— А клейкие листочки, а дорогие могилы, а голубое небо, а любимая женщина! Как же жить-то будешь, чем ты любить-то их будешь? — горестно восклицал Алеша. — С таким
адом в груди и в голове разве это возможно? Нет, именно ты едешь, чтобы к ним примкнуть… а если нет, то убьешь себя сам, а не выдержишь!
«Когда печаль слезой невольной // Промчится по глазам твоим, // Мне видеть и понять не больно, // Что ты несчастлива с другим. // * * * // Незримый червь незримо гложет // Жизнь беззащитную твою, // И что ж? я рад, — что он не может // Тебя любить, как я люблю. // * * * // Но если счастие случайно // Блеснет в лучах твоих очей, // Тогда я мучусь горько, тайно, // И целый
ад в груди моей».
С этим
адом в груди приходит он домой. Взоры его дики; на лице сквозит нечистая совесть; вся наружность искомкана душевною тревогой. По обыкновению, его встречают заботы слуг. Неприятны ему их взгляды; каждый, кажется, хочет проникнуть, что делается у него в душе.
Неточные совпадения
— Не об том я. Не нравится мне, что она все одна да одна, живет с срамной матерью да хиреет. Посмотри, на что она похожа стала! Бледная, худая да хилая, все на
грудь жалуется. Боюсь я, что и у ней та же болезнь, что у покойного отца. У Бога милостей много. Мужа отнял, меня разума лишил — пожалуй, и дочку к себе возьмет. Живи, скажет, подлая, одна
в кромешном
аду!
Это, однако ж, не все: на стене сбоку, как войдешь
в церковь, намалевал Вакула черта
в аду, такого гадкого, что все плевали, когда проходили мимо; а бабы, как только расплакивалось у них на руках дитя, подносили его к картине и говорили: «Он бачь, яка кака намалевана!» — и дитя, удерживая слезенки, косилось на картину и жалось к
груди своей матери.
— Да, я почти сумасшедший! — произнес Калинович. — Но, боже мой! Боже мой! Если б она только знала мои страдания, она бы мне простила. Понимаете ли вы, что у меня тут на душе?
Ад у меня тут! Пощадите меня! — говорил он, колотя себя
в грудь.
А за что же // Тебя любить — за то ль, что целый
ад // Мне
в грудь ты бросила? о, нет, я рад, я рад // Твоим страданьям; боже, боже! // И ты, ты смеешь требовать любви! // А мало я любил тебя, скажи? // А этой нежности ты знала ль цену? // А много ли хотел я от любви твоей? // Улыбку нежную, приветный взгляд очей — // И что ж нашел: коварство и измену. // Возможно ли! меня продать! — // Меня за поцелуй глупца… меня, который // По слову первому был душу рад отдать, // Мне изменить? мне? и так скоро!..
Смерть у него
в руках — и
ад в его
груди.