Неточные совпадения
«Вот вы привыкли по ночам сидеть, а там, как солнце село, так затушат все
огни, — говорили другие, — а шум, стукотня какая, запах, крик!» — «Сопьетесь вы там с кругу! — пугали некоторые, — пресная вода там в редкость, все больше ром
пьют».
Говорить ли о теории ветров, о направлении и курсах корабля, о широтах и долготах или докладывать, что такая-то страна
была когда-то под водою, а вот это дно
было наруже; этот остров произошел от
огня, а тот от сырости; начало этой страны относится к такому времени, народ произошел оттуда, и при этом старательно выписать из ученых авторитетов, откуда, что и как?
Там гаснет
огонь машины и зажигается другой,
огонь очага или камина; там англичанин перестает
быть администратором, купцом, дипломатом и делается человеком, другом, любовником, нежным, откровенным, доверчивым, и как ревниво охраняет он свой алтарь!
«Вечером два
огня будут на гафеле», — сказали мне на фрегате, когда я ехал утром.
Вверху, однако ж, небо
было свободно от туч, и оттуда, как из отверстий какого-то озаренного светом храма, сверкали миллионы
огней всеми красками радуги, как не сверкают звезды у нас никогда.
К нам не выехало ни одной лодки, как это всегда бывает в жилых местах; на берегу не видно
было ни одного человека; только около самого берега, как будто в белых бурунах, мелькнули два
огня и исчезли.
Вечером зажгли
огни под деревьями; матросы группами теснились около них; в палатке
пили чай, оттуда слышались пение, крики. В песчаный берег яростно бил бурун: иногда подойдешь близко, заговоришься, вал хлестнет по ногам и бахромой рассыплется по песку. Вдали светлел от луны океан, точно ртуть, а в заливе, между скал, лежал густой мрак.
Нас издали, саженях во ста от фрегата, и в некотором расстоянии друг от друга окружали караульные лодки, ярко освещенные разноцветными
огнями в больших, круглых, крашеных фонарях из рыбьей кожи; на некоторых
были даже смоляные бочки.
С последним лучом солнца по высотам загорелись
огни и нитями опоясали вершины холмов, унизали берега — словом, нельзя
было нарочно зажечь иллюминации великолепнее в честь гостей, какую японцы зажгли из страха, что вот сейчас, того гляди, гости нападут на них.
По горам, в лесу,
огни, точно звезды, плавали, опускаясь и подымаясь по скатам холмов: видно
было, что везде расставлены люди, что на нас смотрели тысячи глаз, сторожили каждое движение.
Его называют огневой, потому что он смотрит, между прочим, за
огнями; и когда крикнут где-нибудь в углу: «Фитиль!» — он мчится что
есть мочи по палубе подать
огня.
Он пробовал зажечь город, но и то неудачно: выгорело одно предместье, потому что город зажжен
был против ветра и
огонь не распространился.
Мы въехали в город с другой стороны; там уж кое-где зажигали фонари: начинались сумерки. Китайские лавки сияли цветными
огнями. В полумраке двигалась по тротуарам толпа гуляющих; по мостовой мчались коляски. Мы опять через мост поехали к крепости, но на мосту
была такая теснота от экипажей, такая толкотня между пешеходами, что я ждал минут пять в линии колясок, пока можно
было проехать. Наконец мы высвободились из толпы и мимо крепостной стены приехали на гласис и вмешались в ряды экипажей.
Индийцы приняли морские сухари за камни, шпагу — за хвост, трубку с табаком — за
огонь, а носы — за носы тоже, только длинные: не оттого, что у испанцев носы
были особенно длинны, а оттого, что последние у самих индийцев чересчур коротки и плоски.
На берегу мелькнул яркий
огонь: упрямые товарищи наши остались
пить чай.
Болота так задержали нас, что мы не могли доехать до станции и остановились в пустой, брошенной юрте, где развели
огонь,
пили чай и ночевали.
На носу
была набросана земля и постоянно горел
огонь.
Я смотрел на него и на
огонь: с одной стороны мне
было очень тепло — от очага; спина же, обращенная к стене юрты, напротив, зябла. Долго сидел смотритель неподвижно; мне стало дрематься.
«Осмелюсь доложить, — вдруг заговорил он, привстав с постели, что делал всякий раз, как начинал разговор, — я боюсь пожара: здесь сена много, а
огня тушить на очаге нельзя, ночью студено
будет, так не угодно ли, я велю двух якутов поставить у камина смотреть за
огнем!..» — «Как хотите, — сказал я, — зачем же двух?» — «
Будут и друг за другом смотреть».
Проснувшись ночью, я почувствовал, что у меня зябнет не одна спина, а весь я озяб, и
было отчего:
огонь на очаге погасал, изредка стреляя искрами то на лавку, то на тулуп смотрителя или на пол, в сено.
«Слава Богу, если еще
есть поварня! — говорил отец Никита, — а то и не бывает…» — «Как же тогда?» — «Тогда ночуем на снегу». — «Но не в сорок градусов, надеюсь». — «И в сорок ночуем: куда ж деться?» — «Как же так? ведь, говорят, при 40˚ дышать нельзя…» — «Трудно, грудь режет немного, да дышим. Мы разводим
огонь, и притом в снегу тепло. Мороз ничего, — прибавил он, — мы привыкли, да и хорошо закутаны. А вот гораздо хуже, когда застанет пурга…»
Вы с морозу, вам хочется
выпить рюмку вина, бутылка и вино составляют одну ледяную глыбу: поставьте к
огню — она лопнет, а в обыкновенной комнатной температуре не растает и в час; захочется напиться чаю — это короче всего, хотя хлеб тоже обращается в камень, но он отходит скорее всего; но вынимать одно что-нибудь, то
есть чай — сахар, нельзя: на морозе нет средства разбирать, что взять, надо тащить все: и вот опять возни на целый час — собирать все!
Неточные совпадения
Почтмейстер. Сам не знаю, неестественная сила побудила. Призвал
было уже курьера, с тем чтобы отправить его с эштафетой, — но любопытство такое одолело, какого еще никогда не чувствовал. Не могу, не могу! слышу, что не могу! тянет, так вот и тянет! В одном ухе так вот и слышу: «Эй, не распечатывай! пропадешь, как курица»; а в другом словно бес какой шепчет: «Распечатай, распечатай, распечатай!» И как придавил сургуч — по жилам
огонь, а распечатал — мороз, ей-богу мороз. И руки дрожат, и все помутилось.
Да тут беда подсунулась: // Абрам Гордеич Ситников, // Господский управляющий, // Стал крепко докучать: // «Ты писаная кралечка, // Ты наливная ягодка…» // — Отстань, бесстыдник! ягодка, // Да бору не того! — // Укланяла золовушку, // Сама нейду на барщину, // Так в избу прикатит! // В сарае, в риге спрячуся — // Свекровь оттуда вытащит: // «Эй, не шути с
огнем!» // — Гони его, родимая, // По шее! — «А не хочешь ты // Солдаткой
быть?» Я к дедушке: // «Что делать? Научи!»
Вдруг песня хором грянула // Удалая, согласная: // Десятка три молодчиков, // Хмельненьки, а не валятся, // Идут рядком,
поют, //
Поют про Волгу-матушку, // Про удаль молодецкую, // Про девичью красу. // Притихла вся дороженька, // Одна та песня складная // Широко, вольно катится, // Как рожь под ветром стелется, // По сердцу по крестьянскому // Идет огнем-тоской!..
То
было холодно, // Теперь
огнем горю!
— Ну, старички, — сказал он обывателям, — давайте жить мирно. Не трогайте вы меня, а я вас не трону. Сажайте и сейте,
ешьте и
пейте, заводите фабрики и заводы — что же-с! Все это вам же на пользу-с! По мне, даже монументы воздвигайте — я и в этом препятствовать не стану! Только с
огнем, ради Христа, осторожнее обращайтесь, потому что тут недолго и до греха. Имущества свои попалите, сами погорите — что хорошего!