— Ну да; я знаю. Это по-здешнему считается хорошо. Экипаж, лошадей, прислугу… все это чтоб было… Необходимо, чтобы твое положение
било на эффект, понимаешь ты: это мне нужно! План мой таков, что… общего плана нет. В общем плане только одно: что мы оба с тобой хотим быть богаты. Не правда ли?
Неточные совпадения
— Ах ты сказал… это иное дело! Ты ведь тоже тогда
на нутро брал, тебе, верно, и послышалось, что я шептал. Ну, а что же дальше? Он, кажется, тебя
побил, что ли?
— Почему нет? твоя сестра и генеральша разве не обе одинаково прекрасны? Здесь больше силы, — она дольше проскачет, — сказал он, показывая головкою тросточки
на взнузданного бурого коня, — а здесь из очей пламя
бьет, из ноздрей дым валит. Прощай, — добавил он, зевнув. — Да вот еще что. Генерал-то Синтянин, я слышал, говорил тебе за ужином, что он едет для каких-то внушений в стороне, где мое имение, — вот тебе хорошо бы с ним примазаться! Обдумай-ко это!
— Ну так положи их, пожалуйста,
на место: нечего уже
бить битого.
— Не троньте моей палки! — закричал он, побледнев и весь заколотясь в лихорадке азарта, бросился к Висленеву, вырвал палку из его рук и, ставя ее
на прежнее место в угол, добавил: — Моя палка чужих
бьет!
«Черный царь» из поэмы Фрейлиграта, уходя в палатку со своим барабаном, в который он
бил, находясь в позорном плену, не был так жалок и несчастлив, как Висленев — этот вождь разбежавшегося воинства, состоящий ныне
на хлебах из милости.
Жозеф, всоруженный двумя палками, сначала задавал
на орлят сердитый окрик, а потом одною палкой дразнил их, а другою —
бил, и таким образом не без удовольствия проводил в прохладе целые часы, то дразня бедных своих заключенных, то валяясь
на холодном каменном выступе стены и распевая арию Фарлафа: «Близок уж час торжества моего».
Снял Мартын с своей седой головы порыжелый шлык, положил
на себя широкий крест и стал творить краткую молитву, а вокруг него, крестяся, вздыхая и охая, зашевелились мужики, и
на том самом месте, где
бил в груду Мартынов лапоть, высился уже длинный шест и
на нем наверху торчал голый коровий череп.
— Он дело баит:
побить, говорит, их всех, да и
на что того лучше?
Разговор стал сбиваться и путаться: кто-то заговорил, что
на Волхове
на реке всякую ночь гроб плывет, а мертвец ревет, вокруг свечи горят и ладан пышет, а покойник в вечный колокол
бьет и
на Ивана царя грозится.
— Я ради тебя имя крестное потерял, а ты как Сидора Тимофеева злым псом называл; как ты по сусалам
бил; как ты его за дерзость
на цепь сажал?
Бил его в старину и наказывал да
на цепь в кабинете сажал, а удалить не мог.
«
Бей, — сказал Сид, —
бей, если твоя рука поднялась
на того, кто твою жизнь спас.
Воссев
на своего политического коня, Висленев не мог его ни сдержать, ни направить, куда ему хотелось: истории самого убийства он не разъяснял, а говорил только, что Бодростина надо было убить, но что он сам его не
бил, а только вырвал у него сигару с огнем, за что его и убил «народ», к интересам которого покойник не имел-де должного уважения.
Вот и храм: небольшая сельская церковь переполнилась людьми и воздух в ней, несмотря
на довольно высокий купол, стал нестерпимо густ; солнце
било во все окна и играло
на хрусталях горящего паникадила, становилось не только тепло, но даже жарко и душно, головы начинали болеть от смешанного запаха трупа, ладана, лаптя, суконной онучи и квашеной овчины.
Она выла, визжала и причитала, спеша, торопясь, выпуская слова, так что и разобрать нельзя было, о чем-то умоляя, — конечно, о том, чтоб ее перестали бить, потому что ее беспощадно
били на лестнице.
Неточные совпадения
Ляпкин-Тяпкин, судья, человек, прочитавший пять или шесть книг, и потому несколько вольнодумен. Охотник большой
на догадки, и потому каждому слову своему дает вес. Представляющий его должен всегда сохранять в лице своем значительную мину. Говорит басом с продолговатой растяжкой, хрипом и сапом — как старинные часы, которые прежде шипят, а потом уже
бьют.
Городничий (
бьет себя по лбу).Как я — нет, как я, старый дурак? Выжил, глупый баран, из ума!.. Тридцать лет живу
на службе; ни один купец, ни подрядчик не мог провести; мошенников над мошенниками обманывал, пройдох и плутов таких, что весь свет готовы обворовать, поддевал
на уду. Трех губернаторов обманул!.. Что губернаторов! (махнул рукой)нечего и говорить про губернаторов…
Запиши всех, кто только ходил
бить челом
на меня, и вот этих больше всего писак, писак, которые закручивали им просьбы.
Слесарша. Милости прошу:
на городничего челом
бью! Пошли ему бог всякое зло! Чтоб ни детям его, ни ему, мошеннику, ни дядьям, ни теткам его ни в чем никакого прибытку не было!
— дворянин учится наукам: его хоть и секут в школе, да за дело, чтоб он знал полезное. А ты что? — начинаешь плутнями, тебя хозяин
бьет за то, что не умеешь обманывать. Еще мальчишка, «Отче наша» не знаешь, а уж обмериваешь; а как разопрет тебе брюхо да набьешь себе карман, так и заважничал! Фу-ты, какая невидаль! Оттого, что ты шестнадцать самоваров выдуешь в день, так оттого и важничаешь? Да я плевать
на твою голову и
на твою важность!