Неточные совпадения
Это говорилось уже давно: последний раз,
что я слышала от бабушки эту тираду, было в сорок восьмом году, с небольшим
за год до ее смерти, и я должна сказать,
что, слушая тогда ее укоризненное замечание о том,
что «так немногие в себе
человека уважают», я, при всем моем тогдашнем младенчестве, понимала,
что вижу пред собою одну из тех, которая умела себя уважать.
Деда, любившего жить пышно, это очень обрадовало, но бабушка, к удивлению многих, приняла новое богатство, как Поликрат свой возвращенный морем перстень. Она как бы испугалась этого счастья и прямо сказала,
что это одним
людям сверх меры. Она имела предчувствие,
что за слепым счастием пойдут беды.
Но княгиня ведь уж была такая,
что если она
за которого
человека возьмется, чтоб его спасать, то уже тут
что про него кто ей ни говори и
что он сам ей худого ни сделай, она его ни
за что не бросит.
Ольга Федотовна никогда не могла примириться с тем,
что бабушка ценила поступок Грайвороны как нечто достойное особой похвалы и благодарности, тогда как Ольга Федотовна знала,
что и она сама, и Патрикей, и многие другие
люди не раз, а сто раз кряду умерли бы
за князя и княгиню и не помыслили бы поставить это себе в заслугу, а только считали бы это
за святой долг и
за блаженство.
И все это не из-за чего-нибудь, потому
что Патрикей Семеныч был семейный
человек, а единственно ради прелести посмотреть.
— Дутики вы, дутики, больше ничего как самые пустые дутики! Невесть вы
за кем ухаживаете, невесть
за что на своих
людей губы дуете, а вот вам
за то городничий поедет да губы-то вам и отдавит, и таки непременно отдавит. И будете вы, ох, скоро вы, голубчики, будете сами
за задним столом с музыкантами сидеть, да, кому совсем не стоит, кланяться, дескать: «здравствуй, боярин, навеки!» Срам!
—
Что такое!.. — говорила она, — ну, положим, он и в самом деле знатный
человек, я его рода не знаю, но
чего же бояться-то? Не Иван Грозный, да и того сверх бога отцы наши не пугивались, а это петербургский божок схватил батожок, а у самого, — глядишь, — век кратенький… Мало ли их едет с пйрищем, гремит колесом, а там, смотришь, самого этого боженьку
за ноженьку, да и поминай как звали. Страшен один долготерпеливый, да скромный,
за того тяжко богу ответишь, а это само пройдет.
Из того,
что конфектного сервиза было вынуто пятнадцать мест, ясно было,
что, кроме графа, губернатора и самой хозяйки,
за стол сядут еще двенадцать
человек; но это тоже не были гости отборные, нарочно к этому случаю призванные, а так, обыкновенные
люди, из соседей, которые к этому дню подъехали и остались обедать.
Можно положительно сказать,
что если б и в монастырях тоже не оказывалось каких-нибудь угнетенных
людей,
за которых Доримедонт Васильич считал своею непременною обязанностью вступаться и через это со всеми ссорился, то его ни одна обитель не согласилась бы уступить другой, но так как заступничества и неизбежно сопряженные с ними ссоры были его неразлучными сопутниками, то он частенько переменял места и наконец, заехав бог весть как далеко, попал в обитель, имевшую большой архив древних рукописей, которые ему и поручили разобрать и привесть в порядок.
— О
людях нуждающихся… да; это даже наша первая обязанность; Христос обещал не забыть чашу студеной воды, которую подадим, кому надо уста промочить. А Дмитрий Ростовский на жен-мироносиц всем вельможам прямо в глаза сказал,
что у нас в знатных
людях не найти Христа, а бедному,
за нуждою тяжкою, про него совсем и вспомнить некогда. Надо бедным тяготы посбавить, а не гробы золотить и не башни строить, тогда скорее начнется Христово царствие.
Так противны были ее благородному характеру всякие заглазные злоречия о
людях, которых когда-то боялись и пресмыкались пред ними те самые,
что теперь над ними издевались, подплясывая под дудку развязного иностранца. Понятно,
что во всех таких речах и мнениях княгини было много неприятного для общества, которое считало всякое несогласное с ним мнение
за дерзость.
Одним словом, попасть к этому
человеку было нелегко; но
чем труднее Хлопову было проникнуть в дом князя, тем он упорнее этого добивался и, наконец, схватился
за один случай, который ему показался благоприятным. Князь был очень озабочен каким-то общественным делом, представлявшим почему-то неодолимые трудности. Хлопов нашел средство принести этому делу пользу и, встретив где-то князя Г., сообщил ему свой план и просил позволения приехать к нему в дом, с тем чтобы развить ему свою мысль подробнее.
— Какая густая толпа
людей и с громкими именами, и все без громких дел, и еще слава богу,
что их поодаль от дел держат. Окромя как по гостиным эполетами трясти да шпорами звякать, ни к
чему не способны…
За неволю чужих возьмешь, когда свои к ставцу лицом сесть не умеют!
— Да; это правда… мы дружны, — отвечала княгиня, — я считаю вас
за очень хорошего
человека и уверена,
что в этом не ошибаюсь (княгиня ошиблась), но… замуж… как вам это могло на мысль прийти.
Одно, к
чему monsieur Gigot никогда не мог приучить себя, это был фруктовый квас. Иностранное вино
за столом княгини подавалось только при гостях, и то monsieur Gigot неудобно было им лакомиться, так как никогда не пившая никакого вина княгиня находила,
что и гувернеру неприлично пить вино при детях, а после стола Патрикей Семеныч имел обыкновение припечатывать все нераспитые бутылки, «чтобы
люди не баловались».
Больше я не считаю нужным в особенности говорить о monsieur Gigot, с которым нам еще не раз придется встретиться в моей хронике, но и сказанного, я думаю, достаточно, чтобы судить,
что это был
за человек? Он очень шел к бабушкиной коллекции оригиналов и «
людей с совестью и с сердцем», но как французский гувернер он был терпим только благодаря особенности взгляда княгини на качества лица, потребного для этой должности.
Себя он всегда стушевывал и так приучил к этому весь дом,
что все, и свои и чужие
люди, обращали все свое внимание на князя Дмитрия, а старший его брат, Яков, шел
за ним и смотрел на него не с ревностью, не с завистью, а с восторгом, в котором сказывалась благородная и поэтическая натура этого прекрасного
человека, пылавшего любовью ко всему прекрасному.
Сначала это представлялось как будто затруднительным, но недаром, видно, сказано,
что «в России невозможности нет»: когда графине была представлена опасность, которая заключалась в том,
что мать может выдать неопытную княжну
за человека без веры, графиня ввиду этого страха решилась на смелую меру и восторжествовала.
— Так
что же такое: разве я отвечаю
за то,
что сумасшедший
человек может кому-нибудь написать?
Впрочем, полагали,
что она рада, устроив дочь
за видного
человека; но причина приятного настроения княгини была совсем иная: Варвара Никаноровна не одобряла в душе брака дочери и предвидела от него впереди «много неприятного», но это уже было дело непоправимое, зато теперь, пока
что случится, дело это давало ей передышку и увольняло ее отсюда, с этого «ингерманландского болота», как звали тогда Петербург
люди, побывавшие
за границею.
— Боже мой, боже мой,
что я наделала! Эти
люди гибнут
за то,
что они мне верили.
Первым его делом было очистить суд от неудобных
людей и дать другим жалованье из своего кармана, «чтобы не брали взяток», —
за чем он смотрел зорко и строго.
Знаю только одно,
что дядя, не имевший, по мнению умных
людей, никакого права гордиться особенно замечательными умственными способностями, удивлял этих умников, показывая им,
что есть нечто такое,
что выше ума и
за чем ум должен стоять на запятках.
С тех пор как она вышла замуж
за Якова Львовича, который имел
за собою двадцать восемь поколений, восходящих до Рюрика, но тем не менее вел себя, по ее мнению, вульгарно и не только знался с
людьми, способными «ссориться и мириться», но и сам иным благоволил, с другими не ладил, не разбирая их положения, и не ладил бог весть из-за
чего, по побуждениям, которых Наталья Ярославовна не только не могла понять, но даже не допускала, чтобы что-нибудь подобное могло иметь в жизни место и значение.