, с которым они ехали вместе и при котором он предупреждал Бодростина, что нехорошо курить сигару, когда мужики требовали, чтоб
огня нигде не
было, но Бодростин этим легкомысленно пренебрег.
Добывали-де
огонь; кто-то загалдел; все кинулись в одно место; может, кого невзначай и толкнули, а на барина хотя и
были сердиты, но его не убивали, и слово «пестрого барина», то
есть Висленева. об убийстве брали не иначе как в шутку, так как он-де блаженненький и всегда неведомо что говорил.
Эту весть едва одолевал новый слух, что Карташов, или Ворошилов, оказавшийся контр-фискалом генерала, к которому являлась в Петербурге Глафира,
был немедленно отозван, и с ним уехал и его землемер, в котором крестьяне признали слесаря Ермолаича, бывшего в положайниках у Сухого Мартына, когда добывали живой
огонь.
Вслед за этою вестью быстро следовала другая: Горданов
был отчаянно болен в тюрьме, говорили, что у него антонов
огонь в руке и что ему непременно
будут ампутировать руку.
Врач заключил, что Павел Николаевич умер от антонова
огня, а в городе утверждали, что он
был отравлен для того, чтобы не открыл ничего более.