Неточные совпадения
И только он сказал себе
такое слово, как государь ему говорит...
Платов ничего государю не ответил, только свой грабоватый нос в лохматую бурку спустил, а пришел в свою квартиру, велел денщику подать из погребца фляжку кавказской водки-кислярки [Кизлярка — виноградная водка из города Кизляра. (Прим. автора.)], дерябнул хороший стакан, на дорожний складень Богу помолился, буркой укрылся
и захрапел
так, что во всем доме англичанам никому спать нельзя было.
А англичане, видя между государя
такую перемолвку, сейчас подвели его к самому Аболону полведерскому
и берут у того из одной руки Мортимерово ружье, а из другой пистолю.
Государь на Мортимерово ружье посмотрел спокойно, потому что у него
такие в Царском Селе есть, а они потом дают ему пистолю
и говорят...
— Ах, ах, ах, — говорит, — как это
так… как это даже можно
так тонко сделать! —
И к Платову по-русски оборачивается
и говорит: — Вот если бы у меня был хотя один
такой мастер в России,
так я бы этим весьма счастливый был
и гордился, а того мастера сейчас же благородным бы сделал.
Было ему
и радостно, что он англичан оконфузил, а тульского мастера на точку вида поставил, но было
и досадно: зачем государь под
такой случай англичан сожалел!
«Через что это государь огорчился? — думал Платов, — совсем того не понимаю», —
и в
таком рассуждении он два раза вставал, крестился
и водку пил, пока насильно на себя крепкий сон навел.
А англичане же в это самое время тоже не спали, потому что
и им завертело. Пока государь на бале веселился, они ему
такое новое удивление подстроили, что у Платова всю фантазию отняли.
А англичане
и не знают, что это
такое молво. Перешептываются, перемигиваются, твердят друг дружке: «Молво, молво», а понять не могут, что это у нас
такой сахар делается,
и должны сознаться, что у них все сахара есть, а «молва» нет.
— Ну,
так и нечем хвастаться. Приезжайте к нам, мы вас напоим чаем с настоящим молво Бобринского завода.
Англичане попросили, чтобы им серебром отпустили, потому что в бумажках они толку не знают; а потом сейчас
и другую свою хитрость показали: блоху в дар подали, а футляра на нее не принесли: без футляра же ни ее, ни ключика держать нельзя, потому что затеряются
и в сору их
так и выбросят.
— Для чего
такое мошенничество! Дар сделали
и миллион за то получили,
и все еще недостаточно! Футляр, — говорит, — всегда при всякой вещи принадлежит.
Дорогой у них с Платовым очень мало приятного разговора было, потому они совсем разных мыслей сделались: государь
так соображал, что англичанам нет равных в искусстве, а Платов доводил, что
и наши на что взглянут — всё могут сделать, но только им полезного ученья нет.
Так они
и ехали молча, только Платов на каждой станции выйдет
и с досады квасной стакан водки выпьет, соленым бараночком закусит, закурит свою корешковую трубку, в которую сразу целый фунт Жукова табаку входило, а потом сядет
и сидит рядом с царем в карете молча.
Так они
и доехали до Петербурга, а к попу Федоту государь Платова уже совсем не взял.
Платов остался с обидою
и лег дома на досадную укушетку, да
так все
и лежал да покуривал Жуков табак без перестачи.
— Что это еще за пустяковина
и к чему она тут у моего брата в
таком сохранении!
Государь велел сейчас разузнать: откуда это
и что
такое означает?
Бросились смотреть в дела
и в списки, — но в делах ничего не записано. Стали того, другого спрашивать, — никто ничего не знает. Но, по счастью, донской казак Платов был еще жив
и даже все еще на своей досадной укушетке лежал
и трубку курил. Он как услыхал, что во дворце
такое беспокойство, сейчас с укушетки поднялся, трубку бросил
и явился к государю во всех орденах. Государь говорит...
Платов не совсем доволен был тем, что туляки
так много времени требуют
и притом не говорят ясно: что
такое именно они надеются устроить. Спрашивал он их
так и иначе
и на все манеры с ними хитро по-донски заговаривал; но туляки ему в хитрости нимало не уступили, потому что имели они сразу же
такой замысел, по которому не надеялись даже, чтобы
и Платов им поверил, а хотели прямо свое смелое воображение исполнить, да тогда
и отдать.
Так и Платов умом виляет,
и туляки тоже.
А что именно, этого так-таки
и не сказали.
Однако
такое предположение было тоже совершенно неосновательно
и недостойно искусных людей, на которых теперь почивала надежда нации.
День, два, три сидят
и никуда не выходят, все молоточками потюкивают. Куют что-то
такое, а что куют — ничего неизвестно.
Словом, все дело велось в
таком страшном секрете, что ничего нельзя было узнать,
и притом продолжалось оно до самого возвращения казака Платова с тихого Дона к государю,
и во все это время мастера ни с кем не видались
и не разговаривали.
Так они
и в Тулу прикатили, — тоже пролетели сначала сто скачков дальше Московской заставы, а потом казак сдействовал над ямщиком нагайкою в обратную сторону,
и стали у крыльца новых коней запрягать. Платов же из коляски не вышел, а только велел свистовому как можно скорее привести к себе мастеровых, которым блоху оставил.
Всех свистовых разогнал
и стал уже простых людей из любопытной публики посылать, да даже
и сам от нетерпения ноги из коляски выставляет
и сам от нетерпеливости бежать хочет, а зубами
так и скрипит — все ему еще нескоро показывается.
Так в тогдашнее время все требовалось очень в аккурате
и в скорости, чтобы ни одна минута для русской полезности не пропадала.
Свистовые же как прискочили, сейчас вскрикнули
и как видят, что те не отпирают, сейчас без церемонии рванули болты у ставень, но болты были
такие крепкие, что нимало не подались, дернули двери, а двери изнутри заложены на дубовый засов.
Но крышу сняли, да
и сами сейчас повалилися, потому что у мастеров в их тесной хороминке от безотдышной работы в воздухе
такая потная спираль сделалась, что непривычному человеку с свежего поветрия
и одного раза нельзя было продохнуть.
— Напрасно
так нас обижаете, — мы от вас, как от государева посла, все обиды должны стерпеть, но только за то, что вы в нас усумнились
и подумали, будто мы даже государево имя обмануть сходственны, — мы вам секрета нашей работы теперь не скажем, а извольте к государю отвезти — он увидит, каковы мы у него люди
и есть ли ему за нас постыждение.
— Ну,
так врете же вы, подлецы, я с вами
так не расстануся, а один из вас со мною в Петербург поедет,
и я его там допытаюся, какие есть ваши хитрости.
И с этим протянул руку, схватил своими куцапыми пальцами за шивороток косого Левшу,
так что у того все крючочки от казакина отлетели,
и кинул его к себе в коляску в ноги.
Мастера ему только осмелились сказать за товарища, что как же, мол, вы его от нас
так без тугамента увозите? ему нельзя будет назад следовать! А Платов им вместо ответа показал кулак —
такой страшный, багровый
и весь изрубленный, кое-как сросся —
и, погрозивши, говорит: «Вот вам тугамент!» А казакам говорит...
Казаки, ямщики
и кони — все враз заработало
и умчали Левшу без тугамента, а через день, как приказал Платов,
так его
и подкатили к государеву дворцу
и даже, расскакавшись как следует, мимо колонн проехали.
Думал он
так: чтобы этим государя занять,
и тогда, если государь сам вспомнит
и заговорит про блоху, надо подать
и ответствовать, а если не заговорит, то промолчать; шкатулку кабинетному камердинеру велеть спрятать, а тульского левшу в крепостной каземат без сроку посадить, чтобы посидел там до времени, если понадобится.
Принцесса стала крутить ключиком,
и блоха сейчас усиками зашевелила, но ногами не трогает. Александра Николаевна весь завод натянула, а нимфозория все-таки ни дансе не танцует
и ни одной верояции, как прежде, не выкидывает.
С этими словами выбежал на подъезд, словил Левшу за волосы
и начал туда-сюда трепать
так, что клочья полетели. А тот, когда его Платов перестал бить, поправился
и говорит...
— Что ж,
такой и пойду,
и отвечу.
«Что же
такое? — думает. — Если государю угодно меня видеть, я должен идти; а если при мне тугамента нет,
так я тому не причинен
и скажу, отчего
так дело было».
— Этак, ваше величество, ничего
и невозможно видеть, потому что наша работа против
такого размера гораздо секретнее.
— А что же делать, — отвечает Левша, — если только
так нашу работу
и заметить можно: тогда все
и удивление окажется.
Положили, как Левша сказал,
и государь как только глянул в верхнее стекло,
так весь
и просиял — взял Левшу, какой он был неубранный
и в пыли, неумытый, обнял его
и поцеловал, а потом обернулся ко всем придворным
и сказал...
— Мы люди бедные
и по бедности своей мелкоскопа не имеем, а у нас
так глаз пристрелявши.
Как его
таким манером обформировали, напоили на дорогу чаем с платовскою кисляркою, затянули ременным поясом как можно туже, чтобы кишки не тряслись,
и повезли в Лондон. Отсюда с Левшой
и пошли заграничные виды.
Ехали курьер с Левшою очень скоро,
так что от Петербурга до Лондона нигде отдыхать не останавливались, а только на каждой станции пояса на один значок еще уже перетягивали, чтобы кишки с легкими не перепутались; но как Левше после представления государю, по платовскому приказанию, от казны винная порция вволю полагалась, то он, не евши, этим одним себя поддерживал
и на всю Европу русские песни пел, только припев делал по-иностранному: «Ай люли — се тре жули» [Это очень хорошо (от фр. c’est tr s joli)].
Курьер как привез его в Лондон,
так появился кому надо
и отдал шкатулку, а Левшу в гостинице в номер посадил, но ему тут скоро скучно стало, да
и есть захотелось. Он постучал в дверь
и показал услужающему себе на рот, а тот сейчас его
и свел в пищеприемную комнату.
Подали ему ихнего приготовления горячий студинг в огне, — он говорит: «Это я не знаю, чтобы
такое можно есть»,
и вкушать не стал; они ему переменили
и другого кушанья поставили.
— Это жалко, лучше бы, если б вы из арифметики по крайности хоть четыре правила сложения знали, то бы вам было гораздо пользительнее, чем весь Полусонник. Тогда бы вы могли сообразить, что в каждой машине расчет силы есть, а то вот хоша вы очень в руках искусны, а не сообразили, что
такая малая машинка, как в нимфозории, на самую аккуратную точность рассчитана
и ее подковок несть не может. Через это теперь нимфозория
и не прыгает
и дансе не танцует.