Неточные совпадения
— Если вы пойдете
за мной, я позову
людей, детей! Пускай все знают,
что вы подлец! Я уезжаю нынче, а вы живите здесь с своею любовницей!
Были тут и мастера кататься, щеголявшие искусством, и учившиеся
за креслами, с робкими неловкими движениями, и мальчики, и старые
люди, катавшиеся для гигиенических целей; все казались Левину избранными счастливцами, потому
что они были тут, вблизи от нее.
— Я тебе говорю, чтò я думаю, — сказал Степан Аркадьич улыбаясь. — Но я тебе больше скажу: моя жена — удивительнейшая женщина…. — Степан Аркадьич вздохнул, вспомнив о своих отношениях с женою, и, помолчав с минуту, продолжал: — У нее есть дар предвидения. Она насквозь видит
людей; но этого мало, — она знает, чтò будет, особенно по части браков. Она, например, предсказала,
что Шаховская выйдет
за Брентельна. Никто этому верить не хотел, а так вышло. И она — на твоей стороне.
Теперь она верно знала,
что он затем и приехал раньше, чтобы застать ее одну и сделать предложение. И тут только в первый раз всё дело представилось ей совсем с другой, новой стороны. Тут только она поняла,
что вопрос касается не ее одной, — с кем она будет счастлива и кого она любит, — но
что сию минуту она должна оскорбить
человека, которого она любит. И оскорбить жестоко…
За что?
За то,
что он, милый, любит ее, влюблен в нее. Но, делать нечего, так нужно, так должно.
«Это должен быть Вронский», подумал Левин и, чтоб убедиться в этом, взглянул на Кити. Она уже успела взглянуть на Вронского и оглянулась на Левина. И по одному этому взгляду невольно просиявших глаз ее Левин понял,
что она любила этого
человека, понял так же верно, как если б она сказала ему это словами. Но
что же это
за человек?
Полковой командир призвал Вронского именно потому,
что знал его
за благородного и умного
человека и, главное, зa
человека, дорожащего честью полка.
— Да
что же? У Гримма есть басня:
человек без тени,
человек лишен тени. И это ему наказанье
за что-то. Я никогда не мог понять, в
чем наказанье. Но женщине должно быть неприятно без тени.
— Входить во все подробности твоих чувств я не имею права и вообще считаю это бесполезным и даже вредным, — начал Алексей Александрович. — Копаясь в своей душе, мы часто выкапываем такое,
что там лежало бы незаметно. Твои чувства — это дело твоей совести; но я обязан пред тобою, пред собой и пред Богом указать тебе твои обязанности. Жизнь наша связана, и связана не
людьми, а Богом. Разорвать эту связь может только преступление, и преступление этого рода влечет
за собой тяжелую кару.
— А, как это мило! — сказала она, подавая руку мужу и улыбкой здороваясь с домашним
человеком, Слюдиным. — Ты ночуешь, надеюсь? — было первое слово, которое подсказал ей дух обмана, — а теперь едем вместе. Только жаль,
что я обещала Бетси. Она заедет
за мной.
Сережа, и прежде робкий в отношении к отцу, теперь, после того как Алексей Александрович стал его звать молодым
человеком и как ему зашла в голову загадка о том, друг или враг Вронский, чуждался отца. Он, как бы прося защиты, оглянулся на мать. С одною матерью ему было хорошо. Алексей Александрович между тем, заговорив с гувернанткой, держал сына
за плечо, и Сереже было так мучительно неловко,
что Анна видела,
что он собирается плакать.
— По делом
за то,
что всё это было притворство, потому
что это всё выдуманное, а не от сердца. Какое мне дело было до чужого
человека? И вот вышло,
что я причиной ссоры и
что я делала то,
чего меня никто не просил. Оттого
что всё притворство! притворство! притворство!…
«Ничего не нужно», сказала она себе и, сложив бювар, пошла наверх, объявила гувернантке и
людям,
что она едет нынче в Москву, и тотчас принялась
за укладку вещей.
— Нет, — сморщившись от досады
за то,
что его подозревают в такой глупости, сказал Серпуховской. — Tout ça est une blague. [Всё это глупости.] Это всегда было и будет. Никаких коммунистов нет. Но всегда
людям интриги надо выдумать вредную, опасную партию. Это старая штука. Нет, нужна партия власти
людей независимых, как ты и я.
— Ты видишь,
что это
за человек, — сказала она дрожащим голосом, — он…
— Мне нужно, чтоб я не встречал здесь этого
человека и чтобы вы вели себя так, чтобы ни свет, ни прислуга не могли обвинить вас… чтобы вы не видали его. Кажется, это не много. И
за это вы будете пользоваться правами честной жены, не исполняя ее обязанностей. Вот всё,
что я имею сказать вам. Теперь мне время ехать. Я не обедаю дома.
Сбежав до половины лестницы, Левин услыхал в передней знакомый ему звук покашливанья; но он слышал его неясно из-за звука своих шагов и надеялся,
что он ошибся; потом он увидал и всю длинную, костлявую, знакомую фигуру, и, казалось, уже нельзя было обманываться, но всё еще надеялся,
что он ошибается и
что этот длинный
человек, снимавший шубу и откашливавшийся, был не брат Николай.
Левин уже давно сделал замечание,
что, когда с
людьми бывает неловко от их излишней уступчивости, покорности, то очень скоро сделается невыносимо от их излишней требовательности и придирчивости. Он чувствовал,
что это случится и с братом. И, действительно, кротости брата Николая хватило не надолго. Он с другого же утра стал раздражителен и старательно придирался к брату, затрогивая его
за самые больные места.
— Простить я не могу, и не хочу, и считаю несправедливым. Я для этой женщины сделал всё, и она затоптала всё в грязь, которая ей свойственна. Я не злой
человек, я никогда никого не ненавидел, но ее я ненавижу всеми силами души и не могу даже простить ее, потому
что слишком ненавижу
за всё то зло, которое она сделала мне! — проговорил он со слезами злобы в голосе.
— Алексей Александрович! Я знаю вас
за истинно великодушного
человека, — сказала Бетси, остановившись в маленькой гостиной и особенно крепко пожимая ему еще раз руку. — Я посторонний
человек, но я так люблю ее и уважаю вас,
что я позволяю себе совет. Примите его. Алексей Вронский есть олицетворенная честь, и он уезжает в Ташкент.
— Я слыхала,
что женщины любят
людей даже
за их пороки, — вдруг начала Анна, — но я ненавижу его зa его добродетель.
Вронский в эти три месяца, которые он провел с Анной
за границей, сходясь с новыми
людьми, всегда задавал себе вопрос о том, как это новое лицо посмотрит на его отношения к Анне, и большею частью встречал в мужчинах какое должно понимание. Но если б его спросили и спросили тех, которые понимали «как должно», в
чем состояло это понимание, и он и они были бы в большом затруднении.
С тем тактом, которого так много было у обоих, они
за границей, избегая русских дам, никогда не ставили себя в фальшивое положение и везде встречали
людей, которые притворялись,
что вполне понимали их взаимное положение гораздо лучше,
чем они сами понимали его.
— Не потеря того,
чего нет теперь, не это, — продолжал Алексей Александрович. — Я не жалею. Но я не могу не стыдиться пред
людьми за то положение, в котором нахожусь. Это дурно, но я не могу, я не могу.
«Эта холодность — притворство чувства, — говорила она себе. — Им нужно только оскорбить меня и измучать ребенка, а я стану покоряться им! Ни
за что! Она хуже меня. Я не лгу по крайней мере». И тут же она решила,
что завтра же, в самый день рожденья Сережи, она поедет прямо в дом мужа, подкупит
людей, будет обманывать, но во
что бы ни стало увидит сына и разрушит этот безобразный обман, которым они окружили несчастного ребенка.
— Меня? Меня?
Что я? Сумасшедший!.. А тебя
за что? Это ужасно думать,
что всякий
человек чужой может расстроить наше счастье.
— Ну, так я тебе скажу: то,
что ты получаешь
за свой труд в хозяйстве лишних, положим, пять тысяч, а наш хозяин мужик, как бы он ни трудился, не получит больше пятидесяти рублей, точно так же бесчестно, как то,
что я получаю больше столоначальника и
что Мальтус получает больше дорожного мастера. Напротив, я вижу какое-то враждебное, ни на
чем не основанное отношение общества к этим
людям, и мне кажется,
что тут зависть…
Уже потом, когда он наелся молока, ему стало совестно
за то,
что он высказал досаду чужому
человеку, и он стал смеяться над своим голодным озлоблением.
—
Что это
за бессмыслица! — говорил Степан Аркадьич, узнав от приятеля,
что его выгоняют из дому, и найдя Левина в саду, где он гулял, дожидаясь отъезда гостя. — Mais c’est ridicule! [Ведь это смешно!] Какая тебя муха укусила? Mais c’est du dernier ridicule! [Ведь это смешно до последней степени!]
Что же тебе показалось, если молодой
человек…
Княжна Варвара была тетка ее мужа, и она давно знала ее и не уважала. Она знала,
что княжна Варвара всю жизнь свою провела приживалкой у богатых родственников; но то,
что она жила теперь у Вронского, у чужого ей
человека, оскорбило ее
за родню мужа. Анна заметила выражение лица Долли и смутилась, покраснела, выпустила из рук амазонку и спотыкнулась на нее.
Он, как Алексей говорит, один из тех
людей, которые очень приятны, если их принимать
за то,
чем они хотят казаться, et puis, il est comme il faut, [и затем — он порядочен,] как говорит княжна Варвара.
— Нет, — перебил он и невольно, забывшись,
что он этим ставит в неловкое положение свою собеседницу, остановился, так
что и она должна была остановиться. — Никто больше и сильнее меня не чувствует всей тяжести положения Анны. И это понятно, если вы делаете мне честь считать меня
за человека, имеющего сердце. Я причиной этого положения, и потому я чувствую его.
Заседание уже началось. У стола, покрытого сукном,
за который сели Катавасов и Метров, сидело шесть
человек, и один из них, близко пригибаясь к рукописи, читал что-то. Левин сел на один из пустых стульев, стоявших вокруг стола, и шопотом спросил у сидевшего тут студента,
что читают. Студент, недовольно оглядев Левина, сказал...
Посмотревшись в зеркало, Левин заметил,
что он красен; но он был уверен,
что не пьян, и пошел по ковровой лестнице вверх
за Степаном Аркадьичем. Наверху, у поклонившегося, как близкому
человеку, лакея Степан Аркадьич спросил, кто у Анны Аркадьевны, и получил ответ,
что господин Воркуев.
Хотя она бессознательно (как она действовала в это последнее время в отношении ко всем молодым мужчинам) целый вечер делала всё возможное для того, чтобы возбудить в Левине чувство любви к себе, и хотя она знала,
что она достигла этого, насколько это возможно в отношении к женатому честному
человеку и в один вечер, и хотя он очень понравился ей (несмотря на резкое различие, с точки зрения мужчин, между Вронским и Левиным, она, как женщина, видела в них то самое общее,
за что и Кити полюбила и Вронского и Левина), как только он вышел из комнаты, она перестала думать о нем.
— Постой! По…стой! — сказал Вронский, не раздвигая мрачной складки бровей, но останавливая ее
за руку. — В
чем дело? Я сказал,
что отъезд надо отложить на три дня, ты мне на это сказала,
что я лгу,
что я нечестный
человек.
Да, про то,
что говорит Яшвин: борьба
за существование и ненависть — одно,
что связывает
людей.
На Царицынской станции поезд был встречен стройным хором молодых
людей, певших: «Славься». Опять добровольцы кланялись и высовывались, но Сергей Иванович не обращал на них внимания; он столько имел дел с добровольцами,
что уже знал их общий тип, и это не интересовало его. Катавасов же,
за своими учеными занятиями не имевший случая наблюдать добровольцев, очень интересовался ими и расспрашивал про них Сергея Ивановича.
Он знал,
что такое военный
человек, и, по виду и разговору этих господ, по ухарству, с которым они прикладывались к фляжке дорогой, он считал их
за плохих военных.
— Ах,
что говорить! — сказала графиня, махнув рукой. — Ужасное время! Нет, как ни говорите, дурная женщина. Ну,
что это
за страсти какие-то отчаянные! Это всё что-то особенное доказать. Вот она и доказала. Себя погубила и двух прекрасных
людей — своего мужа и моего несчастного сына.
— Я, как
человек, — сказал Вронский, — тем хорош,
что жизнь для меня ничего не стоит. А
что физической энергии во мне довольно, чтобы врубиться в каре и смять или лечь, — это я знаю. Я рад тому,
что есть
за что отдать мою жизнь, которая мне не то
что не нужна, но постыла. Кому-нибудь пригодится. — И он сделал нетерпеливое движение скулой от неперестающей, ноющей боли зуба, мешавшей ему даже говорить с тем выражением, с которым он хотел.
— Но князь говорит не о помощи, — сказал Левин, заступаясь
за тестя, — а об войне. Князь говорит,
что частные
люди не могут принимать участия в войне без разрешения правительства.
— Вот и я, — сказал князь. — Я жил
за границей, читал газеты и, признаюсь, еще до Болгарских ужасов никак не понимал, почему все Русские так вдруг полюбили братьев Славян, а я никакой к ним любви не чувствую? Я очень огорчался, думал,
что я урод или
что так Карлсбад на меня действует. Но, приехав сюда, я успокоился, я вижу,
что и кроме меня есть
люди, интересующиеся только Россией, а не братьями Славянами. Вот и Константин.