Неточные совпадения
Это говорилось уже давно: последний раз, что я слышала от бабушки эту тираду,
было в сорок восьмом
году, с небольшим за
год до ее смерти, и я должна сказать, что, слушая тогда ее укоризненное замечание о том, что «так немногие в себе человека уважают», я, при всем моем тогдашнем младенчестве, понимала, что вижу пред собою одну из тех, которая умела себя уважать.
Из них Димитрий на девятнадцатом
году утонул, купавшись в жару в холодном озере, отчего с ним в воде сделались судороги, а князь Лев Львович на восемнадцатом
году влюбился в Варвару Никаноровну, которая, по ее собственным словам, в четырнадцать
лет «
была довольно авантажна».
Портрет писан во весь рост, масляными красками, и представляет княгиню в то время, когда ей
было всего двадцать
лет.
Однако шли
года, никакое несчастие не приходило: дедушка служил очень удачно, детей у них
было немного: один сын и дочь, княжна Настасья Львовна.
Лет десять ведь никто в него не заглядывал, он хоть и крепкий
был, а все стал на вид упадать.
Первыми друзьями молодого вдовства княгини
были два самые скромные лица, имена которых я уже упоминала: это Патрикей Семеныч Сударичев и Ольга Федотовна, которую я девятнадцать
лет кряду видела изо дня в день, но фамилия которой осталась для меня неизвестною.
Дьякон этот, человек превосходной жизни, давно овдовел и
был очень беден, а к довершению своих несчастий он, везя
летом с поля снопы, ослеп от молнии.
Неравенство их
лет было очень заметное: Марья Николаевна, как женщина,
была уже на склоне, и ее иконописная красота совсем увяла, а муж ее только расцветал.
Остальное пошло так, как Ольга Федотовна хотела для счастья других: с течением многих
лет ее Василий Николаич, которого она притравила, как Диана Актеона, окончил курс академии, пошел в монахи и
был, к удовольствию сестры, архиереем, а Ольга Федотовна так и осталась Дианою, весталкою и бабушкиною горничной.
Он и под старость ветхих
лет своих, долготою которых упорно соперничал с бабушкою, всегда держался прямо и молодцевато, а в молодости, по словам Ольги Федотовны,
был «просто всем на загляденье».
У них
был сын Николай, которого бабушка застала уже по пятнадцатому
году писарем в конторе.
От таких требовалось только одно: чтобы человек не
был неблагодарен и хоть раз в
год приезжал извещать Варвару Никаноровну, как идут его дела.
Прошли
годы институтского учения. Княгиня
была не особенно радостна с тех пор, как стала говорить о поездке в Петербург за дочерью. Она терялась. Она не знала, перевозить ли ей дочь в деревню и здесь ее переламывать по-своему или уже лучше ей самой переехать в свой петербургский дом и выдать там княжну замуж за человека, воспитания к ней более подходящего.
С
летами Зинка обородател, но почти совсем не вырос и, по слабосилию своему,
был не годен ровно ни к какой тяжелой сельской работе.
Последнее, впрочем,
было не новость, потому что у этой загадочной лошади всякий
год были новые жеребятки, и с тех пор, как с возвращением барина она попала ему в езду, ни один из этих жеребят не переживал первого
года.
Да это
было и вероятнее, и я отнюдь не хочу этого оспаривать в моей хронике, где должна дать место этим таинственным зверям, которых вид,
годы, сила, ум и ухватка — все превосходило средства обыкновенного человеческого понимания.
— Грустно это, граф… Безбожное дело сделалось! люди
были верные, семь
лет назад все на видную смерть шли. Не избыть срама тем, кем не по истине это дело государю представлено.
Дело заключалось в том, что граф Николай Петрович Шереметев в 1801
году женился на своей крепостной девушке Прасковье Ивановне Кузнецовой, прозвище которой переделали в «Ковалевскую» и говорили, будто она происходила из польской шляхты и
была записана в крепость Шереметевых незаконно. К этому обстоятельству от нечего делать не переставали возвращаться при каждом удобном случае и достойную уважения графиню в глаза чествовали, а за глаза звали «Парашкою».
В деревнях оставались отслужившие израненные воины двенадцатого
года или так называвшиеся тогда «грузинские асессоры», то
есть новые дворяне, получавшие в Грузии асессорские чины по сокращенному сроку и приобретавшие затем мелкопоместные именьица.
— Что же, — прибавляла в свое извинение Ольга Федотовна, — он еще
был молодец, и как блондин, то и седых волос почти не видно, а княгине хоть и под сорок
лет было, но она еще красавица… Совсем нестаточного ничего тут и не
было.
— Ну вот… зачем шестнадцати?..
Есть девушки
лет в двадцать пять… ну, тридцать… Прекрасные
есть девушки… с источниками живых чувств. И даже скажу, девушка вас скорее и полюбит, и ее любить приятнее.
«На тебе лекарства, и не топочи на одном месте и бежи куда надо». Он на
лету мне ручкой сделает, а сам со всех ног так и бросится. Добрый
был мужчинка и очень меня уважал с удовольствием, а на других комнатных людей, которые его не понимали, бывало, рассердится, ножонками затопочет и закричит...
Душевные свойства обоих князей в это время обозначались уже в весьма определенных задатках; отец мой, который
был одним
годом моложе дяди Якова, первенствовал над старшим братом по превосходству своих дарований, и князь Яков не продал ему права своего первородства ни за какую чечевицу, а уступил ее безмездно как «достойнейшему».
Дядя обнаруживал эти родовые черты с самого раннего детства: он всегда
был по своим
летам мал ростом, очень свеж, румян, с прекрасными глазами матери, но с очень маленьким ротиком, какие называют «сердечком».
Впрочем, благодаря своей важно-комической фигурке, дядя, князь Яков никогда не
был без кличек; при всем почтении, которое он умел себе заслужить в зрелые
годы, он и в этом своем возрасте назывался «князь Кис-меквик», кличкою, составленною из трех английских слов: Kiss me quick, [Поцелуй меня скорей (англ.)] которые имели в приложении к дядюшке свое особенное, несколько роковое для него значение.
Князь Дмитрий, шутивший со всеми, с Gigot, с Дон-Кихотом, с Ольгою Федотовной, шутил и с княжною Анастасией, которая
была на семь
лет его старше и шуток не любила.
В России почти нет воспитания, но воспитателей находят очень легко, а в те
года, о которых идет моя речь, получали их, пожалуй, еще легче: небогатые родители брали к своим детям или плоховатых немцев, или своих русских из семинаристов, а люди более достаточные держали французов или швейцарцев. Последние более одобрялись, и действительно
были несколько лучше.
Червеву тогда
было еще с небольшим
лет сорок, и он
был так здоров, что пришел из губернии пешком.
Было ясно, что для приобретения этого человека существовало одно средство — женить его на православной девушке; но, к сожалению, граф находил эту мысль уже слишком для себя запоздалою, так как он
был вдов и ему
было уже около пятидесяти
лет.
Живучи в деревне, хотя и очень открыто, княгиня тратила относительно очень мало: кроме лимонов, сахару и прочей «бакалеи», которая раз в
год закупалась на коренной ярмарке, все
было «из своей провизии», и княгиня
была уверена, что через пять-шесть
лет она опять
будет совсем так же исправна, как
была перед выдачею замуж «нелюбимой дочери».
Это
было здесь, в Петербурге, которого он не только не любил, но даже ненавидел, а под конец даже и презирал и как бы в наказание за то осужден
был провести здесь свои последние
годы —
годы упадка своих сил, значения и состояния, которые он растратил многоразличными способами.
О раннем детстве его не сохранилось преданий: я слыхал только, что он
был дитя ласковое, спокойное и веселое: очень любил мать, няньку, брата с сестрою и имел смешную для ранних
лет манеру задумываться, удаляясь в угол и держа у своего детского лба свой маленький указательный палец, — что, говорят,
было очень смешно, и я этому верю, потому что князь Яков и в позднейшее время бывал иногда в серьезные минуты довольно наивен.
До восьми
лет он жил с своим младшим братом Димитрием и сестрою княжною Настасьею Львовною под единственным надзором их матери, княгини Варвары Никаноровны, про которую по всей истине позволительно сказать, что ее можно
было послать командовать полком и присутствовать не только в сенате, но даже и в синоде, и она нигде бы себя лицом в грязь не уронила.
Ей теперь уже четырнадцать
лет, но ее родные это скрывают и говорят, будто только двенадцать, но все равно мы дали друг другу слово, что пока я выйду в офицеры, она
будет меня ждать, а тогда прошу у вас позволения мне на ней жениться, потому что я уже дал честное слово и не могу взять назад».
Я прошу у вас прощения, если я вас напрасно побеспокоил моими чувствами к дочери инспектора: ей действительно оказалось всего двенадцать
лет, и даже неполных, так что ее отвезли в институт и она, по слухам, оказалась мне неверною, потому что обожает учителя математики, по предмету, который мне кажется всех более противен; а позвольте мне лучше считать своею невестою Иванову Оленьку, из городских барышень, которая тогда
была у инспектора на вечере».
Дядя приезжал раза два
летом и иногда гостил у нас по неделе, а тетка появлялась к нам положительно один раз в
год, к Прасковьину дню, когда maman
была именинница.
Эта просьба старушкою
была подана прокурору на первой неделе великого поста, и о ней вдруг заговорили, как о событии, выходящем вон из ряда; а на сынков стали покашиваться, но как раз целый
год прошел, пока проходили разные процедуры и старушка из тюрьмы доказывала своим свободным детям, что у них еще
есть деньги и что так как они не делились, то она в этих деньгах имеет часть.
— Они мне этим напоминают того израильтянина, который накликал беду на Моисея за то, что тот заступился за их собрата. Ничего, они, как и те, должны
будут сорок
лет путаться на одном месте, прежде чем дети их
будут пригодны для земли обетованной.
Однако прошло несколько
лет, и Яков Львович мало-помалу снова
был втянут в некоторую общественную деятельность, но не служебную, от которой он раз навсегда отказался в пользу тюльпанов и, выбрав эти цветки сначала только предлогом к отговорке, впоследствии пристрастился к ним на самом деле.
Такой отказ
был бы «невеликодушен», а дядя ничего невеликодушного не мог себе позволить, и потому он не успел оглянуться, как у него на руках явилась целая куча сирот с их плохими, сиротскими делишками, и потом что ни
год, то эта «поистине огромная опека» у Якова Львовича возрастала и, наконец, возросла до того, что он должен
был учредить при своей вотчинной конторе целое особое отделение для переписки и отчетности по опекунским делам.
Но тетку Александру Ярославовну, дошедшую с
летами до того, что она не знала, что яйца, которые она кушала, могут несть простые крестьянские куры, он никогда за эту струну не трогал и
был образцом супружеской о ней заботливости и почтения, которого строго требовал для нее и от всех других, а особенно от своих детей.