Неточные совпадения
В доме было
так принято, что если как-нибудь в разговоре кто-нибудь случайно упоминал имя князя Льва Яковлевича, то все сию
же минуту принимали самый серьезный вид и считали необходимым умолкнуть. Точно старались дать время пронестись звуку священного семейного имени, не сливая его ни с
каким звуком иного житейского слова.
Старики Протозановы
так на это и смотрели, и когда сын их Лев Львович, получив чин в гвардии, приехал из Петербурга на побывку домой с тем
же пламенем любви к сиротке, с
каким четыре года тому назад уехал, то они только обрадовались, что это чувство, выдержав испытание, остается прочным.
«Молчи, — говорят, — Ольга, не говори вздора: я не напрасно беспокоюсь, а я это
так чувствую. Господь мне
так много счастья дал,
какого я не стоила… ну что
же; а теперь, — изволят говорить, — если ему меня испытать угодно,
так сердце мое готово».
«А что
же, ваше сиятельство, если
так, то детям
какое накажете благословение?»
«Ну
так отвечай
же своей командирше: много ли у тебя
какого роду-племени?»
И даже
как это немножко не в ожиданности вдруг пристигло,
так сама
же княгиня ему отходную прочитала и своими руками глаза завела.
Преданность бабушке у Ольги Федотовны была
такая же глубокая и страстная,
как и у Патрикея, но в ней замешивалась некоторая нервная раздражительность и нетерпеливость, благодаря которой она иногда впадала в критицизм и, возмнив себя чем-нибудь обиженною, начинала плакать и дуться на княгиню.
Вся эта эпопея разыгралась еще в то время, когда бабушка жила в Петербурге, но завершилась она браком Марии Николаевны
как раз к возвращению княгини в Протозаново. Ольга Федотовна, узнав как-то случайно Марью Николаевну, отрекомендовала ее в одной из своих вечерних бесед княгине, а та, имея общую коллекторам страсть к приобретению новых экземпляров, сейчас
же пожелала познакомиться с «героиней». (
Так она с первого слова назвала Марью Николаевну, выслушав о ней доклад Ольги Федотовны.)
Профессорство это было во мнении Марьи Николаевны
такое величие, что она его не желала сменять для брата ни на
какую другую карьеру. Притом
же она
так давно об этом мечтала,
так долго и
так неуклонно к этому стремилась, что бабушка сразу поняла, что дело Ольги Федотовны было проиграно.
Рассказав бабушке со всей откровенностью,
как ей стали известны затруднения Марьи Николаевны, девушка в трагической простоте изобразила состояние своей души, которая тотчас
же вся
как огнем прониклась одним желанием сделать
так, чтобы богослов не мог и думать на ней жениться. За этим решением последовало обдумывание плана,
как это выполнить. Что могла измыслить простая, неопытная девушка? Она слыхала, что нельзя жениться на куме, и ей сейчас
же пришло в голову: зачем она не кума своему возлюбленному?
—
Так это ведь
как же, должно быть конфузно?
Неожиданно овдовев, бабушка,
как можно было видеть из первых страниц моих записок, не поехала искать рассеяния,
как бы сделала это современная дама, а она тотчас
же занялась приведением в порядок своего хозяйства, что было и весьма естественно и совершенно необходимо, потому что, пока княгиня с князем жили в Петербурге, в деревне многое шло не
так,
как нужно.
В то время
как сборы княгини совсем уже приходили к концу, губернский город посетил новый вельможа тогдашнего времени — граф Функендорф, незадолго перед тем получивший в нашей губернии земли и приехавший с тем, чтобы обозреть их и населять свободными крестьянами. Кроме того, у него, по его высокому званию, были какие-то большие полномочия,
так что он в одно и то
же время и хозяйничал и миром правил.
— Что
такое!.. — говорила она, — ну, положим, он и в самом деле знатный человек, я его рода не знаю, но чего
же бояться-то? Не Иван Грозный, да и того сверх бога отцы наши не пугивались, а это петербургский божок схватил батожок, а у самого, — глядишь, — век кратенький… Мало ли их едет с пйрищем, гремит колесом, а там, смотришь, самого этого боженьку за ноженьку, да и поминай
как звали. Страшен один долготерпеливый, да скромный, за того тяжко богу ответишь, а это само пройдет.
Рогожин своею наружностью в общем чрезвычайно напоминал всем столь известную фигуру Дон-Кихота и
так же,
как тот, был немножко сумасшедший.
Как, он сам себя считал обиженным, что его
так долго томили, а тут еще на него
же жалуются!
Однако послеобеденная молитва Зинки, должно быть, точно
так же мало доходила до властителя судеб человеческих,
как и сытая молитва, которою хвалился Вольтер: ни тому, ни другому из этих молитвенников не сталось по их молениям.
Когда они стояли в своей мочальной сбруе, казалось, что каждую из них достаточно только толкнуть, и она сейчас
же повалится и будет лежать, подняв ноги,
как деревянная скамейка, но это только
так казалось.
Но на его несчастие дела его шли
так худо, что ее-то, эту чудную Ксению, он никак более и не видал.
Как он ни проснется, все сидит возле него женщина, да не та, а спросить ему казалось неловко и совестно. Разве ее похвалить за красу? Но
как же это мог себе позволить благородный и начитанный дворянин?
— Дворянка!..
Так как же ты говоришь, что она безродная! Продолжай! не останавливайся… продолжай!
И влюбился Ярль Торгнир по тому волоску в княжну Ингигерду, поехал и отыскал ее на Руси,
как и я отыскал тебя… тоже случайно… и, в объятиях сжав ее,
так же как я здесь тебя обнимаю, был счастлив.
Дон-Кихот
же, тоже прогулявшись, хватил старины, от которой чуть не отвык, обабившись: и он и Зинка заметили, что когда они ехали в церковь с «барыней Аксюткой» (
так ее звали крестьяне), то даже лошади шли понуро и сам тарантас все бочил на левую сторону, где сидела крепкотелая Ингигерда; но когда Дон-Кихот, сразившись и отбив Грайворону, крикнул: «Зинобей!» — все сразу изменилось: одры запряли ушми и полетели, тарантас запрыгал,
как скорлупочка по ветру, и сами Зинка и его барин вздохнули родною жизнью.
Граф
же был близок к источникам всех новостей и рассказал об ужасах усмирения, но не
так подробно,
как знал об этом Рогожин и
как он рассказал уже ранее.
— Ну да; я знаю…
Как же… Князь Платон… в большой силе был… Знаю: он был женат на Фекле Игнатьевне, только у них детей не было: одна девчоночка было родилась, да поганенькая какая-то была и умерла во младенчестве; а больше
так и не было… А Нельи… я про него тоже слышала: ужасный был подлиза и пред Платоном пресмыкался. Я его книги читать не хочу: все врет, чай… из зависти, что тот вкусно ел.
Ольга Федотовна не отстала от своей княгини и на другое
же утро явилась ей в чепчике с
такими длинными оборками, что выглядывала из них
как часовая кукушка из рамки. Однако и в старушечьем чепце и в темных капотах княгиня еще долго не старелась, а, по словам Ольги Федотовны, «больше походила
как бы в костюме на бал собиралась».
Так она была моложава и
так прочна была ее красота.
Какой же ей нужен был француз? Совсем необыкновенный или по крайней мере отнюдь не
такой,
какие были тогда в моде. Княгиня отнюдь не хотела, чтобы француз ее сыновей воспитывал, это, по ее мнению, для русских детей никуда не годится. Серьезного воспитателя она хотела искать в другом месте; а француз требовался просто, чтобы
как можно больше говорил, но только не вредного.
Такое вмешательство до того бесило дворянина, что он в досаде смешивал карты и, стиснув их в руке, или сидел молча, пока Gigot, потеряв терпение, отходил от него прочь, или
же начинал вдруг креститься и читать «Да воскреснет бог», отплевываясь от Gigot,
как от черта.
— Нет; у нас особенно не любят людей, которых уважать надо: они нам
как бы укором служат, и мы, русские, на этот счет всех хуже; но все-таки… неужто
же этот Червев
так во всю жизнь нигде не мог места занять?
«Ах, — говорю, — ты, шелапут! Недаром, — говорю, — видно, Патрикей Семеныч говорил, что ты почтальон, — вот
так и вышло! Да
как же, — говорю, — ты это посмел сделать? Ведь тебя за это сейчас со двора долой, да еще псом приуськнуть. Разве это можно, чтоб от девицы к мужчине письма переносить?»
Что
же касается до моего согласия, то где я возьму силы, чтобы не согласиться хоть двух ребят во всю мою жизнь обучить
так,
как бы мне хотелось?
Бабушка не могла уехать из Петербурга в Протозаново
так скоро,
как она хотела, — ее удержала болезнь детей. Отец мой, стоя на крыльце при проводах Функендорфов, простудился и заболел корью, которая от него перешла к дяде Якову. Это продержало княгиню в Петербурге около месяца. В течение этого времени она не получала здесь от дочери ни одного известия, потому что письма по уговору должны были посылаться в Протозаново.
Как только дети выздоровели, княгиня, к величайшему своему удовольствию, тотчас
же уехала.
Живучи в деревне, хотя и очень открыто, княгиня тратила относительно очень мало: кроме лимонов, сахару и прочей «бакалеи», которая раз в год закупалась на коренной ярмарке, все было «из своей провизии», и княгиня была уверена, что через пять-шесть лет она опять будет совсем
так же исправна,
как была перед выдачею замуж «нелюбимой дочери».
За дорогу бабушка имела время все это сообразить и сосчитать и, совсем на этот счет успокоясь, была весела
как прежде: она шутила с детьми и с Gigot, который сидел тут
же в карете на передней лавочке; делала Патрикею замечания о езде, о всходах озими и тому подобном; сходила пешком на крутых спусках и,
как «для моциона»,
так и «чтобы лошадей пожалеть», пешком
же поднималась на горы, причем обыкновенно задавала французу и детям задачу: кто лучше сумеет взойти и не умориться.
—
Как же вводить молодых людей в эту жизнь с
такими идеями? — спросила она.
Так как он никогда не лгал, то я могу с его
же слов сообщить вам, что он родился в ночь на первое число генваря 1801 года.
Бабушка, посмотрев на невестку, которая
как вошла,
так, повидавшись, тотчас
же попросила позволения удалиться привести в порядок свой туалет, сказала сыну...
Княгиня, узнав об этом, приказала, чтобы ей ванну молоком наливали, но сами сказали: «Мерзость
какая» — и плюнули, потому что хоть она, положим, и хороша была, но все
же княгиня в свое время двадцать раз ее была красивее, а никогда ничего
такого не делалось.
Он служил в Петербурге в пешей гвардии тоже не до большого чина и
так же,
как мой отец, не подавал надежд к продолжению военной карьеры.
Зять накупил тысяч на двадцать хлеба, половину на деньги, половину в долг под тещину поруку; снарядил на ее
же кредит баржи и отправился от пристани вниз по реке, но,
как известно, беда одна не любит ходить, а всегда ведет за собою другую, и зять нашей старушки потонул, спасая груз своего разбившегося каравана, и сразу нанес семейству старушки
такой удар, что дела их зашатались.
— А кто
же в
таком случае будет их Навин и Холев, которые укажут им,
как надо выгнать хананеев?