Неточные совпадения
Я слишком залетел высоко,
Верней избрать я должен путь…
И замысел иной глубоко
Запал
в мою измученную
грудь.
Так, так, он будет
жить… убийство уж не
в моде:
Убийц на площадях казнят.
Так!..
в образованном я родился народе;
Язык и золото… вот наш кинжал и яд!
Ого! я невредим.
Каким страданиям земным
На жертву
грудь моя ни предавалась,
А я всё
жив… я счастия желал,
И
в виде ангела мне бог его послал;
Мое преступное дыханье
В нем осквернило божество,
И вот оно, прекрасное созданье.
Смотрите — холодно, мертво.
Раз
в жизни человека мне чужого,
Рискуя честию, от гибели я спас,
А он — смеясь, шутя, не говоря ни слова,
Он отнял у меня всё, всё — и через час.
«Прощай, отец… дай руку мне; // Ты чувствуешь, моя в огне… // Знай, этот пламень с юных дней // Таяся,
жил в груди моей; // Но ныне пищи нет ему, // И он прожег свою тюрьму // И возвратится вновь к тому, // Кто всем законной чередой // Дает страданье и покой… // Но что мне в том? — пускай в раю, // В святом, заоблачном краю // Мой дух найдет себе приют… // Увы! — за несколько минут // Между крутых и темных скал, // Где я в ребячестве играл, // Я б рай и вечность променял…
Неточные совпадения
Карандышев. Да, это смешно… Я смешной человек… Я знаю сам, что я смешной человек. Да разве людей казнят за то, что они смешны? Я смешон — ну, смейся надо мной, смейся
в глаза! Приходите ко мне обедать, пейте мое вино и ругайтесь, смейтесь надо мной — я того стою. Но разломать
грудь у смешного человека, вырвать сердце, бросить под ноги и растоптать его! Ох, ох! Как мне
жить! Как мне
жить!
— Так… бездельник, — сказала она полулежа на тахте, подняв руки и оправляя пышные волосы. Самгин отметил, что
грудь у нее высокая. —
Живет восторгами. Сын очень богатого отца, который что-то продает за границу. Дядя у него — член Думы. Они оба с Пыльниковым восторгами
живут. Пыльников недавно привез из провинции жену, косую на правый глаз, и 25 тысяч приданого. Вы бываете
в Думе?
— Хочу, чтоб ты меня устроил
в Москве. Я тебе писал об этом не раз, ты — не ответил. Почему? Ну — ладно! Вот что, — плюнув под ноги себе, продолжал он. — Я не могу
жить тут. Не могу, потому что чувствую за собой право
жить подло. Понимаешь? А
жить подло — не сезон. Человек, — он ударил себя кулаком
в грудь, — человек дожил до того, что начинает чувствовать себя вправе быть подлецом. А я — не хочу! Может быть, я уже подлец, но — больше не хочу… Ясно?
— Да, кузина, вы будете считать потерянною всякую минуту, прожитую, как вы
жили и как
живете теперь… Пропадет этот величавый, стройный вид, будете задумываться, забудете одеться
в это несгибающееся платье… с досадой бросите массивный браслет, и крестик на
груди не будет лежать так правильно и покойно. Потом, когда преодолеете предков, тетушек, перейдете Рубикон — тогда начнется жизнь… мимо вас будут мелькать дни, часы, ночи…
Старик шутя
проживал жизнь, всегда смеялся, рассказывал только веселое, даже на драму
в театре смотрел с улыбкой, любуясь ножкой или лорнируя la gorge [
грудь (фр.).] актрисы.