Да,
я тебя люблю, люблю… я всё забвенью,
Что было, предал, есть граница мщенью,
И вот она: смотри, убийца твой
Здесь, как дитя, рыдает над тобой…
Неточные совпадения
Кто знает! Только
мне известно,
Что женщине
тебя не надобно
любить.
Положим,
ты меня и
любишь, но так мало,
Что даже не ревнуешь ни к кому!
Я только говорю,
Что
ты меня не
любишь.
Ни сердца своего, ни моего не зная,
Ты отдалася
мне — и
любишь, верю
я,
Но безотчетно, чувствами играя,
И резвясь, как дитя.
Тогда
ты говоришь:
меня не
любит он!
Кто знает, может быть…
Послушай, Нина!..
я смешон, конечно,
Тем, что
люблю тебя так сильно, бесконечно,
Как только может человек
любить.
Мне больно
Твои упреки слушать…
Я люблюТебя, Евгений.
Да! это свыше сил и воли!..
Я изменил себе и задрожал,
Впервые за всю жизнь… давно ли
Я трус?.. трус… кто это сказал…
Я сам, и это правда… стыдно, стыдно,
Беги, красней, презренный человек.
Тебя, как и других, к земле прижал наш век,
Ты пред собой лишь хвастался, как видно;
О! жалко… право жалко… изнемог
И
ты под гнетом просвещенья!
Любить…
ты не умел… а мщенья
Хотел… пришел и — и не мог!
Решено:
Она умрет —
я прежней твердой воле
Не изменю! Ей, видно, суждено
Во цвете лет погибнуть, быть любимой
Таким, как
я, злодеем, и
любитьДругого… это ясно!.. как же можно жить
Ей после этого!..
ты, бог незримый,
Но бог всевидящий — возьми ее, возьми;
Как свой залог
тебе ее вручаю —
Прости ее, благослови —
Но
я не бог, и не прощаю!..
«Когда печаль слезой невольной
Промчится по глазам твоим,
Мне видеть и понять не больно,
Что
ты несчастлива с другим.
* * *
Незримый червь незримо гложет
Жизнь беззащитную твою,
И что ж?
я рад, — что он не может
Тебя любить, как
я люблю.
* * *
Но если счастие случайно
Блеснет в лучах твоих очей,
Тогда
я мучусь горько, тайно,
И целый ад в груди моей».
А за что же
Тебя любить — за то ль, что целый ад
Мне в грудь
ты бросила? о, нет,
я рад,
я рад
Твоим страданьям; боже, боже!
И
ты,
ты смеешь требовать любви!
А мало
я любил тебя, скажи?
А этой нежности
ты знала ль цену?
А много ли хотел
я от любви твоей?
Улыбку нежную, приветный взгляд очей —
И что ж нашел: коварство и измену.
Возможно ли!
меня продать! —
Меня за поцелуй глупца…
меня, который
По слову первому был душу рад отдать,
Мне изменить?
мне? и так скоро!..
Ты, скорей
Признайся, говори смелей,
Будь откровенен хоть со
мною.
О, милый друг, зачем
ты был жесток.
Ведь
я ее
любил,
я б небесам и раю
Одной слезы ее, — когда бы мог,
Не уступил — но
я тебе прощаю!
— Да я не хочу знать! — почти вскрикнула она. — Не хочу. Раскаиваюсь я в том, что сделала? Нет, нет и нет. И если б опять то же, сначала, то было бы то же. Для нас, для меня и для вас, важно только одно: любим ли мы друг друга. А других нет соображений. Для чего мы живем здесь врозь и не видимся? Почему я не могу ехать?
Я тебя люблю, и мне всё равно, — сказала она по-русски, с особенным, непонятным ему блеском глаз взглянув на него, — если ты не изменился. Отчего ты не смотришь на меня?
«Это значит, — отвечала она, сажая меня на скамью и обвив мой стан руками, — это значит, что
я тебя люблю…» И щека ее прижалась к моей, и я почувствовал на лице моем ее пламенное дыхание.
Она, приговаривая что-то про себя, разгладила его спутанные седые волосы, поцеловала в усы, и, заткнув мохнатые отцовские уши своими маленькими тоненькими пальцами, сказала: «Ну вот, теперь ты не слышишь, что
я тебя люблю».
«Друг мой, — сказал бы я ей, —
я тебя люблю, но еще сверх того желаю, чтобы ты меня уважала, — вот!» Так ли, так ли я говорю?..
Неточные совпадения
Анна Андреевна. Цветное!.. Право, говоришь — лишь бы только наперекор. Оно
тебе будет гораздо лучше, потому что
я хочу надеть палевое;
я очень
люблю палевое.
А уж Тряпичкину, точно, если кто попадет на зубок, берегись: отца родного не пощадит для словца, и деньгу тоже
любит. Впрочем, чиновники эти добрые люди; это с их стороны хорошая черта, что они
мне дали взаймы. Пересмотрю нарочно, сколько у
меня денег. Это от судьи триста; это от почтмейстера триста, шестьсот, семьсот, восемьсот… Какая замасленная бумажка! Восемьсот, девятьсот… Ого! за тысячу перевалило… Ну-ка, теперь, капитан, ну-ка, попадись-ка
ты мне теперь! Посмотрим, кто кого!
Я не
люблю церемонии. Напротив,
я даже стараюсь всегда проскользнуть незаметно. Но никак нельзя скрыться, никак нельзя! Только выйду куда-нибудь, уж и говорят: «Вон, говорят, Иван Александрович идет!» А один раз
меня приняли даже за главнокомандующего: солдаты выскочили из гауптвахты и сделали ружьем. После уже офицер, который
мне очень знаком, говорит
мне: «Ну, братец, мы
тебя совершенно приняли за главнокомандующего».
Так как
я знаю, что за
тобою, как за всяким, водятся грешки, потому что
ты человек умный и не
любишь пропускать того, что плывет в руки…» (остановясь), ну, здесь свои… «то советую
тебе взять предосторожность, ибо он может приехать во всякий час, если только уже не приехал и не живет где-нибудь инкогнито…
Не так ли, благодетели?» // — Так! — отвечали странники, // А про себя подумали: // «Колом сбивал их, что ли,
ты // Молиться в барский дом?..» // «Зато, скажу не хвастая, //
Любил меня мужик!