Неточные совпадения
Несмотря на
то, что большинство женщин испытывало к мужчинам, за исключением своих любовников, полное, даже несколько брезгливое равнодушие, в их душах перед каждым вечером все-таки оживали и шевелились смутные надежды: неизвестно, кто их выберет, не случится
ли чего-нибудь необыкновенного, смешного или увлекательного, не удивит
ли гость своей щедростью, не будет
ли какого-нибудь чуда, которое перевернет всю жизнь?
— И
тем более, — сказал Лихонин, пропуская вперед приват-доцента, —
тем более что этот дом хранит в себе столько исторических преданий. Товарищи! Десятки студенческих поколений смотрят на нас с высоты этих вешалок, и, кроме
того, в силу обычного права, дети и учащиеся здесь платят половину, как в паноптикуме. Не так
ли, гражданин Симеон?
Прокурор, который присутствовал при последнем туалете преступника, видит, что
тот надевает башмаки на босу ногу, и — болван! — напоминает: «А чулки-то?» А
тот посмотрел на него и говорит так раздумчиво: «Стоит
ли?» Понимаете: эти две коротеньких реплики меня как камнем по черепу!
— Что? — встрепенулся студент. Он сидел на диване спиною к товарищам около лежавшей Паши, нагнувшись над ней, и давно уже с самым дружеским, сочувственным видом поглаживал ее
то по плечам,
то по волосам на затылке, а она уже улыбалась ему своей застенчиво-бесстыдной и бессмысленно-страстной улыбкой сквозь полуопущенные и трепетавшие ресницы. — Что? В чем дело? Ах, да, можно
ли сюда актера? Ничего не имею против. Пожалуйста…
— Будет шутить! — недоверчиво возразил Лихонин.Что же тебя заставляет здесь дневать и ночевать? Будь ты писатель-дело другого рода. Легко найти объяснение: ну, собираешь типы, что
ли… наблюдаешь жизнь… Вроде
того профессора-немца, который три года прожил с обезьянами, чтобы изучить их язык и нравы. Но ведь ты сам сказал, что писательством не балуешься?
С бесцеремонностью обладателя, с
тем особенным эгоизмом влюбленного, который как будто бы говорит всему миру: «Посмотрите, как мы счастливы,-ведь это и вас делает счастливыми, не правда
ли?
— Мы откроем себе фирму «Горизонт и сын». Не правда
ли, Сарочка, «и сын»? И вы, надеюсь, господа, удостоите меня своими почтенными заказами? Как увидите вывеску «Горизонт и сын»,
то прямо и вспомните, что вы однажды ехали в вагоне вместе с молодым человеком, который адски оглупел от любви и от счастья.
— А знаете что? — вдруг воскликнул весело Горизонт. — Мне все равно: я человек закабаленный. Я, как говорили в старину, сжег свои корабли… сжег все, чему поклонялся. Я уже давно искал случая, чтобы сбыть кому-нибудь эти карточки. За ценой я не особенно гонюсь. Я возьму только половину
того, что они мне самому стоили. Не желаете
ли приобрести, господин офицер?
— Вот я вам и предлагаю, господин Горизонт, — не найдется
ли у вас невинных девушек? Теперь на них громадный спрос. Я с вами играю в открытую. За деньгами мы не постоим. Теперь это в моде. Заметьте, Горизонт, вам возвратят ваших клиенток совершенно в
том же виде, в каком они были. Это, вы понимаете, — маленький разврат, в котором я никак не могу разобраться…
— Видишь
ли, князь, — сказал он, в смущении вертя пуговицу на тужурке товарища и не глядя ему в глаза,ты ошибся. Это вовсе не товарищ в юбке, а это… просто я сейчас был с коллегами, был…
то есть не был, а только заехал на минутку с товарищами на Ямки, к Анне Марковне.
Потом он вспомнил о Любке. Его подвальное, подпольное, таинственное «я» быстро-быстро шепнуло о
том, что надо было бы зайти в комнату и поглядеть, удобно
ли девушке, а также сделать некоторые распоряжения насчет утреннего чая, но он сам сделал перед собой вид, что вовсе и не думал об этом, и вышел на улицу.
— Нет, я все вас дожидалась. Да и не знала, кому сказать. И вы тоже хороши. Я ведь слышала, как вы после
того, как ушли с товарищем, вернулись назад и постояли у дверей. А со мной даже и не попрощались. Хорошо
ли это?
Откуда происходила эта его влиятельность, вряд
ли кто-нибудь мог бы объяснить себе: от его
ли самоуверенной внешности, от умения
ли схватить и выразить в общих словах
то раздробленное и неясное, что смутно ищется и желается большинством, или оттого, что свои заключения всегда приберегал к самому нужному моменту.
— Так, так, так, — сказал он, наконец, пробарабанив пальцами по столу. —
То, что сделал Лихонин, прекрасно и смело. И
то, что князь и Соловьев идут ему навстречу, тоже очень хорошо. Я, с своей стороны, готов, чем могу, содействовать вашим начинаниям. Но не лучше
ли будет, если мы поведем нашу знакомую по пути, так сказать, естественных ее влечений и способностей. Скажите, дорогая моя, — обратился он к Любке, — что вы знаете, умеете? Ну там работу какую-нибудь или что. Ну там шить, вязать, вышивать.
А кроме
того, стоит
ли мне,
то есть, я хочу сказать, стоит
ли нам всем, столько хлопотать, стараться, беспокоиться для
того, чтобы, избавив человека от одного рабства, ввергнуть в другое?
«Неужели я трус и тряпка?! — внутренне кричал Лихонин и заламывал пальцы. — Чего я боюсь, перед кем стесняюсь? Не гордился
ли я всегда
тем, что я один хозяин своей жизни? Предположим даже, что мне пришла в голову фантазия, блажь сделать психологический опыт над человеческой душой, опыт редкий, на девяносто девять шансов неудачный. Неужели я должен отдавать кому-нибудь в этом отчет или бояться чьего-либо мнения? Лихонин! Погляди на человечество сверху вниз!»
— Ну и свинья же этот ваш…
то есть наш Барбарисов Он мне должен вовсе не десять рублей, а четвертную. Подлец этакий! Двадцать пять рублей, да еще там мелочь какая-то. Ну, мелочь я ему, конечно, не считаю. Бог с ним! Это, видите
ли, бильярдный долг. Я должен сказать, что он, негодяй, играет нечисто… Итак, молодой человек, гоните еще пятнадцать. — Ну, и жох же вы, господин околоточный! — сказал Лихонин, доставая деньги.
К шесчастью, около него в
то время не было ни одной из теперешних прогрессивных и ученых дам, которые, отвернув шею классическому аисту и вырвав с корнем капусту, под которой находят детей, рекомендуют в лекциях, в сравнениях и уподоблениях беспощадно и даже чуть
ли не графическим порядком объяснять детям великую тайну любви и зарождения.
— Подожди, я вспомнил… Это в
тот день, когда я там был вместе со студентами… Не так
ли?
— Об этом ведь, помнится, и вы как-то говорили у нас, чуть
ли не в
тот самый вечер, на троицу…
Думал
ли он когда-нибудь о
том, что перед ним живые люди, или о
том, что он является последним и самым главным звеном
той страшной цепи, которая называется узаконенной проституцией?..